Каторга - Валентин Пикуль

– Учитесь умирать, – сказал он своим солдатам.

7. Учитесь воевать

В русской печати едва мелькнуло лаконичное сообщение о страшном бое, который дал штабс-капитан Быков японским захватчикам между Еланью и Владимировкой. При этом газеты ссылались на телеграмму Ляпишева от 29 июня, в которой губернатор Сахалина извещал Линевича, что отряд Быкова «имел бой, доведенный до штыков, с противником в более значительных силах». Сами же японцы об этой схватке хранили молчание, скрывая свои большие потери. Но генералу Харагучи становилось ясно, что по тылам его армии совершает отважный рейд партизанская сила, и она день ото дня делается все опаснее для них, для японцев… Быков оказался неуловим! Он наладил разведку, умел обходить опасности, поддерживая связь с жителями редких поселений, узнавал от них о каждом передвижении самураев. Его отряд громил вражеские гарнизоны, выметал их с позиций; японцы стали бояться дорог и прятались в лесу. В штабе Харагучи появилась растерянность, не свойственная победителям, и целых десять дней подряд японцы не смели даже показываться там, где появлялся Быков. Со своим отрядом, с беженцами, бродягами и ссыльными, которые уверовали в себя и в своего командира, они стали хозяевами положения.

– Остановка Сендайской дивизии на Южном Сахалине крайне неприятна, – рассуждал Харагучи перед Кумэдой. – Против нас действуют отряды Слепиковского, Таирова и Арцишевского, их надо уничтожить, пока они не соединились с Быковым.

Кумэда, опытный разведчик генштаба, сказал:

– Следует поторопиться с этим решением! Вчера мне стало известно, что губернатор отправил на помощь Быкову отряд гарнизонных войск во главе с капитаном Владимиром Сомовым.

– Вы его знали? – спросил Харагучи.

– Да, симпатичный молодой человек.

– Его надо перехватить еще в Оноре, – рассудил генерал. – Вы знакомы с этими краями, вот и ступайте до Онора.

Кумэда хотел взять с собой собак и… Оболмасова:

– Он уже проделал этот маршрут, а теперь ему, как американскому гражданину, ничто не грозит от русских.

– Хорошо, – согласился Харагучи, – можете брать айнов в качестве проводников, забирайте и этого американца Оболмасова… лишь бы опередить Сомова!

* * *

До отряда Быкова вскоре дошло, что полковник Арцишевский принял капитуляцию. Перед тем как сложить оружие, он целых три дня, как маклак на барахолке, торговался с самураями, выговаривая для себя условия плена. Но часть его отряда, похватав оружие, растворилась среди гор и лесов, почему Быкову следовало ожидать новое пополнение.

– Он же полковник… завтра генерал, – переживал Валерий Павлович, сидя в лесной халупе. – Какое он имел право бесчестить свои погоны и погоны других? Я не знаю, где Таиров и о чем он думает, но Слепиковского надо выручать…

Быков вызвал к себе Корнея Землякова и сказал, что верит в его смекалку, верит в его выживаемость среди кошмарных условий сахалинских дебрей.

– Конечно, Слепиковский не сидит на месте, он желал бы выйти к нам. Я даже не приказываю, а только прошу: бери любую лошадь из коляски барона Зальца и сыщи Слепиковского, чтобы он знал, куда ему пробиваться, где нас искать… Пусть он сам назначит время и место встречи!

Все десять дней передышки японцы забрасывали Быкова своими посланиями. Иные письма начинались вежливо: «Мы, япона, уважай Вас, доблесна руске офицерик…» Другие письма были переполнены угрозами, проклятьями от имени японской армии, самураи писали Быкову, что, если его банда не сложит оружие, они поджарят его на костре… живьем, как кусок мяса! Полынов застал Быкова не в самую хорошую минуту его жизни.

– Вы, кажется, загрустили, штабс-капитан?

– Задумался.

– О чем же?

– Неужели после войны, учитывая мои сахалинские заслуги. Академия Генерального штаба не примет меня в число своих слушателей без экзаменов по иностранным языкам?

– Не примет, – ответил Полынов. – Там слишком большой конкурс желающих обменять гарнизонную жизнь на блистательное представительство русской военной мысли. Я бы на вашем месте срочно обвенчался с Клавдией Петровной, чтобы она разговаривала с вами только на французском или немецком.

Темнело. Быков затеплил огарок свечи:

– К сожалению, нам не до венца. А я, наверное, не умею открывать для любви сердца женщин.

– Чепуха! – возмущенно ответил Полынов. – Каждый мужчина должен сам открывать для любви сердце любой женщины.

Горько усмехнулся в ответ штабс-капитан, оберегая среди ладоней, как цветок, колебания слабого огонька.

