Каторга - Валентин Пикуль

Незадолго до появления беженцев в Александровск пришли два пароходика – «Тунгус» и «Камчатка», доставившие гарнизону солонину в бочках и новенькие пушечные лафеты.

– А где же сами пушки? – спрашивали капитанов.

– Сейчас только лафеты, а пушки потом…

Капитаны просили передать Ляпишеву, что следующим рейсом прибудет генерал Флетчер, который и возглавит оборону Сахалина, так что пусть Михаил Николаевич не тревожится. Конечно, никакой генерал Флетчер не приехал, а Северный Сахалин остался при новеньких лафетах без пушек. Если это русская «безалаберность», то в другие времена ее стали бы называть более конкретно – «вредительством». Однако в гарнизоне слишком уповали на приезд Флетчера. Поправку в эти иллюзии внес капитан Жохов, авторитетно заявивший, что генерала с такой фамилией в русской армии попросту не существует.

– Нет Флетчера, и не надо нам Флетчера, сами управимся! – убежденно высказался полковник Семен Болдырев. – Потому как и дураку ясно, что самураи сюда не полезут. Они же тепло обожают, солнышко любят, их на Северный Сахалин и рисинкой не заманишь…

Постепенно в Александровске успокоились, уверенные в «теплолюбии» самураев. Слизов ораторствовал в клубе, что вся эта катавасия началась с залива Терпения:

– Им рыбки захотелось! Ловили они там рыбу, ну и пусть ловят дальше, а в нашу холодрыгу они не сунутся…

Такие настроения, да, бытовали среди чиновников, и сейчас мне, автору, не найти им никакого оправдания. Тем более что трагедия жителей Южного Сахалина грозила обернуться непоправимыми бедствиями для северных островитян. Но в Александровске еще благодушествовали, Бунге не раз пожимал плечами, наслушавшись рассказов беженцев:

– Если это правда, кто бы мог подумать, что японцы способны на такие жестокости! Всегда вежливые. С улыбочкой!

На это капитан Жохов, уже прошедший через горнило боев в Маньчжурии, всякое видевший, отвечал Бунге:

– Мы ведь еще не спрашивали у волков: что они испытывают, терзая свои жертвы? Может быть, они в этот момент хохочут во все горло…

Сергей Леонидович в неважном настроении навестил Волоховых на Рельсовой улице. Ольга Ивановна, оставив свое бесконечное шитье, заварила для журналиста свежий чай. Здесь же был и Глогер, едва кивнувший капитану. Игнатий Волохов ставил на башмаки новые подметки, он из-под стекол очков выжидательно посматривал на офицера русского генштаба.

– Наверное, японцы уже на подходе? – спросил он.

– Вы не ошиблись, – нехотя согласился Жохов, – и потому советую вам не мешкать, если они появятся здесь. Сразу берите детей и уходите отсюда… как можно дальше.

Ольга Ивановна под стрекот машинки сказала:

– Куда уж дальше мыса Погиби! Мы ведь, слава богу, не уголовники, и японцы должны понять, что политические ссыльные лишь приветствуют поражение царизма. Конечно, мы не союзники самураям, но и не враги Японии… Правда ведь?

Глогер молчал, а Игнатий Волохов задержал удар молотком, словно выжидая ответа от военного журналиста.

– Боюсь, что ваши убеждения, Ольга Ивановна, для самураев ничего не значат. Им необходим весь Сахалин, от маяка «Крильон» до мыса Погиби, но Сахалин им надобен без русских людей – как хороших, так и плохих! Потому и говорю вам: не ждите милости от врагов, ибо враги останутся врагами для всех нас.

– Не для всех! – возразил Волохов, одним ударом загоняя гвоздик в подошву. – Отвергая амнистию от царя, мы будем освобождены японцами. Это две различные вещи!

Жохову было неприятно подобное умозаключение, но, идя на Рельсовую, он предвидел, что разговор не будет легким, и капитан даже с некоторой надеждой обратился к Глогеру:

– А вам-то, еще молодому человеку, не обремененному семьей и даже имуществом, вам спастись будет легче.

– Бежать с вами? – хохотнул Глогер. – А мне, католику, японцы ничего худого не сделают. Напротив, они лояльны к тем народам, которые порабощены вами, господин капитан. Разве не вы, москали, закабалили мою несчастную Речь Посполитую, а теперь сами же расплачиваетесь за свои грехи!

Сергей Леонидович ощутил приступ гнева:

– Вы, пожалуйста, не путайте русский народ с российским самодержавием. Вы ничего не поняли, ослепленные своим шляхетским гонором, а я предрекаю вам, что вы плохо кончите.

– Плохо? Лучше вас, – отвечал Глогер.

