Ветер военных лет - Глеб Бакланов

Развеялись мифы, созданные фашистской пропагандой, о том, что русские будут мстить, что придут варвары-победители и сторицей заплатят немцам за все содеянное фашистами на советской земле. Население видело: советские войска, побеждая на войне, служат миру. Первая забота советских комендатур в немецких городах и поселках заключалась в том, чтобы наладить нормальную жизнь, накормить голодных детей, оказать помощь тем, кто навсегда порвал с фашизмом.

Нет, немецкое население не встречало нас цветами и хлебом-солью, как это было во всех других европейских государствах, которым Красная Армия возвратила честь, свободу, мир. Но немцы, остававшиеся в своих городах и поселках, со свойственной этой нации педантичностью в знак лояльности вывешивали белые флаги на каждом доме. Это не всегда были именно флаги: дома украшались белыми полотенцами, большими салфетками, простынями, наволочками, просто чистыми лоскутами и тряпками, но всегда с таким расчетом, чтобы белый флаг висел на видном месте и издали бросался в глаза.

Ранним утром 18 апреля 1945 года, прозрачно-чистым и зелено-голубым, словно олицетворявшим тот мир, к которому мы четвертый год упорно шагали по дорогам войны, корпус вышел к берегам по-весеннему полноводной Шпрее. Ровная и спокойная, она казалась водяной дорогой. Дорогой к Берлину, набережные которого эта самая вода, бегущая на север, будет омывать через некоторое время ..

15-я и 58-я дивизии вышли к реке почти одновременно и сразу начали форсирование, огнем артиллерии подавляя противника, занимавшего оборону вдоль западного берега 14-я дивизия по-прежнему прикрывала левый фланг корпуса и вместе с тем фланг всей нашей 5-й армии. Это вечное положение левофлангового держало меня в ставшем привычным напряжении: надо было выдерживать темпы наступления других соединений армии и фронта и двигаться вперед, на запад, ни на минуту не забывая о возможности флангового удара противника. Оговорюсь, что в данном случае речь идет не об опасности теоретической. Нам приходилось непрерывно отражать ожесточенные контратаки немцев на стыке со 2-й армией Войска Польского.

Форсирование Шпрее шло успешно. В середине дня передовые части корпуса продолжали наступать уже на западном берегу реки. Мы с генералом И. Ф. Санько решили вернуться на мой командный пункт, чтобы позавтракать или, вернее, пообедать, потому что время подходило к двум часам дня, а мы оба еще ничего не ели в этот день.

Командный пункт корпуса находился в маленьком населенном пункте с ласковым и даже поэтическим названием Мильрозе. Это был не город и не село, а, скорее, большой хутор, состоящий из разбросанных поодаль друг от друга коттеджей.

Наш коттедж и вовсе стоял на отшибе, кирпичный, нарядно-красный на фоне зеленой луговины, окружавшей его.

Сели за стол, на который повар Михаил Коновалов уже выставил консервы и горячее.

В это время что-то грохнуло, как нам показалось, прямо над нашими головами. Мы выскочили из-за стола и бросились к окну. Оно было обращено не в сторону реки, на запад, а на юг. Там, на расстоянии примерно километра от нас, вдоль изумрудной луговины тянулась опушка кудрявого леса, на которой, как мы знали, расположилась одна из батарей дивизии Санько. Картина казалась тихой и мирной.

- Это твои, что ли, решили нам нервы проверить? - спросил я Санько.

- Это было бы некорректно... некорректно... - насмешливо ответил Иван Федосеевич, разглядывая в бинокль опушку.

Положение было не из приятных. Первый снаряд разорвался где-то совсем рядом с нашим домом. Второй мог угодить в него. Следовало что-то предпринять. Я еще не успел принять решения, как в дом вбежал Коновалов:

- По дому бьют самоходки! Скорее наружу! Самоходки!

- Постой, не суетись! Какие самоходки? Откуда? Расскажи толком, - спокойно остановил его Санько. А я вдруг мгновенно вспомнил аналогичную ситуацию, когда повар вот точно так же вбежал в избу - это было на Курской дуге - и увлек нас за собой за несколько секунд до того, как разорвалась немецкая бомба. Я тронул Санько за рукав гимнастерки:

- Потом! Быстро наружу! Быстро! - и сам бросился из дома за Коноваловым. Санько побежал за мной. Повар на ходу пытался объяснить:

- По нас бьют немецкие самоходки. Я их сам видел. Надо тихонько выглянуть из-за угла, вот отсюда.

Мы не успели добежать до угла, как за нашими спинами, теперь уже точно попав в дом, разорвался снаряд. Кстати, как мы узнали потом, снаряд влетел в открытое окно и разорвался, видимо, прямо на столе, за которым мы обедали. Из окон и дверей, словно вдогонку за нами, повалил густой дым. Под его прикрытием мы выглянули из-за угла и увидели, что два немецких самоходных орудия стреляют по хутору, двигаясь от леса немного левее того места, где, по нашим предположениям, стояла артиллерийская батарея дивизии Санько.

- Чего они там смотрят! - закричал он. - Разворачиваться надо и бить по самоходкам! Спят они там, что ли?

Словно отвечая на команду комдива, наши артиллеристы с опушки леса открыли огонь по самоходкам. Те немедленно развернулись в сторону батареи, вступая в артиллерийскую дуэль. Разгорелся настоящий бой. Появилась рассыпавшаяся в цепь немецкая пехота. Заговорили пулеметы и автоматы. Пришлось мобилизовать все свои ресурсы. В бой включились корпусные связисты, находившиеся при моем КП, рота охраны, учебный батальон 58-й дивизии, находившийся у нас. Курсанты, развернувшись цепью, заняли оборону по всем правилам. Я перенес командный пункт в подвал теперь уже полуразрушенного дома, того самого, в котором мы так и не успели пообедать, и руководил боем.

Бой затих постепенно и незаметно к вечеру, словно темнота сжевала и немцев, и их сгоревшие самоходки. А утром адъютант капитан Скляров доложил мне:

- Товарищ генерал, к вам приехали.

- Кто? Откуда?

- Уполномоченный Ставки из Москвы. Полковник Ткачев.

- Проси, пусть входит, - сказал я.

Хотя фамилия эта - Ткачев - звучала знакомо (я уже говорил о тех теплых, дружеских отношениях, которые сложились у меня после освобождения Сталинграда с бывшим заместителем директора тракторного завода Ткачевым), но в данном случае мне даже в голову не пришло, что этот полковник может быть именно тем Ткачевым - худощавым человеком в фуражке и потертой шинели без погон. Но это был именно он. Мы обнялись дружески и сердечно.

- Какими судьбами? - спросил я, разглядывая Ткачева. Он мало изменился, был так же худощав и легок в движениях, и полковничьи погоны на его плечах, казалось, не имели к нему никакого отношения.

- Москва интересуется последними моделями немецких танков. Так сказать, "весенними модами", - усмехнулся Ткачев. - Вот приехал в штаб командующего фронтом, знакомиться на месте буду.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});