– Научите, как это делается? – спросил он.

– Очень просто! Любая женщина – как несгораемый шкаф еще неизвестной системы. Я подбираю к нему отмычки, а потом ковыряюсь в его потаенных пружинах. Раздается приятное: щелк! – и дверь сейфа открывается, как и сердце женщины.

– Опять шуточки! Вы можете быть откровенны?

– Конечно.

– Однажды вы засиделись в лавке Найбучи, допоздна беседуя с Клавдией Петровной.

– Не ревнуйте, – ответил Полынов. – За эту беседу ваш несчастный Пигмалион уже получил оплеуху от своей Галатеи.

– Но о чем вы беседовали с Клавочкой?

Последовал честный ответ Полынова:

– Госпожа Челищева спрашивала меня: стоит ли ей довериться вашим чувствам и принять ли ваше предложение?

– Что вы ответили ей тогда?

– Я сказал, что вы принадлежите к очень сильным натурам, которые способны перенести любые удары судьбы, но вы никогда не сможете пережить своего поражения.

Лицо Быкова неприятно заострилось, покрываясь глубокими тенями, как у мертвеца. Он загасил свечной огарок.

– Я вас не понял, – было им сказано.

– Наверное, меня поняла Клавдия Петровна.

– И какие же она сделала выводы?

– Вот об этом вы спросите у нее сами…

Передышка в боях затянулась. Полынов вскоре навестил Быкова с «франкоткой» в руках; его сопровождала Анита.

– Вы не будете возражать, если я схожу на разведку к северу, в сторону Онора? За меня вы не бойтесь.

– Я не за вас боюсь, а за вашу спутницу.

Анита вдруг шагнула между ними.

– Со мною ему нечего бояться, – гордо заявила она.

Взявшись за руки, словно дети, они не спеша удалялись в сторону леса, и Клавдия Петровна сказала Быкову:

– Не правда ли? Он сделал из девчонки свою собаку.

– Да нет, – печально ответил Быков. – Это скорее женщина, уже осознавшая свою великую женскую власть над мужчиной, и мне порою кажется, что Полынов уже начал ее побаиваться. Я бы тоже не пожалел денег, чтобы купить такую вот… собаку!

Клавочку подобное объяснение не устраивало:

– Успокойтесь! Я вашей собакой никогда не стану…

* * *

После боя на реке Найба отряд перебрался на другой берег. Наверное, капитан Таиров мог бы и не форсировать реку, он и сам не знал, зачем это делает, поступая иногда по соображениям, очень далеким от тактики. Сказывались давняя усталость, постоянный голод, вечные страдания от гнуса, краткие сны на сырой земле – люди двигались скорее по привычке, уже вяло соображая, зачем и куда бредут, лишь бы не стоять на месте.

Шум речной воды усыплял, хотелось лечь.

– Сколько ж можно еще таскаться? – спрашивали матросы.

– Может, и выйдем на Быкова.

– А где он, отряд-то евонный?

– Не просто ж так ведут. Наверное, знают.

– Откуда им знать-то? Сами плутают…

Капитан Таиров забрался с офицерами на горушку, оглядываясь по сторонам, и скоро из цепи охранения послышалась учащенная пальба. Не успели дружинники опомниться, как японцы открыли по ним огонь со всех сторон сразу.

– Окружают… окружили! – раздались крики.

Архип Макаренко вспоминал: «Мы отбивались всеми силами, но через полчаса мы имели уже много потерь и стали ослабевать. К японцам же еще подошли подкрепления, так что их стало сотни четыре, если не больше». Матросы в ряд с дружинниками палили из берданок, но патроны им были выданы еще старинные, начиненные дымным порохом, и струи дыма, плававшие над травой, сразу называли японцам цель – для верных поражений. Увидев себя в кольце врагов, люди стали метаться, иные вскакивали, чтобы бежать, но тут же падали, остальные ползали возле тел погибших товарищей, вжимаясь в землю. Таиров, по-прежнему стоя на пригорке, вдруг стал размахивать полотенцем, крича:

– Эй, япона… аната! Кончай стрелять…

В бое возникла пауза, во время которой Архип метнулся в заросли малинника. Через просветы в листве наблюдал, что будет дальше. Он видел, как японцы атаковали горушку, быстро переколов штыками пытавшихся бежать, а Таирова с офицерами согнали с пригорка вниз. Наступило затишье, и, кажется, оно длилось долго. Макаренко не покидал своего укрытия, боясь, что снова начнется стрельба. По его словам, в траве и по кустам затаились еще около сотни русских. Наконец откуда-то из лощины послышался призывающий голос Таирова:

– Мои боевые друзья! Мне ли обманывать вас? Я говорю вам сущую правду… Идите сюда! Ко мне. Не бойтесь.