Алба, отчинка моя… - Василе Василаке

— И дом на вас запишу, и скрипку вам оставлю, ведь у вас будут дети.

А Серафим Замфиру не видит. Не видит, и все. Свое твердит:

— Клянусь верой: умереть мне, если видел я что-нибудь красивее на этом свете! Вот так стояли крестьяне вокруг него! — И растопырил пальцы, словно бык или птенец, выклюнувшийся из скорлупки. — Вот так, дед: все, что дышит на этой земле, мне дорого, аж пропадаю! Вот увижу лягушку, и ту… Вы когда-нибудь видели, как толпятся дети вокруг червяка?

Не выдержала тут Замфира:

— Вот и держи его вместо жены… А я не буду тебе в доме червяком. — И заплакала женщина.

Растерялся Серафим, говорит испуганно:

— Чем я тебя обидел, Замфирушка? Скажи, прошу… И побей меня, если я виноват!

Утешает и Захария женщину:

— Милая ты моя, муж-то какой у тебя, дай бог всем.

А Замфира — она как женщина: похвалишь ее беду, будто на углях ее жаришь.

— А то другого ненормального я не нашла в этом селе! Видно, все здесь… — И повернулась, будто ветер погнал ее к воротам.

Стоят они вот так, Серафим и Захария, и молчат… Видит все это старик и убирает инструмент свой в котомку, говоря:

— Вот так… хочу сказать, в остальные дни, как вы миритесь?

Совсем разбередило это Серафима:

— Дедушка! Если бы у нас уговора не было с самого начала! Или бы я с ней ругался, или сказал бы что плохое! Вы же сами слышали… Я к ней по-хорошему, она ко мне по-хорошему, хотим и мы быть хозяевами, как все люди… Ибо с самого начала так уговорились. Далее сама она сказала: «Слушай, этому дому нужна скотина!» Я говорю: «Нужна!» — «Так выбери, что тебе больше понравится, то и мне будет мило». А теперь пожалуйста!

Вздыхает Серафим, снимает шапку:

— Эх, и счастлив же был этот Штраус…

— М-да, — и старик протянул ему руку, — что тебе сказать? Будь здоров, Серафим… — И к воротам его дорога — пошел Захария.

А Серафим собрал стадо и тоже к воротам: погнал его поить.

Вот уже вечер. Вот уже ночь. Село как село, покоя ему нет, а тут стада след простыл, и все! Вначале детей послали его искать. Как пошли, так и вернулись: нет скотины. Пошли женщины — то же самое. Да еще ругались: «Где его найдешь в темноте!» Увидели все это — вышли мужчины с сыновьями. Они, меньшие, — что им делать, ожидаючи? Взяли тыквы и повырезали такие маски, словно чтоб чертей пугать!..

А у Трех Колодцев земля стонет — столько людей собралось, и каждый со своим словом-мнением, а трое верховых ждут, чем все кончится.

— Не забудьте, загляните к Захарии!

— И еще раз домой к Серафиму!

— И посвистите разок в лесу, не поглотила же их земля!

Полетели всадники, а разговор не унимается:

— Наверно, заснул где-то, а стадо? Теперь ищи-свищи его.

— Осталось только свечку поставить!

— Видать, правду говорят, что валялись они с Захарией пьяные в овраге.

— Неправда! Его лесник арестовал.

И когда собрали все слова вместе, оказалось: где только не был Серафим за этот летний день, с утра до вечера! В лесу, в буфете, и в овраге, и в соседнем совхозе, и на базаре, и у себя во дворе. Тут совсем вышел из себя инвалид:

— А ну замолчите! Пойду-ка я в милицию: его из-под земли достанут!

Останавливались на дороге прохожие, любопытствуя: «Что за собрание, чего их среди ночи лихорадит?» Увидев это, какая-то женщина напустилась на детей, которые носились туда-сюда с тыквенными масками, подсвеченными изнутри свечами:

— Дьяволы, и у вас покоя нету!..

Время было к дождю, сверкало и гремело — Илья пророк гнал по небу своих лошадей; а по дороге ехал-спешил Ангел, треща своим мотовело. Как раз развозил вечернюю почту и, увидев сразу столько народу, обрадовался.

— Вот хорошо, что вы собрались… Получайте, пожалуйста, газеты!

Вынул он из кармана фонарик и начал шарить в толпе. Но того, кого искал, не нашел.

А тут бабушка Сафта спрашивает его:

— Мэй, Ангелаш, там, откуда едешь, случайно не видел, не встретил стадо?

— Бабка, а почему ты не идешь спать? — удивился Ангел. — На что тебе скотина на старости лет, ведь колхоз и так тебе дает молоко.

Молчит бабушка Сафта, потому что вмешалась баба Анисья:

— Хорошо, у других дети есть. А у меня, старухи, кому его пить?

— Это правда… — вздыхает Ангел. — Значит, вы ждете Серафима. Тогда я поехал, бедный.

