Мерцающий огонь - Джулиана Маклейн

меня прочь, в Англию.

И куда нас это привело? Суждено ли нам теперь состариться вместе? Наша былая любовь растворилась, стала недосягаемой.

И все же… несмотря на жар пылающей во мне обиды, я молилась, чтобы с ним все было в порядке: «Пожалуйста, Боже. Пусть он будет жив. И, прошу, дозволь мне снова его увидеть».

Глава 27

Июль 1944 года

Во Франции за прослушивание по радио британских новостей немедленно арестовывали. Поэтому мы замаскировали приемник под маленький шкафчик для специй и поставили его на кухонную полку в нашей конспиративной квартире.

Каждый вечер мы с Арманом и Дейдрой слушали новости о союзной армии, которая неотвратимо продвигалась вглубь Франции, о тысячах новых агентов и припасах, которыми нас осыпало Управление. Мы получали и зашифрованные личные сообщения, которые предназначались только для нас и других разведчиков. Если диктор говорил: «Козье молоко в воскресенье зеленое» или «Бабушкина подушка выпала из окна», – мы понимали, что грядет поставка, и приступали к организации приема.

С другой стороны, после подрыва моста недели ползли медленно, словно продирались сквозь туман. В некоторые дни не происходило ровным счетом ничего, и мы с Дейдрой бесцельно слонялись по местным кафе и подслушивали чужие разговоры в надежде разжиться полезными для нашего дела или просто интересными сведениями. Другие дни полнились всепоглощающим ужасом – когда я проносила документы и пленки через нацистские контрольно-пропускные пункты или садилась в поезд, заполненный офицерами гестапо, чтобы добраться до места встречи с другим агентом и передать ему сообщение.

И все же я не переставала вглядываться в лицо каждого немецкого солдата в поисках того единственного, кого хорошо знала. Конечно же, я его не находила. Возможно, мне стоило смириться с мыслью о том, что он пал в бою. Война оставалась войной. Люди умирали каждый день. Но я не могла, не хотела даже думать об этом. И мечтала навсегда остаться в своем прекрасном, благостном сне.

Поэтому я сосредоточилась на том, чтобы изводить немцев, как любил говаривать Арман, «комариными укусами»: мы перерезали телеграфные линии, сыпали песок в емкости с маслом, подменяли дорожные знаки, чтобы по ним невозможно было правильно сориентироваться и немецкие конвои с припасами блуждали по стране. Некоторые англичане считали подобную тактику подлой, но разве не подлым был Гитлер и его головорезы? Нет, учитывая обстоятельства, мы играли очень и очень честно.

– Осел упал с голубой лестницы, – сухо проговорил диктор одним теплым летним вечером, когда мы распивали бренди, сидя у радиоприемника.

– Наконец-то. – Арман встал и крепко поцеловал Дейдру.

Мы ждали этого сообщения – оно подтверждало, что следующей ночью запрошенные нами припасы будут доставлены в условленное место и мы снабдим новых членов Сопротивления гранатами, детонаторами и пистолетами. После начала вторжения к нам с каждым днем присоединялось все больше людей.

– Симона, бегом к тайнику – передай маки сообщение, – скомандовал Арман. – Партия ожидается хорошая, одна из самых крупных за все время. Нам понадобится человек восемь-десять – с повозками и фургонами.

– Все сделаю, – решительно кивнула я. После нескольких дней ничегонеделанья и напряженного ожидания я наконец-то обрела цель. Беспокойство и разочарование, которые терзали нас всех, уступили место действию.

Мы праздновали и воодушевленно обсуждали скорую доставку, но ни на секунду не ослабляли бдительность. Следующей ночью я сидела в темном лесу на поваленном дереве, в ожидании гула приближающихся самолетов. На мгновение я задумалась о летных экипажах, которые рисковали жизнями ради нас. Мои мысли обратились к Джеку Куперу. Я надеялась, что он по-прежнему благополучно летает через Ла-Манш и обратно, что его не сбили и не взяли в плен с тех пор, как мы виделись в последний раз – много недель назад. Возможно, сегодня за штурвалом одного из самолетов сидел именно он.

Размышления о нем навевали на меня тоску. Я сидела в одиночестве, любуясь полной луной и звездами. Дейдра с Арманом ждали на другой стороне поля, а бойцы французского Сопротивления остались в лесу неподалеку. Здесь царили мир и покой, которых так не хватало Европе. Я с ужасом думала о жестоких преступлениях – они совершались в этот самый момент в военных тюрьмах и концлагерях. И в множестве, множестве других мест…

– Что за ночь! – сказал кто-то с немецким акцентом, и мое сердце едва не остановилось: на мгновение мне показалось, что это был Людвиг. Я бессчетное количество раз мечтала о том, что он отыщет меня – вот так – и я в радостном удивлении кинусь в его объятия. Подняв глаза, я увидела перед собой Ганса. С этим его до боли знакомым немецким акцентом.

– И правда – прекрасная, – ответила я, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.

Усевшись рядом со мной, Ганс вытащил из кармана серебряную фляжку и, отвинтив колпачок, протянул ее мне.

– Спасибо. – Я сделала большой глоток, алкоголь опалил мне горло, и я поморщилась. – Неудивительно, что тебя называют Призраком. Я даже не слышала, как ты подошел.

Он забрал у меня фляжку и тоже к ней приложился.

– Научился ходить на цыпочках. – Закрутив крышку, он убрал фляжку в карман.

Некоторое время мы молча прислушивались к шелесту ветерка, запутавшегося в кронах деревьев.

– Ты когда-нибудь задумывалась, – продолжил Ганс, – ради чего Гитлер вообще все это затеял? Какого счастья ему не хватало? Разве наша жизнь не прекрасна?

Я снова посмотрела на усеянное звездами небо:

– Знаешь, я только что и сама размышляла о чем-то подобном. Хотела, чтобы во всем мире было так же спокойно, как здесь. – Я откинулась назад, опершись на руки. – Ненавижу войну. И Гитлера ненавижу.

Ему потребовалась пара мгновений, чтобы распознать то, что скрывалось за моими словами:

– Значит, ты кого-то потеряла?

– Да. В самом начале Лондонского блица. Отца. А потом сестру-близнеца и ее мужа.

Впервые за все это время я раскрыла кому-то правду – отступила от своей легенды. Обычно я говорила, будто потеряла своего мужа – будто я Вивиан, овдовевшая во время войны. Но здесь, во Франции, я была просто Симоной.

– Соболезную, – ответил Ганс. – Не думаю, что знаю кого-то, кто не потерял в этой войне хотя бы одного близкого человека.

– А ты?

Опершись локтями о колени, он окинул взглядом поле:

– Вы все носите фальшивые имена. – На мгновение мне показалось, что он пытается сменить тему, но он продолжил: – А я представляюсь своим настоящим немецким именем. Потому что его мне дала мама – и я хочу уважать