Судьбы наших детей - Фрэнк Йерби

Следующие две кинокартины — «Свободу американцам!» о Войне за независимость и «Братья и пушки» о Гражданской войне в США 1861–1865 годов — вышли на экран почти одновременно. И грянул гром! Каждый третий политикан, целое сонмище так называемых просветителей и все казенные патриоты выступили в поход за нашими скальпами. Все отделения таких ультрапатриотических организаций, как Дочери Американской Революции, Сыны ветеранов Союза и Дочери Конфедерации, очертя голову дружно ринулись в бой. Юг неистовствовал. В южных штатах оба фильма были сразу же запрещены: второй — потому что был правдив, первый — потому что цензура — болезнь заразная. И оставались под запретом до тех пор, пока не спохватились профессиональные политики. Запрет сняли, и когорта последователей Линча и других приверженцев веревки и петли, указывая на оба фильма как на гнусный пример умонастроений и убеждений отдельных американцев, обрадовалась возможности влезть на бочку и бить в барабаны шовинизма и расовой ненависти.

Новая Англия испытывала соблазн хранить беспристрастное достоинство, но не выдержала нажима. К северу от Нью-Йорка демонстрация обеих кинокартин была прекращена. В штате Нью-Йорк представители сельскохозяйственных округов единодушно проголосовали за запрет, и он был введен по всему штату. Специальные поезда возили зрителей в штат Делавэр: тамошние власти еще не удосужились принять соответствующий законодательный акт. Судебные иски о клевете множились как грибы после дождя, и, хотя экстренные выпуски газет подымали сенсационную шумиху вокруг каждого процесса, лишь немногие знали, что мы не проиграли ни одного возбужденного против нас иска. Правда, нам почти в каждом случае приходилось апеллировать в высшие судебные инстанции, а подчас даже просить о переносе слушания дела в другой судебный округ — на что нам редко давали согласие, — но едва мы представали перед судьей, как извлеченные из архивов документы оправдывали нас без ущерба для наших карманов и престижа.

Удар, нанесенный нами по национальной спеси, был весьма и весьма чувствителен. Мы показали, что отнюдь не все великие американцы были озарены нимбом святости и не все английские офицеры были заносчивыми задирами, хотя ангелами их тоже не назовешь. Доступ обоим фильмам в Британскую империю был закрыт, а Лондон сделал ряд гневных представлений государственному департаменту. Трудно себе представить, но конгрессмены от южных штатов и Новой Англии поддержали попытки некоего иностранного посла ограничить свободу слова, причем в определенных кругах этот парадоксальный инцидент был встречен бурными аплодисментами. Обозреватель X. Л. Менкен, потирая руки от восторга, время от времени старательно подливал масла в огонь, а газеты путались в трех соснах — в анти-иностранной, ура-патриотической и квазилогической критике. В Детройте у входа в нашу студию куклуксклановцы сожгли чахлый фанерный крест, а объединение ирландских иммигрантов «Дружные сыновья св. Патрика», Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Объединение профсоюзов Западного побережья приняли резолюции в нашу поддержку. Наиболее злобные, полные нецензурной брани анонимные письма, указав имена и адреса кое-кого из возможных отправителей, мы передали нашим адвокатам, а также в Управление почтовой службы. Южнее Иллинойса никто из писавших к ответственности привлечен не был.

Джонсон и его ребята гребли деньги лопатой. Джонсон вложил свой куш в международную кинопрокатную организацию и быстренько заставил Маррса нанять всех до одного лучших специалистов по печати и рекламе как на Востоке, так и на Западе Штатов. Ну и работенку они провернули! Буквально за считанные дни сложились две вполне определенные школы мышления, и в почтовые ящики хлынули потоки писем. Одна школа считала, что не наше дело ворошить старое грязное белье, что такие вещи лучше забыть и простить, что ничего дурного в помине не было, а если и было, то все равно мы — лгуны. Другая школа аргументировала скорее в нашу пользу. Сперва медленно и осторожно, затем все уверенней и шире стала распространяться следующая точка зрения: такие события действительно происходили и могут произойти вновь, а может быть, происходят даже и сейчас; происходили они потому, что искаженная правда слишком долго воздействовала на отношения между народами и расами. Нас порадовало, когда многие начали соглашаться, что важно уметь забывать прошлое, но гораздо важнее понять и оценить его без мелочных придирок. Именно эту идею мы и стремились довести до общественного сознания.

