Больно берег крут - Константин Лагунов

…«Мне тебя легче в расход, чем такое…» — это Черкасов. За час до пленума горкома, на котором Бакутина вывели из членов городского комитета. Единогласно. Без единого вопроса. «За поступок, недостойный партийного руководителя». Сердобольная Мелентьева предложила по собственной просьбе. «Нет! — отрезал Черкасов. — Хочу уважать и верить…» И уважает. И верит. Все еще верит. Но молчит. Не подталкивает. Не подстилает. Как он тогда с особняком: «Сам себе верши суд… Можно и в петлю». Теперь даже этого не сказал…

…«Боже, Гурий! Что ты делаешь? Один, стаканами водку?» Это Ася. Тогда после мордобоя с Сабитовым они наконец объяснились. Она не упрекала, не кляла соперницу. «Сама виновата. Поделом мне». Это Ася-то выговорила такое! И сразила, сразила его под корень. Упал перед ней на колени, слепо, оглушенно и яростно целовал ее ноги и мог бы убить, задушить, разорвать за это унизительное всепрощение…

«Нет! Нет! — кричала душа Бакутина пророчествующему москвичу. — Нет дороги назад! Не раскрутить в обратную. Не повторить. Хватит пережитого. С лихвой и надолго».

— Все пройдет, Гурий Константинович. Все пройдет. Отболит. Зарубцуется. Не забудется, конечно, но… — не договорив, Демьян Елисеевич вздохнул протяжно и многозначительно. — Только бы не изменил, не отрекся, выстоял. Правда все равно возьмет верх…

Закрыв ладонями лицо, Бакутин молчал…

Глава четвертая

1

Она ворвалась как шаровая молния.

Добела раскаленная.

Неприкасаемая.

Взрывоопасная.

Ивась угадал это, еще не видя ее. По тому, как хлобыстнула дверью. По тому, как, не разуваясь, протопала в комнату. Глянув на пышущее гневом, обрамленное медными пружинистыми завитушками лицо жены, он поспешил изобразить крайнюю степень усталости и с утомленной заинтересованностью тихо спросил:

— Что-нибудь случилось, Клара?

И она взорвалась:

— Ха! Что случилось? И это редактор городской партийной газеты! Член бюро горкома! Я — простая баба, не депутат, не член, должна его информировать…

Поняв, что не он первопричина яростного гнева жены, Ивась расслабился, но не настолько, чтобы казаться безразличным.

— Все-таки что же произошло?

— Есть у меня педиатр Ершова. Хорошая бабенка. Двух сынов растит. И специалист добрый. Муж — директор гастронома. Отсюда — покой, благолепие и достаток. И еще поклонение. А как же! Тому колбаски, этому винца сухого, третий захотел селедочки. «Раиса Павловна, помогите», «Раиса Павловна, посодействуйте». Молодец тетка! Помогала и содействовала. Причем бескорыстно. Безвозмездно. Завидовали ей. Одета, обута, собственный автомобиль. И вдруг… в этой образцовой, здоровой, сытой семье муж — вор и развратник. Да какой!..

Тут Ивася будто током пронзило. Вспомнилась ночная встреча с Крамором и тремя девчонками. «Неужели?» — похолодел от догадки. И чем дальше слушал рассказ жены, тем сильнее убеждался, что речь идет о том самом директоре магазина, который пытался принудить ту черненькую девчушку с родинкой на щеке… «Тесен мир».

Клара негодовала, неистовствовала, бичевала растлителя и вора, секла его почтенную супругу, «которая не могла не знать, на чем ее достаток держится».

— Этого не спрячешь! — кричала Клара. — А и спрячешь, непременно сыщутся стукачи-доброхоты. Шепнут. Всучат анонимочку…

В психическом механизме Ивася сорвался какой-то неведомый предохранитель, и, сам того не желая и не думая, он вдруг выдохнул:

— Это точно. И шепнут. И всучат…

— Что? — Клара качнулась. Глаза ее расширились, красные пятна зацвели на бледном продолговатом лице. — Что ты сказал? Что ты сказал?! — Подступила к Ивасю и, взяв того за подбородок, требовательно, властно и вместе с тем боязливо заглянула ему в глаза. — Расшифруй, пожалуйста.

— Чего расшифровать? Никакого подтекста… — потерянно забормотал Ивась, всю волю собрав в кулак, чтоб не дрогнуть, не моргнуть, спокойно, лишь недоумевая, выдержать пронзительный Кларин взгляд.

— Н-ну, — понимающе и требующе, и вместе с тем язвительно проговорила Клара, отстраняясь от мужа, но не спуская с него глаз.

— Ты, очевидно, не поняла, — трудно выговорил пересохшими, поблекшими губами. — Я просто подтвердил сказанное тобой.

— Основываясь на личном опыте?

