Больше чем просто дом (сборник) - Френсис Фицджеральд

— Ваша милость…

— Чево нада? — произнес герцог с хорошо узнаваемым истсайдским выговором.

Гарленд оторопел.

— Щас будет те милость, — пригрозили бакенбарды. — Я б за милую душу тебя отметелил, ты, я гляжу, шишка, жаль, сам вот тока откинулся. Слушай сюда. У тебя две секунды, чтоб свалить! Давай линяй!

Гарленд слинял. Удрученный и сокрушенный, он побрел к дому Мирабель. Надо было, по крайней мере, достойно завершить это унизительное испытание, и полчаса спустя Додсон Гарленд позвонил в дверь. Его одежда прилипла к телу, будто мокрый купальный костюм.

В дверях стояла Мирабель — свежая и восхитительная.

— О, Додди! — воскликнула она. — Спасибо тебе огромное, Герцог нашелся! — И она протянула к нему руки, нежно сжимавшие крошечного белого пуделя. — Он вернулся через десять минут после твоего ухода. Малыш Герци просто увязался за почтальоном.

Гарленд сел прямо на ступеньку:

— Но как же герцог Маттерлейнский?

— А, он приезжает завтра, — сказала Мирабель, — ты обязательно должен прийти и познакомиться с ним.

— Боюсь, я не смогу, — ответил Гарленд и, покачиваясь, встал, — у меня уже назначена встреча.

Он помешкал немного, болезненно улыбнулся и зашагал по раскаленной мостовой, залитой лунным светом.

Тень лаврового венка[82]

Сцена представляет собой интерьер парижского винного погребка. По периметру вдоль стен громоздятся ряды бочек, уложенных, словно дрова в поленнице. Низкий потолок увешан паутиной. Послеполуденное солнце удрученно сочится сквозь единственное зарешеченное окошко на заднем плане. Две двери по обе стороны сцены: одна, тяжелая и мощная, открывается на улицу, дверь по левую сторону ведет в какое-то внутреннее помещение. Посреди комнаты стоит широкий стол, позади него вдоль стен выстроились столики поменьше. Над главным столом висит корабельный фонарь.

Пока поднимается занавес, слышен стук в наружную дверь, причем довольно нетерпеливый, — и почти сразу же из соседней комнаты выходит торговец вином Питу и шаркает к двери. С виду он — старик с неопрятной бородой и в замызганных вельветовых штанах.

П и т у. Иду, иду… Держитесь там!

Стук стихает. Питу отпирает дверь, и она распахивается настежь. Входит человек в цилиндре и плаще с пелериной. Жаку Шанделю около тридцати семи, он высок и холён. У него ясный, проницательный взгляд, гладко выбритый острый волевой подбородок и манеры человека, привыкшего всегда добиваться успеха, готового добровольно трудиться не покладая рук и во что бы то ни стало. По-французски он говорит с диковинным акцентом, как человек, знающий язык с младых ногтей, но чье произношение утратило выразительность за долгие годы пребывания вдали от Франции.

П и т у. Здравствуйте, мсье.

Ш а н д е л ь (с любопытством оглядывая хозяина). А вы, вероятно, мсье Питу?

П и т у. Да, мсье.

Ш а н д е л ь. А! Мне говорили, что в это время всегда можно застать вас в магазине. (Снимает накидку и бережно вешает на спинку стула.) И еще мне сказали, что вы сможете мне посодействовать.

П и т у (растерянно). Я могу посодействовать вам?

Ш а н д е л ь (устало присаживаясь на деревянный стул у стола). Да, я в этом городе чужак — теперь. Мне нужно разузнать об одном человеке — человеке, умершем много лет тому назад. Мне сообщили, что вы — старейший местный житель. (Слабо улыбается.)

П и т у (весьма польщенный). Возможно… Впрочем, есть и постарше меня. (Усаживается за стол напротив Шанделя.)

Ш а н д е л ь. Вот что привело меня к вам. (Он доверительно наклоняется к Питу через стол.) Мсье Питу, я пытаюсь найти потерянный след моего отца.

П и т у. Понятно.

Ш а н д е л ь. Он скончался где-то в вашей округе около двадцати лет назад.

П и т у. Он был убит, мсье?

Ш а н д е л ь. Боже мой, нет! Что заставило вас так подумать?

П и т у. Я подумал — в этом районе, двадцать лет тому, аристократ…

Ш а н д е л ь. Мой отец не был аристократом. Насколько я помню, его последнее место службы — официант в каком-то забытом кафе. (Питу бросает быстрый взгляд на одежду Шанделя, и на лице его читается изумление.) Полно, я все объясню. Я покинул Францию двадцать восемь лет назад и уехал со своим дядей в Штаты. Мы отплыли на эмигрантском корабле, если вы знаете, что это такое.

П и т у. Да, я знаю.

