Спящие от печали (сборник) - Вера Галактионова

Тут сидела женщина в замызганной фуфайке, с опухшим красным лицом, и насильно стаскивала с мужчины мятую шапку. Мужчина шапку не давал, движения его рук были усталыми, тяжёлыми и неверными. И женщина всё же сняла с него шапку и положила себе на колени. Она вяло вытащила из кармана фуфайки грязную расчёску и стала причёсывать растрёпанную, безвольную голову мужчины вкривь и вкось. Мужчина всё отталкивал её руку с расчёской. Женщина сипло ругалась. И ей было всё равно, кого причёсывать, а мужчине было всё равно, кого отталкивать.

Наконец мужчина увернулся от неё совсем, встал, шатаясь, и пошёл. Тогда сразу стало видно, какой он высокий. И тут Никита узнал его! Это он карабкался летом на четвереньках в своём новом чёрном костюме по насыпи, а потом успокоенно лежал на рельсах. И плакал потом в пыли, и снился страшно. А теперь – просто шёл, как обыкновенный…

Никита узнал, и обрадовался тому, что узнал, и замер, подняв голову вверх и не давая мужчине пройти. Мужчина равнодушно разглядывал Никиту. Потом осторожно обошёл его и лениво зашагал прочь.

Тогда Никита обежал ряд скамеек, торопливо зашёл с другой стороны и снова встал перед мужчиной, запрокинув голову и широко ему улыбаясь.

В недоумении мужчина остановился. Затем резко повернулся и ушёл за билетные кассы.

Но Никита уже сообразил, что мужчина выйдет с другой стороны полукруглого коридора, и снова вприпрыжку побежал ему навстречу. А когда увидел знакомую высокую фигуру, то встал в самом узком месте прохода, раскинув руки в стороны…

Он стоял, раскинув руки крестом, и смеялся от радости. А мужчина приближался шаг за шагом, всё медленней и медленней… И замер. Лицо его покривилось, и мешочки под глазами дрогнули.

Мужчина хотел сказать что-то Никите. Но молчал и боялся ступить вперёд.

1980

Это был шулмусы

Повесть

Лунная Красавица глотала по вечерам хину из шуршащих пакетов. Пустые и лёгкие, пакеты опадали один за другим, покачиваясь на сквозняке, и трепетали, и прерывисто двигались по белому кухонному столу, как изуродованные бабочки. Горечь порошка, похожего на пыль, не удавалось ни запить, ни заесть. Потом сердце становилось тяжёлым. Лунная Красавица закрывала глаза и вслушивалась: оно надсаживалось в частых ударах.

Вскоре лекарство нагоняло летучие видения, неверные и безмолвные, как мчащиеся облака. Но может быть, это мчалась она сама сквозь туманные бледные призраки, быстро меняющие уродливые свои очертания. И нечто огромное, раскачивающееся, страшное начинало приближаться к ней из глубины небытия. Лунная Красавица радовалась медведю, она узнавала его – это был людоед Шулмусы. Но выставляла руки вперёд, отворачивалась, чтобы не лететь ему навстречу, и сильно упиралась в пол ногами в красных растоптанных тапочках. Белесые призраки угодливо рассеивались, уступая путь косматому чудовищу, надвигающемуся неумолимо. Оглохшая от хины, Лунная Красавица широко раскрывала глаза и стонала, не слыша голоса.

С каждым вечером тёмный Шулмусы подступал к Лунной Красавице всё ближе, он уже дышал ей однажды в лицо затхлым теплом.

Невиданный доселе медведь появился в раннем детстве Лунной Красавицы. Он шатался вокруг веселого озера, сияющего в илистых берегах. Робкие люди в аулах не решались называть его словом, чтобы не навлечь беды на свой род: Клыкастый – говорили они о медведе. Но бабушка-калмычка, чужая в этих краях, называла его по-своему – Шулмусы. И значило это – дьявол.

Медведь был неуловим и невидим и потому был везде: на диких тропах, пробитых к озеру кабанами, в лесных чащах на склоне гор, в путаных и колючих зарослях дивно плодоносного малинника – он выслеживал прохожих подолгу, неделями и месяцами, не обнаруживая себя ничем и пропуская многих, не подозревающих об опасности. До тех пор, пока на пути его не возникала женщина – беременная женщина. Одним ударом громадной лапы Шулмусы вспарывал чрево. Он выдирал зародыш и, лакомясь, пожирал только его. Ненужное женское тело Шулмусы бросал в окровавленных кустах на мучительную бесконечную смерть и пропадал надолго – зверь сразу же уходил высоко в горы.