Видит он, что все молчат, садится на свое мотовело — и прямо к дому Серафима. А там глянь — фонарь светит, а в доме темно. Видит, у ворот тень.

— Добрый вечер, Замфира. Я к Серафиму.

Молчит женщина, потому что нечего ей сказать. А Ангел снова спрашивает:

— Почему ж ты молчишь? Скажи-ка лучше, на что тебя подписать? На «Женщину» хочешь? Или на «Крестьянку»?

Снова молчит Замфира, потому что только этого ей сейчас не хватает: снизу, из долины, поднимается, идет сюда народу множество, и голоса, и слова разные, будто собираются дом поджечь.

— Хорошо, товарищ милиционер, но если этот Поноарэ потерял нашу скотину, наше добро, наш труд, почему его не арестовать? — кричит инвалид.

— Что арестовать, люди добрые? — возмущается милиционер. — Кого? Разве не видите, что темно? Человека нет!

— Хорошо, товарищ милиционер, но как же тогда? Или закона нет? Так недалеко и до беды!..

— Эхе-хе, а ну-ка пошли вы все со мной, дадите показания, как и почему…

— Ну, если так…

— То что? — интересуется милиционер.

— Лучше на завтра оставим, — говорит бабушка Сафта. — Человек же нам добра хотел, так ведь, люди добрые?

— А вот не так. Серафима надо вызвать сегодня же вечером, — не отстает инвалид.

А тут, со своей стороны, и этот Ангел тоже не сдается. Замфира идет быстро-быстро, а Ангел за ней медленно, на мотовело.

— Обожди, Замфира! Почему не хочешь разговаривать? — спрашивает он ее, а тут глянь, женщина идти-то идет, но и плакать плачет. — Видишь, какая ты, Замфира? — И давай ей по-ангельски втолковывать — Ты плачешь, потому что ты сама виновата. Ты плачешь, и ты же сердишься, так ведь?

И, выведенный из себя этим молчанием, вдруг спрашивает возмущенно:

— Ну, а теперь чего плачешь?

— Да оставь ты меня с богом, мэй! — не выдерживает и женщина.

— Теперь видишь, каково тебе? И все потому, что не хотела меня слушать! — говорит Ангел, торжествуя. — Зачем посылала весть Серафиму через маму Надежду?

— Хоть бы мне не слышать тебя! — И проклинает всуе: — Да будь он проклят, этот белый бык!

Вот так идут они, бредут и мучают друг друга, как два врага: храни, боже, любовь от порчи, ибо никто ее не исцелит.

А Ангел хочет, а Ангел пробует, и Ангел говорит:

— Э-э, оставим мы все это… Пошли ко мне! Поверь, ведь я тоже одинок и никого у меня нет, ты слышишь меня, Замфира? Ведь настоящий отец детенышу я?!

— Растут они, дети, и без отца…

— Смотри, чтоб потом не раскаялась…

— Чем такой отец — лучше под поезд!

— Замфира! Одумайся, Замфира!

— И слышать тебя не хочу!

И Замфира все шла и шла, и Ангел, увидев это, плюнул и остановился и сказал:

— Думаешь, я пропаду? Эхе-хе-хе-хе! — И он заскрежетал зубами и почувствовал, что дальше некуда. И подумал: «Ты посмотри на нее! Эхе, или нет больше женщин на свете! Да пошла она к чертовой матери!» — и повернул обратно.

«Поищет она меня, да найти не сможет. Она меня еще просить будет», — говорил он себе, и, чем больше так думал, тем ему становилось вся тяжелее, так что еще чуть-чуть и окликнул бы ее. До тех пор, пока снова себе не сказал: «А вот я ее и не окликнул… Да пусть катится к чертовой матери!» И сел на мотовело. «Поищет она меня». И успокоился, потому что надо было глядеть на дорогу, чтобы не наехать на забор или еще на что-нибудь.

…Правление колхоза, куда направился Ангел, тоже помещалось в крестьянском доме с сенями, с крыльцом, но без завалинки. Люди приходили сюда по делу, но и без дела заходили. Из-за этого часто по вечерам ссорились хозяин с хозяйкой, да так, что слышно было даже на дороге.

— Ну, а теперь куда? Опять в буфет? Или к любви своей первой? Опять до полуночи? — сердилась жена.

А он:

— Тихо, жена… Люди ведь слышат. Какой тебе буфет померещился? Какая любовь? Пойду посмотрю, что там слышно в правлении.

А она тогда мягко:

— Ну-ка сядь, хочу сказать тебе что-то.

И клала голову его себе на колени, будто он маленький, и рассказывала длинную сказку без начала, без конца, которую нам все же с какого-то места, да надо начать.

— …И тогда человек пошел к всевышнему и сказал:

«Боже, я все понимаю и во всем разбираюсь. Одно мне только непонятно: если ты создал меня для жизни, почему посылаешь мне смерть?»

Услышав это, Бог нахмурился и спросил:

«Кто ты такой?»

«Человек».

«И что ты хочешь от меня?»

«Хочу знать, зачем я умираю».