До встречи на небесах - Леонид Сергеев

Чок! Заметано!

Мой поразительный друг Юрий Кушак на фотографии вроде бы улыбается, но глаза холодные — такая сложная игра чувств на лице вызывает некоторое замешательство. Кушак от трех жен имеет наследников (почти все ходили в мою изостудию) и общается с ними (одно время его последняя жена Анна собирала у себя «бывших супружниц» с детьми — и жены и дети меж собой находились в дружеских отношениях; бывало, собирались и без главного героя). Одни жены считают Кушака талантом и эгоистом, другие демонизируют — называют ужасным и великим, негодяем и гением, но все носят с собой его фотографию и сходятся в одном — у него характер твердый, как чугун, в словах бронза и сталь, и внешне он похож на Бельмондо (надо понимать — имеет смертельную красоту).

Мы познакомились лет сорок назад, это было — страшно сказать! — в прошлом столетии. Как-то Мазнин, еще работая в «Детском мире», сказал мне:

— Сейчас познакомлю тебя с поэтом Кушаком. Я ему уже говорил о тебе. У вас много общего. Сейчас поедем в пивбар Домжура, он там отмокает, ждет нас.

Как только мы спустились в подвал пивбара, от шумной компании отделился невысокий человек, действительно похожий на Бельмондо. Он обнялся с Мазниным, а мне крепко пожал руку.

— Я видел твои работы и много слышал о тебе, — сказал низким поставленным голосом (магия его голоса действовала безотказно; особенно на женщин — те просто балдели).

У нас оказались схожие биографии: мы были одногодками, оба помнили войну и эвакуацию, в одно и тоже время служили в армии, одновременно связали свою жизнь с искусством, и наши пути не раз пересекались в подвалах неформалов, но так вышло, что раньше не познакомились; мы в один год женились и, словно сговорившись, через три года развелись. Выяснив все это за пивом, мы смолили сигареты и Кушак рассказывал:

— У меня отличная дочка — Наталья. По воскресеньям наведываюсь к ней. У них дача… Как-то приезжаю с последней электричкой. Устал жутко… думаю, переночую на террасе, а утром схожу с дочкой в лес… И надо ж! На станции она встречает меня с приятелями… Да!.. А ведь я для дочери кто? Волшебник! Могу сделать чудо!.. А среди ее приятелей стоит Вовка шкет. Он ни во что не верит… «Пап, сделай чудо, — говорит Наталья. — Вовка не верит, что ты можешь». Я чувствую, они уже давно обо всем переговорили. И на карту поставлено много — вера Натальи… «Чудеса, — говорю, — так просто не валяются. Это редкая штука». Вякаю что-то. «Ха-ха», — усмехается Вовка. Заело меня. «Чок! — говорю. — Сейчас я устал, а завтра… рано утром будет вам чудо. Только чтоб рано встали, по рукам?!». И что думаешь?! Я не поленился, с первой электричкой покатил в зоомагазин, купил аквариумных рыбок, привез в полиэтиленовом пакете, залез на дерево в лесу, привязал к суку. Потом еще конфеты положил под грибы… В семь утра идем с Натальей будить Вовку… Открывает его мать, «он спит», — говорит и смотрит на меня, как на бандита… Ну а видок у меня был тот еще!.. Ну, тут Наталья заступилась, «это мой папа», говорит. Так… Вышел заспанный Вовка… «Пойдем чудо смотреть», — говорю. Пришли на поляну, а там! Солнце всходило и переливалось в пакете, а рыбки играли!.. Я сам-то смотрю — чудо!

Вот так Кушак сразу и околдовал меня. Но через пару месяцев я прочитал книгу Разумневича, где один к одному была описана эта история. При встрече спрашиваю у Кушака:

— В чем дело?

А он, стиснув зубы:

— Значит, слизал, гад у меня!

До сих пор для меня загадка — кто у кого украл.

Одно время мы с Кушаком виделись ежедневно, благо жили на соседних улицах в районе Водного стадиона. Он приходил ко мне, я — к нему, или мы встречались в ЦДЛ, вели жаркие споры о литературе, смотрели по телевизору футбольные матчи, играли в шахматы, ну и, само собой, встречались с девицами, как же без них, если вам всего по сорок лет?

