Гайдамаки - Юрий Мушкетик

Обух ошеломленно посмотрел на Гонту.

— Выходит, ты тоже за них?

Гонта поднял голову, неожиданно выпрямился, взглянул прямо в глаза полковнику.

— Да. Меня тоже тревожит судьба Украины.

— Это измена! — воскликнул Магнушевский.

— Измена? Кому измена? Нет, я доныне изменял своей Украине, своему народу. Отныне довольно! Слышите, довольно! Так и скажите вашему Потоцкому и Младановичу.

Уловив едва заметное движение руки Магнушевского, Гонта повел плечами в его сторону.

— Саблей, полковник, хочешь померяться? Давай, — и стремительно обнажил саблю.

Только полковники, видно, не имели никакого желания меряться саблями с Гонтой. Будто по уговору, они разом повернулись к нему спинами и со всех ног пустились к своим шатрам. Обух бежал впереди, Магнушевский за ним. Он и сейчас держал голову высоко, но ногами перебирал часто и быстро, словно индюк в танце.

Гонта выслал вперед казаков и сам выехал в гайдамацкий лагерь.

По дороге его снова полонили невеселые думы. Неприятной представлялась сотнику встреча с гайдамацким атаманом. Тот либо будет лебезить перед ним, либо примет чванливо — вероятно, он о себе высокого мнения. Победа и слава, наверное, вступили хмелем в его буйную голову.

С такими опасениями въехал Гонта в рощу, где разместился гайдамацкий стан. Гайдамаки с любопытством провожали его глазами, но никто не остановил, ни о чём не расспрашивал. Гонта пытался как можно лучше рассмотреть гайдамаков. Пристальным, несколько придирчивым взглядом он окидывал их оружие, одежду, лошадей. Намеренно не расспрашивал, куда ехать, ехал наобум. Наконец возле одного костра придержал поводья и спросил, как найти атамана. Высокий худой кашевар помешал в котле и указал ложкой.

— Вот он под березкой.

Сотник направил коня в ту сторону, куда указал кашевар. Среди кучи людей Гонта узнал и своих казаков.

— А вот и он сам. — С разостланного под березкой ковра поднялся высокий, стриженный в кружок казак и, не ожидая, пока сотник слезет с коня, протянул ему руку:

— Здорово, пане сотнику! Сердечно рад твоему приезду!

Гонта посмотрел казаку в глаза, и сразу ему показалось, что этот казак одним взмахом руки снял с его плеч какую-то большую тяжесть. В этом громком «А вот…», в этом теплом взгляде лучистых серых глаз было столько искренности, радости и простоты, что Гонта сам не заметил, как с силой опустил руку Зализняку на плечо:

— Здорово, атаман! Спасибо на добром слове!

Приближался день святого Яна, но в Умани, впервые за все годы, никто не готовился к празднику. Не бегали под окнами панских хором со щетками и черепками в руках служанки, не разносились по улицам запахи свежих печений и лакомств. Тревога и страх окутали город. Быстро, будто спасаясь от кого-то, пробегали по улицам отдельные казаки, жолнеры катили на вал бочки с порохом и пулями, на площади землемер Шафранский разбивал на отряды мещан, указывая каждому отряду место на стене. Шафранский руководил всей обороной. Он созвал в ополчение не только купцов и шляхтичей, но даже учеников базилианской школы и лавочников. Именно им, а не надворным казакам поручил он охрану северной башни и стены, к ней прилегавшей. Казаков в городе осталось больше пятисот. Кроме двух уманских сотен, тут находилась большая часть лисянской милиции, а также богуславской и других городов. После перехода на сторону гайдамаков Уманского полка во главе со старшим сотником Шафранский мало доверял им. Поэтому даже места не указал для них, и они толкались без дела.

На рассвете девятого июня гусарский дозор донес о приближении к городу большого войска. В городе была объявлена тревога. С самого утра на стенах толпились горожане и жолнеры. Врага долго не было. Гусары сначала гоняли со стены детей, потом им это надоело, и они, присев возле пушек, принялись за кувшины с вином, принесенные услужливыми госпожами и барышнями, да за вкусные пироги.

Младанович, Шафранский и Ленарт разместились на башне комендантского замка. Палило жгучее июньское солнце. Шел одиннадцатый час дня.

— У меня уже голова болит от этой проклятой жары, совсем она меня доконала, — заявил Ленарт, в который уже раз поливая водой из фарфорового чайника платочек и смачивая виски. — Чувствую — по спине ручьи бегут.

— Снимите мундир — сразу легче станет, — посоветовал Шафранский, не отрывая от глаз подзорную трубу.

Он был в легкой шелковой рубахе, подпоясанной тонким ремнем, и в такой же легкой шляпе с петушиным пером за отворотом.

— Может, никаких гайдамаков нет. Просто пригрезилось дозорным гусарам, — попробовал успокоить себя и других Младанович. — Или то не гайдамаки, а казаки наши в крепость возвращаются. Мы уже не один раз слышали ложь. Ведь старшины хотя бы должны приехать, Магнушевский, Обух…

— Тот хорунжий говорит, будто они киевским шляхом отъехали.

