В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

шайки. Мне довелось увидеть фотографию, где этот басмач запечатлен среди двух десятков приспешников. Всматриваясь в мелкие черты его крысиного лица, я пытался и не мог понять, каким образом этот низкорослый хищник утвердил свою безоговорочную власть в стае. Позже один из крестьян, ушедший из банды, пояснил:

— Он — шайтан. Он не знает жалости ни к кому, убивает по первому подозрению, из мести режет детей.

Перебежчики свидетельствовали, что Карим собирает вокруг себя главным образом уголовников, есть у него бывшие учащиеся и студенты из привилегированных прежде семей, а также всякое отребье, желающее «заработать». Видно, хорошо зная повадки своих подручных, Карим беспощадно расправляется не только с противниками и колеблющимися, но и с возможными соперниками из числа приближенных. Лицо этих «воинов ислама» как-то поразительно ясно проглянуло в одном эпизоде.

Наши разведчики обнаружили глухое ущелье, куда бандиты Карима угоняли захваченные на дороге машины. Они их не сжигали, не разрушали, но «раздевали» до остова, спуская жуликоватым дуканщикам узлы и детали до последнего винтика, имеющего хоть какую-нибудь ценность. В стране, где автомобиль стал важнейшим средством передвижения, а машиностроительной промышленности нет, запчасти в большой цене. Голые остовы похищенных автомобилей, на которых в горные селения доставлялись хлеб, топливо, одежда, книги, красноречивее слов показали, какая «идея» руководит душманским воинством.

Нет, не всесилен аллах, если даже он справедлив. До того банда Карима не раз попадала в тиски воинских подразделений и царандоя, бывала изрядно повыбита, но главарю всякий раз удавалось выскользнуть, жертвуя подручными, и снова он разбойничал в горах, утоляя свою алчность и злобу.

Зрелость нынешних афганских революционеров как раз в том, что они с самого начала не уповали на всевышнего, именем которого, кстати сказать, чаще всего и прикрывают свои злодеяния душманы, но взяли дело защиты Апреля в свои руки, приняли на себя великое и суровое право волей народа пресекать преступления контрреволюции.

...Стучи автоматом, морзянка, стучи — Мне слышится голос тревожный в ночи Сарбаза из Джелалабада: «Засада! Засада! Засада!»

Мы все невольно замолкаем, прислушиваясь. В черно-фиолетовой тьме, озаренной лишь южными звёздами, вспышками метеоров да малиновыми ручейками трасс вновь ожившей где-то далеко-далеко перестрелки, слова песни, бесхитростные как откровение, завораживали: песня была о каждом и обо всех, кто защищал в эти трудные дни революцию и свободу Афганистана. Стараюсь уловить и запомнить каждое слово. Мне уже известно, как переменчива здесь жизнь наших солдат и офицеров, неустойчива и зыбка окружающая действительность. Вот и перестрелка вдалеке усилилась, словно что-то назревало в воздухе, накаленном дневным зноем и этими пулеметными трассами.

— Кажется, у наших друзей горячо, — отозвался моим мыслям Лалаев. — Неужто банда напоролась на их посты?

Песня еще не смолкла, когда там же, у палаток, отчетливый, властный голос словно перерубил зыбкое и медленное вечернее время:

— Рота, тревога!..

И с этого мгновения оно начало другой отсчет.

Через минуту, невидимые во тьме, на дороге ворчали боевые машины пехоты, к ним, глухо топоча, сбегались вооруженные люди, и, как бы подтверждая серьезность момента, долетел с гор дробный раскат артиллерийского залпа: то ли прошла по склонам каменная лавина, то ли прогрохотал реактивный «град».

Кто служил, тому знакомо чувство вины и словно бы собственной неполноценности, возникающее в минуты, когда товарищи, поднятые сигналом сбора, уходят в неизвестность учебных походов и сражений, ты же по какой-то причине остаешься в военном городке. А тут не учения. Может быть, уходящих ждет ночной бой? Броситься бы в колонну, нырнуть в люк боевой машины пехоты или устроиться на тепловатой броне, ощущая локти и плечи солдат — только так можно сейчас вернуть душевное спокойствие, осознать, почувствовать себя нужным на земле человеком, неотделимым от других людей. Но невозможно это: разведчикам теперь не до гостей. Не возьмут они постороннего в ночной рейд, да и наша задача на предстоящую ночь определена заранее.

Ушла колонна, оставив в воздухе душный запах глинистой пыли, и снова стал слышен мерный, баюкающий рокот вертолета в глубине звездного неба, словно ничто вокруг не переменилось, только та же далекая, упорная перестрелка в неведомой горной пади веяла тревогой в окрестный мир. И оттого оборванная песня продолжала звучать в памяти. Мне все время представлялось загорелое лицо плечистого разведчика, его прищуренные от встречного ветра глаза, большие смуглые руки на автомате, грезились покачивание брони на ухабах и ливневой гул траков по каменным осыпям, во мне пульсировало напряженное ожидание, которым он жил в ночном марше со всеми своими товарищами — ожидание пулеметной очереди из темноты, удара по машине кумулятивной гранатой, взрыва мины под гусеницей. И все это вмещалось в той песне, что он оставил в нашей памяти.

В крепости

На следующий день разведчики не вернулись в полевой городок. Мои корреспондентские планы ломались — нечего даже и думать о том, чтобы разыскать воинов где-то в горах, — только в Афганистане за «горячим материалом» далеко бежать не надо. Случайно услышал, как старший лейтенант Сергей Данилов говорил офицерам своего подразделения:

— Завтра дают нам день отдыха. И есть по такому случаю предложение. Давно мы друзей наших не навещали. Может, воспользуемся выходным?

— Это мысль, командир! — тотчас отозвался смуглолицый старший лейтенант, назвавшийся при знакомстве Раджабом Алимовым. — У них как раз сбор винограда идет, может, помощь нужна?

— Решено. Позовите-ка Шабонова. — Когда явился еще один старший лейтенант, чуточку похожий на Алимова, Данилов распорядился: — Норали Нормирзоевич, ваша задача — обеспечить на завтра походную киноустановку и подходящий фильм. Остальное мы с Алимовым берем на себя. Утром поедем в кишлак.

Такой случай упускать корреспонденту непростительно...

Утреннее афганское солнце, едва всплыв над горами, слепит почти так же, как у нас, на севере, в летний полдень, и над пустынной дорогой начинают ходить волны горячего марева. Длинные, медленно тающие полосы пыли тянутся за машинами, в низинах колеса притопа́ют в желтоватом пуху разбитого дорожного суглинка — в таких местах душманские диверсанты нередко зарывают мины... За бронетранспортером идет машина с красным крестом на борту, в ее кабине белеет халат. Выезжая в кишлак, как же не взять с собой врача! Сегодня с нами вызвалась врач-терапевт медицинского пункта части Мария Иосифовна Раздрогова. Сказать по правде, меня озадачило: с чего это в столь небезопасный путь командир подразделения предпочел взять женщину в докторском халате? Данилов угадал мое недоумение и пояснил:

— К мужчине-врачу не всякая афганка обратится за помощью. А когда с нами Мария Иосифовна, барьер снимается.

С верхней брони далеко открывается покато вогнутая долина межгорья. Длинные