В те годы Кушак неделями не работал, долго раскачивался, ждал вдохновения, но потом за один присест выдавал серию стихотворений. Его творения литераторы воспринимали по-разному; одни считали их «классными», другие — «заурядными, проходными», третьи говорили, что в них «есть сделанность, но нет лица». Кушак профессионал, ничего не скажешь, зрелый мастер. Помню, он одновременно писал стихи, тексты песен, делал переводы — и все на уровне, как надо. В период работы выглядел отрешенным от всего земного. Зайдет в клуб для короткой передышки, но слушает рассеянно, отвечает сбивчиво, невпопад. В такие дни был небрит, небрежен в одежде, угрюм; на все окружающее смотрел, как на преходящую суету, мелкие трепыхания. Потом, закончив работу, появлялся гладко выбритый, наутюженный, с улыбкой и проницательным взглядом; друзьям отпускал острые словечки, с женщинами был щедр, снисходителен, великодушен и ясно, они были готовы на все. В такие дни он без устали крутил романы, в «Литературной газете», где он одно время работал, его звали «бабоукладчик».

О своем детстве Кушак не очень-то распространялся, но сообщил, что в школе был секретарем комсомола — «всем давал втык»; как многие еврейские подростки, рано начал писать — «в каждом еврее сидит писатель»; вспоминал, как мать привела его в театр и сказала:

— Смотри, это сам Михоэлс! Запомни, ты видел великого артиста! («Михоэлс, как актер, полный ноль», — говорили мне знакомые известные актеры).

— …Мы жили в постоянной нужде, — говорил мой друг. — Вернулись из эвакуации, из Ташкента, отец с матерью развелись, и я и братья вечно кочевали из одного дома в другой. Месяц поживем у отца, месяц у матери. Так что я и не знаю, что такое дружная семья… у меня с детства дух скитальца.

О юности Кушак рассказывал подробней — служил на Северном флоте, на крейсере «Иосиф Сталин», с Н. Рубцовым и С. Шмитько, на стеле павшим морякам в Мурманске выбиты его стихи… Недолго учился на журфаке, потом три курса в литинституте, вместе с теми же Рубцовым и Шмитько… — он говорил неторопливо, весомо, тщательно взвешивая слова, читал наизусть стихи Рубцова.

Кушак любит Хемингуэя — и не только его манеру письма, но и культ силы воспеваемый мастером (одно время даже занимался боксом, догадываюсь — чтобы постоять за себя, если обзовут «жидом», для него национальность — крайне болезненная тема; собственно, он и сам подтверждал, что «подростком много дрался»).

Понятно, в молодости Хемингуэй для всех нас был кумиром, но сейчас, в старости, трудновато понять воспевание корриды, охоты в Африке, ведь на суперменов молятся восторженные девицы, а детскому поэту (как гуманисту) это вроде бы не к лицу. Тем не менее, Кушак верен своим привязанностям; на манер папаши Хема экономно использует слова, выдает обрывистые («с айсбергом») фразы; его ключевые выражения:

— У меня к тебе есть разговор… С этим напряженка… С этим полный порядок… Это очевидно… Это наглость… Это хамство… Это любопытно… Это дивные строчки…

У него во всем четкость: четкие мысли и внятное их изложение, четкие работы с меткими деталями, четкие характеристики людей, только отношения с женщинами неотчетливые.

За всеми женами до брака Кушак ухаживал красиво, мужественно, без сентиментов; если и посвящал им стихи, то выражал чувства сдержанно, давая понять, что совершает подвиг и вообще объект любви ему нужен только как импульс в творчестве. Через два-три года совместной жизни жены Кушака называли его «свирепым, ворчливым или еще хлестче — „деспотом, который только и знает полеживать, почитывать книжки, пописывать вирши, а на семейные заботы ему наплевать“.

Эти дурехи не понимали, что вышли замуж за поэта, а не за водопроводчика, что чтение — тоже работа писателя. Ну, а как „добытчик“ Кушак вообще выглядел лучше многих — у него регулярно выходили книги, и в деньгах он никогда не нуждался.

Каждый развод с очередной женой добавлял Кушаку седых волос. Однажды я помогал ему переезжать на новую квартиру, и заметил — в быту он совершенно беспомощен; я вешаю люстру (вывернув пробки), а он:

— Тебя током не долбанет?

Ясно, поэту не обязательно быть мастером на все руки, но смешно, когда мужик, служивший на флоте, не знает, в какую сторону крутить гайку, а чтобы поменять выключатель, вызывает электрика.

С женами, повторюсь, у Кушака отношения двусмысленные. Не раз его четвертая жена толстуха Елена, по прозвищу „Дюймовочка“, звонила мне:

— Этот подонок у тебя ночевал? Наверняка были с бабами?!

А в ЦДЛ она говорила:

— Он гений!

— А мы? — как-то робко вставил Тарловский.

— А вы… вы просто талантливые.

С пятой женой (тоже Еленой, но не толстухой, а стройной доброжелательной женщиной) Кушак пару лет прожил мирно, но после первой же ссоры, собрал за столом ЦДЛ бывших любовников жены (литераторов) и пригласил ее, и весь вечер злорадно-мстительно посмеивался над неловким поведением своей благоверной, устроил жестокий спектакль.