Гайдамаки - Юрий Мушкетик

Зазвенело стекло. Девушка метнулась к окну и с силой ударила саблей в темное пятно за окном. Раздался отчаянный крик. Оксана сама от неожиданности и ужаса едва не выронила саблю из рук. А потом сжала рукоять и словно окаменела. Из этого состояния её вывел удар бревном в дверь, он потряс весь домик. Двери разлетелись в щепки, и в комнату ворвались несколько конфедератов. Оксана успела отскочить в угол, защититься от первого удара. Во тьме сверкающей лентой мелькнула над головой сабля, звякнула сталь. Отбив удар, девушка сама рубанула от левого плеча, но сабля скользнула по металлическому наплечнику конфедерата и едва не выпала из рук. Тогда Оксана, как и около окна, ударила саблей перед собой. Один из конфедератов со стоном отступил к стене. И тут под ноги девушки кто-то опрокинул стул. Она упала на колено, хотела подняться, но на неё навалились сразу несколько человек, скрутили ей руки.

— Девушка! — только теперь разглядел какой-то конфедерат.

— Там разберемся, тащите во двор.

Двое шляхтичей хотели поднять Оксану, и тут сильное сотрясение отбросило их к стене. Флигель содрогнулся, затрещал и осел на левую сторону. По его крыше градом застучали камни, щепки. Это летели обломки Кончакской крепости.

Её взорвал на воздух один из гайдамаков, сечевой побратим Максима, запорожец Корней. Когда шляхта овладела почти всей крепостью, ему удалось пробраться в пороховой погреб. Запорожец долго и безуспешно стучал огнивом — трут никак не хотел загораться. А по ступенькам уже бряцали ножнами сабель конфедераты. Тогда Корней разбил о помост бочку с порохом и, шепча молитву, стал высекать огонь прямо на порох. Порох попался сырой, искры падали на него, шипели и гасли. Шляхтичи были уже за спиной; Корней поспешно ударил ещё несколько раз по кремню и в отчаянии поднялся, чтобы саблей встретить врага. Но тут в его голове сверкнула догадка: Корней вытащил из-за пояса пистолет и, наставив его над кучей пороха, спустил курок. Последнее, что он услышал, был звук выстрела. А в последующий миг страшный грохот разбудил ночную тишину: рухнули тяжелые своды крепости, спрятав вод каменными глыбами останки славного запорожца.

Калиновский — он не был в крепости во время её штурма и разрушения, — оставшись с небольшим отрядом, побоялся ждать утра в Медведовке и приказал возвращаться в лес. Своим жолнерам он не сказал ничего, но про себя твердо решил оставить отряд и быстрее бежать куда-то дальше, в Польшу, или под защиту какой-нибудь сильной крепости — Умани, Белой Церкви. Достаточно он натерпелся страхов, достаточно наскитался по лесным чащам.

Остатки отряда собирались около Писарской гати. Калиновский со своим помощником ждал за речкой. Только помощнику, знакомому ещё по коллегиуму шляхтичу, Калиновский мог высказать свои сомнения. Они сидели вдвоем под вербой. Только поговорить не успели. К ним подъехало трое конфедератов. Один из них держал поперек седла девушку. Это была Оксана. Калиновский узнал её. На его бледном лице заиграла злорадная усмешка. Вот на ком он отомстит. Запомнит его Зализняк!

Страшную кару придумал шляхтич.

Двое жолнеров взяли Оксану за руки и распяли на веревках поперек плотины, между двумя вербами.

Оксана ещё не понимала, что хотят делать с нею шляхтичи. Она видела, как Калиновский что-то приказал одному из жолнеров, и тот поскакал на другой конец плотины. Через минуту оттуда выехали остатки отряда. Увидев, как шляхтичи всё сильнее пришпоривают коней, Оксана поняла всё. Девушка не кричала, не плакала, хотя сердце сжимал ледяной холод. Вот прямо на неё мчатся десятки лошадей. Оксана рванулась изо всех сил, но веревка сильно врезалась в её руки. Страшные запененные морды были уже в нескольких шагах от нее.

— Максим! — что было силы крикнула она, и её крик испуганной чайкой метнулся низко над водой, разбудив сонные камыши.

Конь переднего всадника ошалело шарахнулся в сторону, ударился о веревку, и шляхтич через голову полетел в речку. Последнее, что успела увидеть Оксана, — перед самым лицом лошадиная морда с широко разорванным уздечкой ртом и выпученные от ужаса глаза всадника над нею.

Глава 10

Штурм

В первых числах июля Уманский полк и отряды милиции других городов, присоединившихся к нему, перешли от Звенигородки к селу Соколовке и преградили путь, по которому, согласно донесению лазутчиков, должны были идти гайдамаки.