Вскоре люди забыли дорогу к весёлому озеру. Однако через год медведь стал появляться возле глинобитных подслеповатых домов на аульных окраинах, и при появлении его умолкали свирепые собаки и жались к стенам, не смея завыть. И как-то раз плач многих женщин и старух огласил полуденные улицы, изнемогающие от июльской жары. На кассиршу неполных тридцати двух лет, пораньше отпросившуюся на обед с работы, Шулмусы напал из-за угла конторы на виду у потрясённых ее сослуживцев, глазевших от скуки в тусклые окна.

Аульные охотники устраивали на берегах озера облавы – медведь легко обходил их. Наиболее смелые преследовали медведя в одиночку, с ружьями, заряженными тяжёлой картечью, или жаканами, отлитыми из расплавленного свинца в песке. Они добирались по медвежьим следам до голых поднебесных скал Тарбагатая, в расщелинах которых не росло даже серого мха, и доходили до холодных утёсов Саурского хребта, куда не взобраться ни зверю, ни человеку. ни скользкому ползучему гаду. Там пропадал медведь уже бесследно.

Охотники возвращались, попусту изодрав одежду, почернев от усталости, голода и низкого палящего солнца, под которым они побывали. Ни с чем приходили даже те, кого опоясывали полуночницы-знахарки заговорёнными ремнями, испещрёнными витиеватыми арабскими знаками, нанесенными справа налево и содержащими в себе тайную силу над событиями. Скорбные старухи, покачивая головами в белоснежных уборах, скупо рассказывали про то поздними вечерами, сидя на кошме рядом с притихшей Лунной Красавицей, забывшей про сон и про надкушенную палочку сушёного творога, зажатую в пухлом кулаке.

Он и в самом деле был ещё жив, неуловимый Шулмусы: он повадился являться в городской квартире Лунной Красавице, глохнущей от хины.

Далеко за полночь видения замедляли свой бег и растворялись в предрассветной тьме, становясь клочьями тающего тумана. И когда предрассветная тьма редела и становилась похожей на слабо светящееся молоко, в Лунной Красавице оживал неведомый ребёнок. Он не был привередливым, как другие неродившиеся ещё, но живущие уже дети, – Лунную Красавицу не тошнило от неугодных ребёнку запахов, – и никогда не изнурял её мучительным желанием той или иной пищи, доводящим будущих матерей до слепой неуёмной страсти. Но чуток был к малейшей опасности, грозящей Лунной Красавице и ему. Она вначале чувствовала, как испуганное дитя поджимается и каменеет под самым её пупком. И лишь минуту спустя шарахалась в сторону от бешеного автомобиля, налетевшего из-за поворота.

Едва исчезала угроза, ребёнок расслаблялся и уже редко давал знать о себе, слегка поводя чем-то острым – должно быть, двигал осторожно локотками, устраиваясь удобней в тепле и покое. И совсем неслышно было его, когда оставалась она наедине с мчащимися бесплотными призраками: дитя замирало вовсе.

Действие губительной хины ослабевало и проходило в конце концов, младенец медленно покручивался – и переворачивался медленно. И уж потом бился торопливо, как бьётся в воде серебристая сильная рыба, попавшаяся на крючок смерти. Младенец бился оттого, что попался на крючок жизни, – так думала она, придерживая руками небольшой плотный живот. Однако Лунная Красавица была упрямее жизни.

С нижних улиц города, из долин и впадин, поднимался неизбежный вечер. Он быстро охватывал прозрачной тьмою синеву остывающего неба. И навстречу вечеру выкатывалась прохладная луна, словно бухарская круглая дыня, охлаждаемая в арыке, в тени, весь долгий жаркий день. Тогда, распахнув окно, Лунная Красавица глотала из шуршащих пакетов сухую горечь, похожую на пыль. И ждала до полуночи медведя Шулмусы.

И однажды, когда Лунная Красавица со стоном зажимала уши, распираемые тишиной, глухоту её и тупость мышц пробили разряды нестерпимой боли, от которых сотряслось всё тело до затылка. Когтистая невидимая лапа вспорола её чрево одним сильным ударом и заскребла по позвоночнику. Тогда что-то треснуло в пояснице. Обезумев, Лунная Красавица побежала вдруг неведомо куда, но сразу упала.

В тот миг она увидела ненадолго с высоты чужую молодую женщину, валяющуюся в её комнате. И взгляд равнодушно отметил змеящуюся по полу смоляную длинную косу, узкую спину, обтянутую ситцевой старой сорочкой, худые смуглые ноги, одна из которых была неудобно подвернута, а другая, в красном тапочке, вытянута, и что кожа лежащей не так темна, какою бывает она у восточных женщин. Внезапно спина её напряглась и содрогнулась, и Лунная Красавица потеряла лежащую из вида, так как наступила тьма.

Но жёлтый электрический свет пробился вскоре сквозь ресницы. Она приподнималась, чтобы видеть блестящую кровь, выползающую из-под туловища темной медлительной волной. И откидывалась на пол, натужно дыша. Потом трясущееся тело её окатывала душная испарина, а поясница, очугунев, начинала дергаться снова.