— Господа, поздно спорить. Сейчас всё увидим. Вон всадники.

— Где? — вскочили вместе Младанович и Ленарт.

— Пыль видите?

— Не вижу, где она?

— Да вон же.

Младанович тоже поднес к глазам подзорную трубу. Ленарт топтался сзади, не решаясь попросить трубу; он прикрывал ладонью глаза, впиваясь взглядом в сероватые тучи пыли на дороге. Отведя на миг усталые глаза, он испуганно крикнул:

— Взгляните, вон из лесу выехали! Эти ещё ближе.

Шафранский и Младанович сразу перевели трубы.

— Наши казаки надворные! — крикнул губернатор. — И Гонта с ними. Белый конь — его. Едет к тем.

Теперь уже и Ленарт видел, как от Уманского полка отъехал верховой и поскакал к другому войску. Оттуда тоже отделилась черная точка, стала приближаться ему навстречу.

— С атаманом разбойничьим здоровается, — опустил вниз трубу Шафранский. Он помял в кулаке реденькую козлиную бородку и повернулся к Ленарту. — Пойдемте, пан поручик, наше место сейчас там, — он показал на стену, где в немом молчании застыли гусары и горожане.

Младанович остался один. Он тоже было направился за Шафранским, даже сделал несколько шагов по ступенькам, но так и не сошел вниз.

«Что я там буду делать? — подумал он. — Лучше отсюда буду наблюдать; успокоюсь, а тогда пойду подбодрю войско».

Когда он возвратился на прежнее место, его глазам открылась новая картина. Гайдамаки лавиной мчались на лагерь под Грековым лесом, в котором собрались шляхтичи и все иные беглецы, не поместившиеся в городе. Губернатор нервно прикусил губу. Он понимал, что через минуту от лагеря не останется ничего. Разве сможет он устоять перед той лавиной?

— А потом там (губернатор имел в виду Варшаву) обвинят меня, что не смог защитить от черни, допустил до уничтожения, — забывшись, шептал Младанович. — А что я могу поделать, что?

Лагерь окутался дымом. Это защитники сделали залп из ружей и пушек. Несколько верховых упали, но другие скакали дальше. Ещё залп — уже реже; и вдруг сильный — он долетел даже сюда, на башню, — крик сотряс степь.

— Рафаил, где ты? Что это такое? — послышался голос снизу.

Младанович раскрыл глаза, оглянулся. По ступенькам поднималась жена.

— Возвращайся назад, не надо тебе сюда, — поспешил ей навстречу губернатор. — Вероника, а ты куда? — преградил он дорогу дочке. — В костел идите. Все идите в костел, молитесь богу о нашем спасении.

…Перед самым заходом солнца гайдамаки пошли на штурм крепости. Плотными рядами, с лестницами, жердями в руках, они подошли ко рву и стали перелезать через него. По ним ударили из пушек, ружей, мушкетов, пистолетов. Большинство защитников были плохими стрелками, и первый залп причинил мало вреда наступающим. Однако неслыханной силы грохот и десятка два трупов несколько нарушили их ряды. Одни продолжали катиться вниз и карабкаться по склону на другую сторону рва, другие остановились. Тем временем на стенах снова успели зарядить пушки. Второй залп погнал наступающих назад, в поле. Только сотня запорожцев во главе с Жилой добралась до самых ворот главного въезда. Но именно там Шафранский ещё днем поставил наибольшее количество пушек. Словно пытаясь опередить друг друга, надрывно гудели пушки, посылая картечь в сечевиков. Те, видя, что остались одни, не выдержали, отступили назад.

— Бегут хлопы. Победа! — закричал Ленарт, вырываясь на самый край стены и размахивая саблей. — Виват!

— Виват! — подхватили сотни голосов.

— Взяли, пся крев, мы еще не то вам покажем, вонючие хлопы! Отчего это мы не видим ваших рож, а только спины? — неслось вдогонку запорожцам.

Шляхтичи, может, впервые в жизни обнимались с купцами, гусары с лавочниками, арендаторами, с базилианами. Какой-то приказчик, заложив в рот пальцы, пытался свистнуть, но у него ничего не выходило. Тогда он схватил медную кружку, в которой кто-то приносил воду, и затарабанил по ней кулаком, не жалея пальцев. В одном месте около стены осталась стоять лестница. Её увидели двое учеников базилианской школы. Лестница не доставала до верха, но они привязали веревку и спустились вниз. Под стеной, склонив голову на руки, стонал раненый гайдамак. Увидев базилиан, трое запорожцев из отряда Жилы обернулись и сняли с плеч ружья. Хотя их пули не долетели до базилиан, те с ловкостью кошек бросились наверх. Один из них всё же успел ранить кинжалом гайдамака в живот. Жолнеры выстрелили по запорожцам из пушки, и те рассыпались во все стороны. Теперь к лестнице бросились несколько человек, но Шафранский не пустил их.