На этот раз лазутчики сказали правду. Не прошло и двух дней, как к Соколовке с другой стороны подошли отряды колиев, как называли в этих краях гайдамаков за их оружие: длинные, заостренные колья. Оба войска стояли на месте. Ни те, ни другие не начинали боя. И гайдамаки и надворные казаки ходили в село за горилкой, за харчами, некоторые наведывались на посиделки, и ни одного столкновения между ними не было, хотя встречались они не раз. Обух пробовал запретить своим казакам эти «хождения», только из этого ничего не получилось. Полковник забеспокоился не на шутку. Обратился за советом к своему помощнику полковнику Магнушевскому, бывшему ловчему графа Потоцкого. А тот посоветовал такое, что даже Обух удивился: Магнушевский предлагал устроить засаду и вырубить всех, кто будет возвращаться из села.

— Ты знаешь, к чему это приведет? — широко раскрыл глаза Обух. — К похоронам. Нашим с тобой похоронам. Да в такую засаду и идти никто не захочет. Нам нужно бежать в Умань.

— Прошу прощения у пана, как это бежать? От кого? От этих пшеклентых хлопов? Этого быдла? — Магнушевский громко захохотал.

— Ой, пан ловчий, не знаете вы этих хлопов, не приходилось вам с ними дело иметь. Жили вы при дворе и видели их только за спинками кресел да по конюшням. А они бывают злы и даже отважны.

— Мы либо вернемся в Умань с победой, либо не вернемся туда совсем!

— Лучше живой хорунжий, нежели мертвый сотник, — вздохнул Обух.

В эту ночь ему не спалось. Впервые в жизни Обуха мучила бессонница. Он переворачивался с боку на бок, ложился на спину, пробовал даже прикрыть голову одеялом, но веки будто кто подрезал, они никак не хотели закрываться. Именно тогда ему пришла мысль проверить дозоры. Он оделся и вышел из шатра. На дороге никого не было. Обух прошел немного в направлении села, свернул под тополя, где стоял обоз. Сторожевого он не встретил и там. Под возами, разбросавшись на примятой траве, беззаботно спали казаки. Полковнику сделалось жутко. Он отыскал шатер полкового обозного и откинул полог. У самого входа торчали чьи-то ноги. Обух дернул спящего за ногу, тот от неожиданности всхрапнул, отдернул ногу.

— Кого там нечистый носит?

— Это я, полковник. Почему нигде стражи не видно?

— Стражи? А её давно никто не ставит. Старший сотник приказал снять.

Обух больше ни о чём не расспрашивал. Он бросился к шатру Магнушевского — разбудил полковника и рассказал о том, что узнал.

— Теперь понятно всё: измена! — поспешно одеваясь, закричал Магнушевский. — Убить его надо, вот и всё. И немедля.

— Сонного?

Магнушевский задумался.

— Правда, не по-рыцарски это. Однако не до рыцарства теперь. И кто там будет знать — сонного или какого убили. Дозоры нужно немедля выставить и установить пароль.

Обух вышел вслед за Магнушевским.

— А если он не один в шатре или не спит? Мы ни о чём не догадывались, а он, видимо, обо всём позаботился. Впрочем… Иди, иди, я за тобой!

Оба остановились. Неподалеку от них белел шатер Гонты. Магнушевский долго вглядывался во тьму, притворялся, что проверяет пистолет. Ему показалось, будто на фоне белого шатра чернеет какая-то тень. Вот она шевельнулась, снова шевельнулась, застыла.

— Оно и впрямь не к лицу на сонного нападать. Да, может, ещё и измены никакой нет. Пойдем назад, подождем.

Разошлись по шатрам и до самого утра оба не спали. После восхода солнца Обух и Магнушевский пошли к Гонте. Старший сотник, казалось, ждал их. Он стоял возле шатра и курил трубку.

— Пан сотник, мы пришли по важному делу, — стараясь говорить твердо, сказал Обух. — Зачем это ты снял стражу? Лагерь врага совсем близко от нас. Это похоже на измену.

Гонта даже бровью не повел.

— Думаете, гайдамаки нападут ночью на лагерь?

— А как же иначе?

— Казаки на казаков ночью не нападают.

— Быдло это, а не казаки! — запальчиво выкрикнул Обух. — А о том не подумал, что гайдамаки могут прийти к нам сманивать казаков? Наверное, не один уже побывал тут. Наши казаки весьма легко поддаются уговорам.

— Может, и так. Значит, весьма плохи порядки у наших казаков, если они так легко поддаются на уговоры. Гайдамаки не боятся пускать в свой лагерь надворных казаков, а мы боимся. Я умышленно снял охрану. Правда без неё дорогу найдет.

Обух ошеломленно посмотрел на Гонту.

— Выходит, ты тоже за них?

Гонта поднял голову, неожиданно выпрямился, взглянул прямо в глаза полковнику.