Введенный в некоторых штатах запрет на демонстрацию наших фильмов лишь незначительно отразился на общей сумме выручки от проката, что несколько оправдало нас в глазах Джонсона. Он мрачно предсказывал потерю половины доходов в масштабе всей страны, поскольку «нельзя безнаказанно открыть в кинофильме правду. Если в зале свыше трехсот зрителей, то сухим из воды не выйдешь». — «И даже со сцены театра нельзя?» — «А разве, кроме кино, люди еще куда-нибудь ходят?»

Пока все шло так, как мы рассчитывали. Мы приобрели большую известность и славу — и добрую, и дурную, — чем любой из наших современников. В основном все объяснялось тем, что наши дела представляли интерес для средств массовой информации. Кое-что, естественно, относилось к числу сенсаций-однодневок, до которых так падки жаждущие новостей газеты. Мы всячески остерегались наживать себе врагов в тех кругах, какие могут дать сдачи. Помните старую поговорку о том, что человека узнают по его врагам? Нашим могучим оружием стала реклама — «паблисити». Вот как мы его заострили.

Я позвонил Джонсону в Голливуд. Он обрадовался, услышав мой голос:

— Давненько не виделись. Какие новости, Эд?

— Мне нужны люди, умеющие читать по губам. И нужны они, как ты любишь говорить, вчера.

— Читают по губам? Ты что, рехнулся? Зачем они тебе?

— Неважно зачем. Нужны, и все. Можешь подыскать?

— Понятия не имею! Зачем они тебе?

— Я спрашиваю: можешь ты найти таких?

— По-моему, ты совсем заработался, — неуверенно сказал он.

— Ну знаешь…

— Погоди, я же не сказал, что не могу. Не кипятись. Когда они тебе нужны и в каком количестве?

— Лучше запиши. Готов? Мне нужны специалисты, умеющие читать по губам на следующих языках: английском, французском, немецком, русском, китайском, японском, греческом, голландском, испанском.

— Эд Левко!!! Ты что, совсем спятил?!

Пожалуй, в чем-то он был прав: сказанное мною звучало диковато.

— Возможно. Но эти языки крайне необходимы. Если попадутся люди, умеющие читать по губам на любых других языках, не выпускай их. Они тоже могут пригодиться. — Я живо представил себе, как Джонсон сидит у телефона, печально качая головой: помешался, не иначе; должно быть, жара доконала Левко… бедный старина Эд. — Ты все записал?

— Да, записал. Если это розыгрыш…

— Никакого розыгрыша. Я совершенно серьезно.

— Откуда, по-твоему, я достану таких специалистов? — разозлился он. — Из шляпы, что ли, вытащу, как фокусник?

— Это твоя забота. Для начала я бы предложил заглянуть в местную школу глухонемых.

Он промолчал.

— Слушай, пойми ты, наконец, это не розыгрыш, а самое настоящее деловое поручение. Мне без разницы, что ты будешь делать, куда пойдешь, сколько заплатишь. Я хочу одного: чтобы к нашему приезду эти специалисты были в Голливуде или хотя бы находились в пути.

— Когда вас ждать?

Я ответил, что точно не знаю.

— Вероятно, через день-другой. Надо завершить кое-какие дела.

Джонсон замысловато выругался, сетуя на несправедливость судьбы.

— Советую придумать убедительные доводы, когда появишься…

Я повесил трубку.

Майк ждал меня в студии.

— Переговорил с Джонсоном?

Я пересказал ему разговор, и он рассмеялся:

— А ведь действительно звучит дико. Но если такие специалисты существуют и любят деньги, то он их раздобудет. В изобретательности и предприимчивости равных Джонсону не было и нет.

— Я рад, что все идет к концу. — Я швырнул шляпу в угол. — Ты-то со своими делами управился?

— Все уладил и готов двинуться в путь. Пленки и документы отосланы, агентство по недвижимости готово арендовать у нас дом. С секретаршами полностью рассчитался и выдал премиальные.

Я достал из бара бутылку пива. Майк уже держал свою в руках.

— Как поступим с конторской перепиской и досье? И что будем делать с этим вот баром?

— Переписка и досье передаются в банк на хранение. Бар? О нем я не подумал.

Пиво было холодное.

— Пусть его упакуют и перешлют Джонсону.

Мы оба заулыбались.

— Джонсону так Джонсону. Ему пригодится.

Я кивнул на «радиолу»:

— А что с ней?

— Полетит с нами на самолете как срочный груз. — Он пристально посмотрел на меня. — Что с тобой: нервишки шалят?