Надо было немедленно и резко рвать нежданно замкнувшуюся цепь, пока та не скользнула к роковому узелку: ворошить прошлое теперь, когда все как-то устоялось и хоть медленно, очень медленно, но все-таки двигалось к лучшему, желанному… было равносильно самоубийству. Придав голосу бесстрастность и превосходство мудрости, Ивась без нажима, как старший младшему, сказал:

— Что с тобой, Клара? Нельзя все принимать так близко к сердцу. Мало ли у кого что стряслось?

Пожалуй, впервые после полосы отчуждения Клара почувствовала в муже мужчину. Он все знал. Перестрадал в себе. И простил. Как сильный слабого. Ее захлестнуло раскаяние и что-то похожее на умиление, и обида за эту великодушную мудрость. Обида брала верх, распаляла, неодолимым гневным комом подкатила к горлу. Сейчас она утрет сопли новоявленному Мышкину, опрокинет, наступит, чтоб не высовывался за черту. Но он опередил. Предугадал. Слегка коснувшись ее руки, устало попросил:

— Не надо, Клара.

— Будь по-твоему, — сдалась она и, круто поворотясь, выбежала из комнаты.

Это была его первая настоящая победа. Без боя, без крови. Он ликовал и замирал от страха: «Ну, узнает Клара, что Крамор с девчонками приходили ко мне?» И тут же всплыл в сознании вопрос: «Как они справились? Кто помог?»

2

— Девчонки! Девчо-онки-и! — восторженно заголосила Люся от порога.

Обняла подруг, притиснула к себе. По сияющим глазам, ликующему голосу и неотвязной счастливой улыбке на губах девчонки сразу поняли: Люся принесла радостную весть, и не торопили ее, не подстегивали расспросами. Обхватили друг друга за плечи, столкнулись лбами и замерли.

— Что там? — шепотом спросила Даша.

— Угадайте, — почти беззвучно, одними губами ответила Люся.

— Влюбилась? — сладко зажмурясь, выдохнула Даша.

— Ум.

— Квартиру дали? — не унималась Даша.

— Ум.

— В космонавты зачислили? — так же шепотом спросила Таня.

— Почти. Назначили директором гастронома вместо Жеребчика.

Подруги разом прянули от Люси и в один голос:

— Шутишь?

— Сама не верю. Вызвал Черкасов. «Принимайте магазин». Я туда-сюда. Он: «Двадцатилетние в войну полками командовали, фашистские самолеты таранили». — «Да у меня всего десятилетка». — «Поступай заочно в институт, готовься в партию. Успеха тебе, дочка». Так и сказал «дочка». Я чуть не разревелась. Пришла, а наши меня с цветами. Обнимают. Целуют. Бред какой-то…

И замерла, припомнив недавнее…

…Они стояли вот так же кругом, голова к голове, а рядом, размахивая руками и пританцовывая, неистовствовал Крамор. Со стороны, наверное, могло показаться, что этот худой, нескладный, что-то выкрикивающий человек исполняет какой-то древний ритуальный танец. Он крутился, полуприседал, качался из стороны в сторону. В ночной тиши далеко разносился накаленный голос художника:

— Нет-нет! Погодите! Круг на этой амебе не замкнулся. Пусть теснится, корчится в своей раковине, прячется, закрывает глаза и уши, ловчит с собственной совестью… Не все таковы! Уверяю вас! Мы найдем. Непременно найдем. Еще целый час до… Слышите? Подумаем, соберемся с мыслями и… Только не отчаиваться! В конце концов, здесь — Советская власть, здесь — рабочий народ! Поверят на слово. Конечно, поверят. Чутьем, сердцем угадают правду и этого… этого паразита к стенке, головой вниз… В лепешку! Вдребезги! Только так…

— Никак, Крамор буйствует? — совсем рядом раздался немного насмешливый голос, и перед притихшим, смущенным Крамором предстал Данила Жох. — Так и есть. Да еще в окружении ночных русалок. Трое на одного. Слушай, старик, это нахальство. В городе, где за невестами… Постой. А где же борода? Ха! Ну, силен! И бороды не пощадил. Молодец!..

— Вы торопитесь? — с явным желанием зацепить, сердито спросил Крамор.

— Угадал. Лечу, как наскипидаренный на…

— Ну и летите! — отрезал зло Крамор.

— Интересно. Благовоспитанный интеллигент, а рычит как…

— Простите, Данила… не знаю вашего отчества. Простите великодушно. У нас беда. Понимаете? — понизил голос. — Погибает девочка. Вон та.

— Что стряслось? — заинтересовался Данила.

— Вы можете мне поверить на слово? А этой девочке? Не потребуете документы, не запросите свидетелей? — снова возвысил голос никак не совладающий с собой Крамор.

— Зачем так много вопросов? И на таком накале…

— Ах, простите меня, простите. Позвольте, я по порядку…

— Пусть сама Люся, — подала голос Таня, выступая вперед, и представила подругу: — Люся Мордвинова. Продавец гастронома. Давай, Люся…