Изменники Родины - Лиля Энден

— Куда начальство прикажет! — уклончиво ответил фон Шток, и Николай почувствовал, что его вопрос был неуместным. — В Липне восстановлен Крайсландвирт, и вообще можно надеяться, что теперь будет спокойно — партизан скоро окончательно ликвидируют…

Бургомистр промолчал на это замечание.

Владимир Альфредович сел с ним рядом, наклонился и сказал, понизив голос:

— А, все-таки, дружище, вам следует быть поосторожнее с вашим любвеобильным сердцем!.. Я не хочу хвастаться, но вы мне головой обязаны!..

Венецкий поднял удивленные глаза на переводчика, а тот вытащил из кармана большую пачку маленьких бумажек и подал ему.

Это были справки, частью написанные собственной рукой бургомистра Липни Венецкого, частью напечатанные и им подписанные, те самые справки, на основании которых получили немецкие аусвайсы и липнинское гражданство более тысячи человек из числа пленных и беженцев, которые не только не были уроженцами или довоенными обитателями Липни, но даже вряд ли до войны слыхали когда-нибудь, что на свете существует такой город.

— Эти ваши литературные произведения были в руках жандармерии; нашлись люди, которые сумели отобрать настоящих липнинцев от фальшивых… Хауптман равал и метал, хотел их всех разыскать и вздернуть, а также, конечно, и автора сей премудрости, и иже с ним… Мне тогда с трудом удалось отвлечь его внимание на другое дело… К счастью, он уехал, и пользуясь несколькими часами междуцарствия, я изъял эти, с позволения сказать, «документы»… Теперь уже сменилось несколько комендантов, это дело замято и забыто… Вы в безопасности, господин бургомистр!.. Но предупреждаю: больше таких фокусов не выкидывайте, за это по головке не гладят… И к тому же около вас не будет больше такого Аргуса, как я…

Переводчик подошел к печке, засунул в топку всю пачку бумаг и поджег зажигалкой.

— А где Елена Михайловна? — спросил он, когда от бумажек остался один пепел.

— В церкви… Должна скоро придти… Вот она идет!

Хлопнула наружняя дверь, и по коридору послышались быстрые легкие шаги Лены.

— Дорогая Елена Михайловна! Я пришел проститься с вами, наверное, навсегда!..

Владимир Альфредович крепко сжал обе руки Лены и его бесстрастный голос чуть заметно дрогнул. — Будьте осторожны! Следите за вашим Дон Кихотом, чтобы он не наделал глупостей!.. Он любит играть с огнем!..

— Владимир Альфредович, я сама люблю играть с огнем, — с улыбкой возразила Лена. — И Дон Кихота моего люблю как раз за то, что он иногда умеет делать глупости!..

— Тогда плохо дело!.. Меня очень огорчит, если я узнаю, что он погиб из-за какого-нибудь дурацкого рыцарства… И еще более огорчит, если это случиться с вами, Елена Михайловна!..

Он неожиданно вытащил блокнот и карандаш.

— Вот Берлинский адрес моей жены… Если что-нибудь случится плохое, постарайтесь сообщить мне. А если все будет хорошо, если война закончится, я буду очень, очень рад видеть вас обоих своими гостями!.. Прощайте!.. Мне пора!..

* * *

Предсказание переводчика Владимира Альфредовича, что партизан скоро окончательно ликвидируют, не сбылось. Передышка была короткой.

К концу марта потекли ручьи; снег таял под жаркими весенними лучами солнца, обнажая прошлогодние пожарища.

В это время к Липне вплотную подступили партизаны с явным намерением завладеть, наконец, этим полуразрушенным городком, который продолжал оставаться центром немецкого владычества во всей округе.

На помощь партизанам прилетели со стороны фронта советские самолеты.

В одну из весенних ночей, когда легкий морозец сковал натекшие за день лужи, Липня подверглась сильнейшей бомбежке.

Снова задрожала и заколыхалась многострадальная липнинская земля, только стекла из окон теперь уже не вылетали: нечему было вылетать — окна были заделаны досками, тряпками, горелым железом и прочими небьющимися материалами.

С разных сторон города поднялись зарева пожаров. Всю ночь слышалась ожесточенная перестрелка.

Венецкий нервничал. Когда зарево показалось за Базарной площадью, в районе мельницы, он не выдержал и, несмотря на строжайший запрет ходить по ночам, вышел из дома и направился в сторону пожара.

На первом же углу его остановил патруль и хотел загнать в чей-то чужой дом.

Николай показал свой аусвайс, где было сказано, что «бюргермайстер» имеет право ходить по городу в любое время и, мобилизуя весь свой немецкий словарь, объяснил, что он беспокоится за судьбу мельницы.

Патрульный солдат сказал, что мельница цела, что на ней находятся немецкие солдаты, и из уважения к бургомистровскому званию Венецкого проводил его обратно домой, предупредив однако, что если тот вторично попытается нарушить запрет, его застрелят, хотя он и бургомистр.

Утром ему с большими спорами на каждом углу удалось добраться до своей конторы. Оказалось, что там удобно расположились на ночлег немецкие солдаты.

Венецкий выбрал из столов и шкафа все уцелевшие документы и отнес их к зондерфюреру Шефферу, который охотно взял их на сохранение.

Длинный Шеффер, недавно принявший в Липне хозяйственные дела, тоже болел душой за целость и сохранность своих «бетрибов» и, выбрав минуту затишья, отправился вместе с бургомистром выяснять положение.

Патрульные солдаты козыряли офицерской форме Шеффера и с ним вместе беспрепятственно пропускали его «цивильного» русского спутника.

Мельница, зерносклад и недавно восстановленный маслозавод оказались целыми, хотя немалая часть продуктов была растащена неизвестно кем. Сильно пострадала электростанция и полностью был разрушен мост через Ясну.

На обратном пути Шеффер зашел с Венецким к нему домой, по приятельски поприветствовал «фрау бюргермайстерин». в которой с удивлением узнал своего же агронома, и посоветовал обоим сидеть дома, пока не кончатся бои, а в случае надобности обещал прислать за ними солдата.

Так Николай и Лена оказались под домашним арестом.

* * *

Бомбежка прекратилась, но ближе и ближе становились пулеметные очереди и сухие хлопки винтовочных выстрелов. Партизаны явно были уже на окраинах города.

После полудня в бывший Ложкинский дом явилось все соседское семейство Иголкиных.

— Пустите нас, Сергеич? — спросил в дверях Марк Захарович. — У вас как будто затишье, а у нас вся стена как решето сделалась. Строчит и строчит там какой-то из-за базара, и все по нашей хате…

— Заходите, заходите…

Вошла Паша с огромным узлом, Володя с чемоданом и младшая восьмилетняя девочка Люся, закрученная во множество одежек.

— Так и строчит, так и строчит! — тараторила Паша, усаживаясь и развязывая платок на голове. — Никакого спасу нет… Мы и на пол ложились, и поушками укрывались, и под печку лазили… Хотели в окоп пойти, а там воды натекло выше колена… Нигде не схоронишься…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});