Икосаэдр - Андрей Валерьевич Скоробогатов

плиту, чтобы помыться. Сняла платок с головы. Потом взяла пару ведер праха в куче во дворе и покормила корову.

Пока пыль грелась, натерла солидолом сковороду и стала печь блины из скорби — серые, дырявые, вонючие. Поставила чай из углей, поела блины с позавчерашней картошкой.

Пыль в ведрах становилась все теплее, и легкий приятный холодок пробежал по спине, когда Мариша представила, как будет мыться, а потом чистая, вымытая, ляжет в кровать и будет спать. Помыться и поспать — вот главные радости колхозницы.

Пыль пересыпала в бадью, зашла в крохотный закуток за шторкой с решетчатым полом. Посмотрела в окно и решилась на небольшую шалость. Она не стала раздеваться за шторкой, а скинула старую телегрейку, развязала рубаху, медленно сняла штаны и бросила на пол прямо здесь, в комнате. Мельком взглянула на себя в обломке зеркала — испачканную в полевой грязи, со спутанными волосами, со слегка обвисшей, но все еще красивой, острой грудью. В очередной раз поискала и обнаружила пару едва заметных шрамов на запястьях. Повернулась, коснулась сосков, провела рукой по бедрам, словно сожалея о чем-то.

Наконец зашла за шторку и встала в бадью, взяла ковшик и стала лить на себя пыль, царапая кожу старой вехоткой, оставшейся еще от прошлой хозяйки. Это было немного больно, но вместе с тем приятно, потому что мелкие частицы пыли, забивавшиеся в волосы, набивавшиеся в уши, уносили грязь и комья земли.

Внезапно она услышала тихий стук двери и движение за шторкой, вскрикнула от неожиданности.

Тусклый свет уличных ламп, пробивавшийся в окно, рисовал на стенке угловатый, кривой силуэт Председателя, вошедшего в избу.

— Ой, — сказала Мариша и высунула лицо из-за шторки.

Председатель был безмолвен. Он просто глядел на нее из-под густых черных бровей, почти сливающихся с шапкой.

Мариша все поняла. Медленно отпустила рукой шторку, обнажаясь перед Председателем. Отряхнула вехотью остатки пыли. Он медленно кивнул, потянулся рукой в сени, взял метлу Мариши, присел на скамейку. Вытащил сначала один прутик, потом второй, затем третий.

— Пока что хватит. Ложись на стол.

Мариша молча подошла, наклонилась, отодвинула тарелки и чашки, легла животом на стол.

Перед первым взмахом розог Председатель спросил ее:

— Ты поняла, почему я к тебе пришел?

— Поняла! — выдохнула Мариша.

Она действительно все поняла. Нельзя было смотреть за реку и спрашивать у баб про другие Колхозы.

Ведь в этом мире нет больше никаких других Колхозов. Да и самого Колхоза нет. И их самих нет, уже давно. А чтобы запомнить это, придется снова испытать боль. Стиснув зубы, не проронив ни слова.

* * *

— А откуда на нашем складе появляется одежда и лопаты? — спросила Мариша. — И кухонная утварь.

— Тише, тише, — сказала Анютка, пододвинувшись вплотную. — Услышат же!

— Ну их же кто-то привозит? Правильно?

— Откуда привозит? — испугалась Анютка. — Неоткуда. Да и некому привезти.

— Почему некому?

Анютка — молодая, маленькая — пожала худыми плечами. Посыпала картошку солью, смешанной с пылью, откусила.

— Потому что все люди остались здесь. А других людей нет, вымерли.

— Анютка правильно говорит, — сказала Галка. — Только не вымерли, на Земле остались. А мы тут оставшиеся эти… колонисты. Или как их правильно?

— Колонизаторы? То есть, хочешь сказать, это другая планета? Марс?

— Ну не Земля же! На Земле все по-другому было.

Все замолчали, пытаясь вспомнить, каково им было на Земле. Пыталась вспомнить и Мариша — но ничего не приходило в голову, кроме койки в бараке, в том первом бараке, из которого ее перевели в избу. Получается, она родилась здесь? Или ей стерли память?

— Нет, ну получается же, что лопаты делают в других колхозах? И Светлана говорила про другие колхозы. А Председатель, получается, привозит их на склад.

— Тише, тише, — зашептались за спиной.

— Какая Светлана? — сказала Галка. — Нет никакой Светланы. И не было.

Мариша подумала и кивнула. Действительно, не было никакой Светланы, ей показалось.

Смена прошла быстрее, чем казалось до этого. Когда стемнело, Мариша поплелась обратно домой, запинаясь о кости, проклевывающиеся из-под земли.

Председатель уже сидел в ее избе, попивая скорбь из кружки.

— Ты вела себя хорошо, — сказал он спокойным, тихим голосом. — Ты хоть понимаешь, что могла оказаться в местах похуже нашего колхоза? Мы снизили тебе выработку, дали два утренних часа на отдых. Дали тебе дом у речки — мойся, сколько хочешь. Дали корову — не ахти какую, но процентов сорок пять коровы сохранилось…

— Кто «мы»⁈ — чувствуя, как сердце готово выпорхнуть из груди, спросила Мариша. — Кто дал мне это все?

— Мы! Трудовой народ! — Председатель встал во весь рост, он стал казаться выше, массивней, а в прическе стали проглядывать характерные выступы черепа. — Я — председатель трудового исправительного колхоза номер один. Вы — его труженицы. Вы должны трудиться. Я — председательствовать. Что непонятного в этой схеме?

Он поставил пустую кружку на стол.

— В общем, ты задаешь много вопросов. За это я выпил твою корову. Выпил до дна. В ней нет больше скорби…

Мариша метнулась в сени, оттуда — в пристрой.

От буренки осталась кучка праха и костей, валяющихся на полу.

— Подмети. — Председатель похлопал по плечу и подал Марише метлу. — Потом раздевайся и ложись на стол.

Он порол ее пятнадцать часов, всю долгую местную ночь, почти до рассвета. Когда мучитель ушел, а боль утихла, Мариша лежала еще несколько минут неподвижно, затем разогнулась, размяла затекшие ноги и думала лечь спать, но спать не хотелось.

Все сны Мариши были одинаковы — ей снилось, как в печах, в которых они готовят картофель, стоят огромные кастрюли. В кастрюлях, полных кипящей и жидкой пыли, сидят они, бабы, голые и раскрасневшиеся, а сверху ходит председатель, подает вехотку, чтобы лучше париться, иногда достает грабли и легонько бьет их, чешет спины или отодвигает друг от друга. Эти сны были страшны и прекрасны одновременно, и не могли наскучить, потому что каждый раз была какая-то новая деталь. То вместо граблей у Председателя будет лопата, то вместе с Председателем ходит Галка. То кого-то, например, Анюту, подцепляют граблями, достают наружу и кидают на раскаленную решетку, лежащую поверх кастрюли, а сама Мариша и другие бабы тянут к ней руки и начинают щекотать. То ее саму достанут из чана вместе с граблями, и она превращается