* * *

Кучер Ляпишева частенько вывозил губернатора с хохотливой Катей Катиной, но катал их подальше от города, ибо Ляпишев побаивался ревнивой Фенечки. Однажды он указал кучеру:

– Ты, братец, держи лошадей и коляску наготове возле моего дома, чтобы можно было сразу уехать от японцев.

– Ясненько, – отвечал кучер, осужденный московским судом за убийства и ограбления своих пассажиров…

Впрочем, сильный шторм в Татарском проливе исключал появление японских десантов. Ляпишев, прислушиваясь к разговорам чиновников, тоже начал склоняться к мысли, что завоеванием Корсаковского округа самураи ограничат свои территориальные вожделения. Но 10 июля шторм начал стихать, и возникла опасность обстрела Александровска с кораблей. Потому губернатор велел гасить по вечерам уличные фонари; обыватели занавешивали окна старыми одеялами, чтобы город, утонувший во мраке, не был виден с моря.

Старческий флирт с сестрой милосердия Катей Катиной не мешал Ляпишеву выказывать предельное внимание к своей горничной, у которой снова обострился процесс в легких.

Фенечка Икатова даже не благодарила его:

– Помру вот на каторге… каторжницей!

– Ну, милочка, что за глупые мысли у тебя, – волновался Михаил Николаевич, отсчитывая в рюмку капли микстуры. – И какая же ты каторжная, если сам генерал-лейтенант юстиции согласен быть сиделкой при твоей постели.

– Лошади-то с коляскою чего у крыльца стоят?

– Да так… на всякий случай.

– Вы меня не оставьте здесь – с японцами, – просила его Фенечка. – Уж если помирать, так лучше среди своих…

Мемуаристы, вспоминая сахалинский день 10 июля, оставили нам красочные описания погоды. По их уверениям, никогда еще море не было таким спокойным и ласковым, едва журча, оно набрасывало на берег пышные кружева легкой пены; ярко светило солнце, а небо было наполнено удивительной голубизной. Воздух был настолько прозрачен, что на другой стороне Татарского пролива невооруженным глазом можно было увидеть бухту Де-Кастри…

С маяка «Жонкьер» позвонили губернатору:

– Ясно видим четыре крейсера под японским флагом.

Михаил Николаевич еще не забыл своей оплошности, когда он, донкихотствуя, собрался вступить в битву со льдинами, на которых дымились кучи навоза.

– Дались вам эти японцы. Откуда тут крейсера?

– Так точно, убедитесь сами…

Ляпишев уселся в коляску, к нему запрыгнула невесть откуда и взявшаяся Катя Катина, любившая пикантные анекдоты. Кучер быстро домчал лошадей до пристани, по которой с биноклем в руках похаживал капитан Жохов. Но даже без бинокля Ляпишев рассмотрел японские крейсера, которые на малом ходу ползали, как утюги, вдоль берега, стопоря машины возле береговых лощин, через которые с моря проглядывали крыши Александровска; потом крейсера отплыли немножко к северу, где и задержались возле Арково, просматривая линии русских окопов.

– Что они здесь крутятся? – спросил Ляпишев.

– Промеряют глубины, берут пробы грунтов.

– Зачем?

– Чтобы знать, в каком месте бросать якоря…

По-прежнему светило солнце, лениво чвикали с высоты чайки, ни одного выстрела, берега Сахалина встретили бронированных пришельцев суровым молчанием. Но очевидец писал: «Глубоко оскорбленные, смотрели защитники Сахалина, как невозмутимо плавали неприятельские суда, как дерзко и насмешливо подходили они к нашим берегам. Судорожно сжимались руки, с языка слетали проклятия. О, если бы хоть чем-нибудь можно было проучить самонадеянного врага! И тут особенно ясно и отчетливо Сахалин осознал свое позорное, свое безнадежное бессилие. И как больно всем нам было это сознание… Японские крейсера скрылись в таинственной, синеющей дали. Они оставили всех нас переживать жгучий вопрос: что будет завтра?»

– Завтра все и начнется, – сказал Жохов.

– Типун вам на язык, – ответил Ляпишев. – Завтра не может быть ничего дурного, потому что Витте уже в пути к американскому Портсмуту, японцы ждут его для подписания мира… Что бы вы, дорогой генштабист, посоветовали мне делать?

– Все взрывать, все сжечь, – сказал Жохов.

– Не требуйте от меня подвигов Герострата!

На это военный писатель ответил ему как надо:

– Помилуйте, никто еще не назвал геростратами русских мужиков, паливших свои деревни в двенадцатом году…

Ляпишев вернулся в город, наказав кучеру:

– Задай овса лошадям, подтяни рессоры, и чтобы коляска стояла возле моего крыльца наготове. Все понял?

– Ясненько, – сказал кучер, и Ляпишев даже не заметил, как он озорно подмигнул миленькой Кате Катиной…