Жизнь Льва Шествоа (По переписке и воспоминаниям современиков) том 1 - Наталья Баранова-Шестова

Не надо иронии — надоела. Не надо пафоса — в нем искусственность, он ничего не дает. Не надо спокойствия

оно симуляция. Что же надо? И вопросы надоели, и ответы — фальшивые. Стало быть, не писать. Это возможно. Но не думать — нельзя. (Дневник мыслей, стр.241).

Больше всего в своих письмах Гершензон говорит о Вячеславе Иванове. Он дает красочное описание пребывания Иванова в Москве перед выездом за границу:

«Событие» у нас — приезд Вяч. Ив. — 6 июня — 125 годовщина рождения Пушкина; по этому случаю Общ. Люб. Рос. Слов, устраивает в Большом театре грандиозный вечер

и выписало В.И. для произнесения речи. Он согласился, и дней 5 назад приехал один. Хорош, как давно не был: молод, свеж, бодр и светло настроен — очарователен; и весь блеск прежнего великолепия знаний, памяти, чудесного произнесения иностранных фраз и цитат, и тонкость и сложность афоризмов; и так как принимают его всюду царственно, то окрылен и весело-возбужден и каждого окутывает волной ласки и доброты; словом, Крез-триумфатор, лучезарный Ра, или тому подобный. Нет, правда, в высшей степени обаятелен и удивителен. Он приехал с целью выхлопотать себе командировку с содержанием, и наверное получит ее; тогда он осенью уедет с Лидией и Димой, и вы увидитесь. Он пробудет здесь недели 3–4, живет в Доме Ученых. Видимся каждый день, и я наслаждаюсь им и опять влюбился в него; обыкновенно приходит вечером, часов в 9, после дневной беготни и приглашенного обеда, усталый и светлый, и сидит до часу, рассказывая о дневных своих хлопотах и встречах и о жизни в Баку. Но и о тебе я должен был подробно рассказать ему. Он

физически очень хорош и прекрасно выглядит: сед и брит…

Самому не пишется (за полной ненадобностью). Единственно — служба, т. е. Академия и Н.-Исслед. Институт, — и чтение. Счастлив ты, что пишешь, хоть немного; ведь только и жизни у нас, что пока пишется; а в промежутках — какое тягостное прозябание! (4.06.1924).

Вяч. Ив. уже на отлете — все готово, ждет только итальянской визы. Лидия и Дима приехали из Баку. Оба прелестны, а Лидия привезла свои композиции очень талантливые. Они выедут вероятно около 20-го, в Венецию, оттуда скоро переберутся в Рим. Несомненно, он зимой приедет в Париж, уже для заработка, для издания своих книг. Вот в ком сильна воля жить! он, погляди, еще женится. Весел, игрив, неутомим в хождении, в ходатайствах, в добывании денег и удобств. (7.07.1924).

В сентябре Вяч. Иванов уже в Берлине (см. письмо Шестова к Эйтингону от 12.09.1924). Поселившись в Риме, он переписывается с Гершензоном, который об этом рассказывает Шестову:

Получил я на днях письмо от Вяч. Ив., пространное и содержательное. Живут они очень приятно, он опять, после стольких лет, начал писать, дети хорошо устроены; одно горе: деньги тают, а заработка никакого; эта забота очевидно отравляет его существование. Он хотел бы отсюда иметь работу, но это, конечно, пустая мечта.

(9.01.1925).

***

В письмах к Шестову Гершензон часто упоминает и об Андрее Белом. В последнем из сохранившихся писем он пишет:

На прошлой неделе Б. Н. [Борис Николаевич Бугаев — Андрей Белый] предложил прочитать у меня написанное

начало его нового романа «Москва»… Б.Н. читал весь вечер; ты знаешь, что я его обожаю, — мне очень понравилось; глубоко задумано и великолепно на мой взгляд вырисовано; язык прежний, как в «Пет.» [ «Петербурге»]. А несколько дней спустя в Акад. Х.Н. был Пушкинский вечер, годовщина смерти, — и речь говорил Б.Н., полтора часа. Были опасения, что он ляпнет что-нибудь неподходящее, как с ним бывало, но он был корректен, говорил хотя и не очень вдохновенно, но интересно. А после него артисты читали и пели из Пушкина, в том числе Качалов с Тарасовой прелестно сыграли две сцены из «Камен. Гостя». Тарасова очень красива и очень симпатична; я говорил с нею, она тотчас спросила про тебя и говорила о тебе много лестного и просила написать тебе ее привет. (14.02.1925).