Ш а н д е л ь. Родители мои остались во Франции. Я помню о своем отце лишь то, что он был маленького роста, чернобород и страшно ленив. Насколько я помню, единственное доброе дело, которое когда-либо совершил отец, — он учил меня читать и писать. Где он подцепил этот дар, я понятия не имею. Прожив в Америке пять лет, мы как-то повстречали вновь прибывшего земляка, который рассказал, что мои родители умерли. Вскоре умер мой дядя, и я был слишком занят, чтобы горевать о родителях, и так уже полузабытых. (Он помолчал.) Ну, короче говоря, я преуспел и…

П и т у (почтительно). Мсье богат… Как странно… очень странно.

Ш а н д е л ь. Питу, наверное, вам кажется странным, что я вломился к вам теперь, в эту пору, ища след своего отца, который полностью исчез из моей жизни двадцать лет назад.

П и т у. О, я так понял, вы сказали, что он помер.

Ш а н д е л ь. Да, он мертв, но, (колеблется) интересно знать, поймете ли вы, если я вам расскажу, зачем я здесь.

П и т у. Да, наверное.

Ш а н д е л ь (очень серьезно). Мсье Питу, в Америке у всех мужчин, которых я встречаю, у всех женщин, с которыми я знаком, — у всех людей были отцы. Одни стыдятся своих отцов, другие гордятся ими. Отцы в позолоченных рамах, отцы в семейном чулане, отцы Гражданской войны и отцы острова Эллис.[83] А у некоторых были даже деды!

П и т у. У меня был дед, я его помню.

Ш а н д е л ь (перебивает). И вот, я хотел бы увидеться с теми, кто знал отца, кто с ним говорил. Я хочу узнать его ум, его жизнь, его суть, (порывисто) я хочу почувствовать его, я хочу его понять.

П и т у (перебивает). Как его звали?

Ш а н д е л ь. Шандель, Жан Шандель.

П и т у (тихо). Я его знал.

Ш а н д е л ь. Знали?

П и т у. Он часто приходил сюда выпить — давным-давно, когда половина района назначала здесь рандеву.

Ш а н д е л ь (возбужденно). Здесь? Он бывал здесь? В этой комнате? Господи, тот самый дом, где он жил, снесли еще десять лет назад. За два дня поисков вы первая живая душа, которая, оказывается, была с ним знакома. Расскажите мне о нем все, ничего не скрывая.

П и т у. За сорок лет здесь много народу перебывало. (Качает головой.) Столько имен, столько лиц… Жан Шандель… ах, постойте-ка, Жан Шандель. Да-да, главное, что я припоминаю о вашем отце, что он был… э-э…

Ш а н д е л ь. Говорите.

П и т у. Горьким пьяницей.

Ш а н д е л ь. Пьяницей? Так я и предполагал. (Он подавлен, но тщетно пытается не показывать этого.)

П и т у (погружаясь в море воспоминаний). Помню, однажды июльской воскресной ночью — ночью жаркой, как печка, — ваш папаша чуть не зарезал Пьера Кору за то, что тот выпил его кружку хереса.

Ш а н д е л ь. Ах!

П и т у. И вот еще — ах да… (возбужденно вскакивает) я это как сейчас вижу. Ваш отец играет в «очко», его обвиняют в мухлеже, а он разбивает Клавину подбородок табуреткой и швыряет в кого-то бутылку, а Лафуке всаживает ему нож в легкое. Он так и не выдюжил. Это случилось… случилось за два года до его смерти.

Ш а н д е л ь. Значит, он был шулером и его зарезали. Господи, и ради этого открытия я пересек океан!

П и т у. Нет-нет, я никогда не верил, что он шулер. Его оболгали…

Ш а н д е л ь (пряча лицо в ладонях). И это все? (Его плечи вздрагивают, а голос прерывается.) Я едва ли надеялся, что он был святым, но… но он, видимо, был отпетым мерзавцем.

П и т у (положив руку на плечо Шанделя). Полно, полно, мсье, что-то я слишком разболтался. То были дикие времена. Чуть что — хватались за ножи. Ваш отец… постойте-ка! Хотите увидеть троих его друзей, его лучших друзей? Они-то расскажут вам побольше моего.

Ш а н д е л ь (мрачно). Его друзей?

П и т у (снова вспоминая). Их было четверо. Трое из них все еще здешние завсегдатаи — придут и сегодня, а ваш отец был четвертым, и они садились вот за этот столик, вели разговоры и выпивали. Посетители наши над ними потешались, называли их «академики-хохмачи». Вечера напролет они просиживали тут. Сгрудятся в восемь, а в одиннадцать вывалятся на воздух…

Распахивается дверь, и входят трое. Первый — Ламарк — высокий и тощий, с редкой всклокоченной бородкой. Второй — Дестаж — низенький и толстый, у него белая борода и лысина. Третий — Франсуа Меридьен — стройный, черные волосы с проседью, маленькие усики. У него печально-безвольное лицо с маленькими глазками и покатым подбородком. Он очень взволнован. Все трое с немым любопытством поглядывают на Шанделя.