19 февраля 1925 Михаил Осипович Гершензон внезапно скончался. Об этой потере Шестову пишут Мария Борисовна, Вяч. Иванов и Варвара Григорьевна:

Как трудно мне, тоска моя растет. Все кажется, если бы увиделась с Вами, Вы бы мне помогли, хотя бы в мыслях разобраться… Каждый день стою я перед ужасной тайной и снова переживаю смерть Михаила Осиповича. Знаю, конечно, что надо нести это одной, потому что помочь никто не властен, но невольно тянет к другу, старшему, любящему. (М.Б.Гершензон, Москва, 15.04.1925).

Давным давно собираюсь писать Вам и попытаться возобновить прежнее наше дружеское общение. Покойный Михаил Осипович даже корил меня за месяц до своей кончины, отчего я все медлю написать Вам… Итак, прежде всего, суждено мне, заговорив после долгих лет с Вами, обменяться выражением нашей общей глубокой скорби об утрате дорогого нам обоим человека, несравненного по тихому, но могучему свету своей дивной души, милого друга. (Вяч. Иванов, Рим, 4.05.1925).

Больше недели прошло с той ночи, когда я прочла «Геф- симанскую ночь», но все еще звучит во мне ее «Adtuum,

Dominetribunalappello». И второе, такое мне знакомое, — что агония Христа будет длиться до скончания века…

Марья Борис., которая дала мне «Гефсиманскую ночь», согласилась со мной, что от этой книги — сильный, свежий ветер горных вершин… Она думает, что оттуда, где теперь Михаил Осипович. И она в чем-то права. Я рада, что она может со мной говорить о нем. Буду заходить к ней почаще, приезжая в Москву. (В.Г.Малахиева-Мирович, Москва, 8.05.1925).

Шестов написал о Гершензоне статью-некролог «О вечной книге. Памяти М.О.Гершензона», которая была опубликована в «Современных Записках», № 24 [апрель/июнь], 1925.

В архиве Шестова сохранилось 12 писем, написанных Шестову Евгенией Казимировной Герцык, Аделаидой Казими- ровной Жуковской и Дмитрием Евгеньевичем Жуковским между 1924 и 1926 гг. Они были опубликованы в 1973 г. как приложение к книге Е.Герцык «Воспоминания».

***

В 1922 г. советское правительство выслало за границу свыше 160 представителей интеллигенции — ученых, писателей, журналистов, общественных деятелей. Основная группа была выслана из Москвы и Петрограда в Берлин. В эту группу входили философы Н.А.Бердяев, Б.П.Вышеславцев, И.А.Ильин, С.Л.Франк, Л.П.Карсавин и др. В своей книге «Самопознание» Бердяев рассказывает о выезде из России и о жизни этой группы в Берлине:

Группа высланных выехала из России в сентябре 1922 г. Мы ехали через Петербург и из Петербурга морем в Штеттин и оттуда в Берлин. Высылаемых было около 25 человек, с семьями это составляло приблизительно 75 человек…

Присутствие в группе высланных людей науки — профессоров, дало возможность основать в Берлине Русский

Научный Институт. Я активно участвовал в создании этого Института, был деканом отделения Института. Читал курс по истории русской мысли, при очень большой аудитории, и по этике. Немецкое правительство очень интересовалось этим начинанием и очень помогло его осуществлению. Вообще нужно сказать, что немцы очень носились с высланными, устраивали в нашу честь собрания, обеды, на которых присутствовали министры. Правительство тогда состояло из католического центра и социал-демократов… Гораздо большее значение, и при этом надолго, имело для меня образование в Берлине русской религиозно-философской академии. Это уже была моя личная инициатива. По приезде заграницу у меня явилась мысль создать что-то вроде продолжения московской Вольной Академии Духовной Культуры и религиозно-философских обществ. Для религиозно-философской академии было достаточно сил среди русских за границей, главным образом, среди высланных. Наименование «академия» было слишком громким и не соответствующим моему вкусу. Я никогда не считал религиозно-философской академии академией. Но другого наименования мы не придумали. Религиозно-философская академия могла образоваться благодаря активной помощи американского Союза Христианских Молодых Людей (Y.M.C.A.)…Деятельность религиозно-философской академии открылась моим публичным докладом [135] на тему о религиозном смысле русской революции, на котором были высказаны некоторые мысли, чуждые эмиграции… Кроме лекций, религиозно-философская академия устраивала каждый месяц публичные доклады с прениями… Интересно отметить, что тогда, в Берлине, еще не чувствовалось абсолютного разрыва между русским зарубежьем и советской Россией. Я этим дорожил. Были возможны литературные собрания, на которых присутствовали писатели эмигрантские и писатели советские. Тогда еще существовала третья категория — высланных. В Париже уже почувствовался большой разрыв. (Самопознание, стр.268–273).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});