В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

врага — хозяина.

Сулейман вздохнул, подошел к убитому, собрал оружие, стараясь не замарать руки ядовитой кровью. Чьи-то осторожные шаги послышались на тропе, Сулейман поднял голову и увидел вооруженного кучарского милиционера. Держа автомат наготове, тот с минуту осматривался, потом сказал:

— Я услышал твою винтовку и сразу обо всем догадался. Его бы лучше взять живым и судить.

— Да, — кивнул Сулейман. — Я так хотел, но мне пришлось защищаться.

— А где другой?

Сулейман указал глазом на отверстие тайника.

— Живой? — Азис насторожился.

— Будь он живой, зачем бы Кара-хан позвал меня? Оборотень решил было сменить телохранителя, но тот оказался «неловким».

— На этой тропе, наверное, не один душманский тайник, надо сказать офицерам отряда. А этого похоронить бы...

— Зачем? Стервятники далеко видят падаль, они похоронят. Отпусти меня, Азис.

— Куда, Сулейман? Человек должен с людьми жить, а не с волками.

— Я волк. Застрели меня, и люди скажут спасибо.

Многое хотел бы сказать Азис своему заблудшему односельчанину, но понимал: слова не достигнут цели. Он лишь попробовал обнадежить:

— За твой последний выстрел, Сулейман, тебе простится многое. Пойдем домой, Сулейман, отряд уже ушел.

— Там, где был мой дом, остались одни могилы. Ты бы смог жить среди могил, куда сам столкнул невинных людей и собственного брата?.. Ступай, догони людей. Без тебя может случиться новая беда. Там есть опасные волки, опаснее меня.

— Я знаю. Но это уже связанные волки. Мне надо быть на месте, где упал вертолет. Вот-вот, наверное, появится другой.

Над ущельем медленно кружила пара голошеих грифов. Осторожными кругами приближались они к месту, где стояли люди, но вот один, потом другой тревожно взмахнули крыльями, меняя направление полета, стали уходить в сторону. Вдали родился слабый железный гул.

— Прощай, Сулейман, они уже летят. Не забывай дорогу домой.

Дойдя до скалы, Азис оглянулся. Стоя над бездной щели, Сулейман медленно накручивал на руку кольца волосяной веревки...

В тот момент когда машина содрогнулась от взрыва и ее обволокло черным облаком, Лопатина, словно иглой, пронзила одна-единственная мысль: «Исмаил!» Майор находился в десантной кабине, по ней пришелся удар снаряда. Возникло чувство стремительного падения, но страха не было — он достаточно пообвыкся в опасностях, — лишь невыразимое желание видеть окружающее.

Вертолет тут же выскочил из дымной тьмы. Лопатин мгновенно развернул его носом к тропе, уменьшая уязвимость от огня, и тут уловил сбои двигателя. Он ощутил неодолимую тягу бездны, руки машинально перевели винт на безмоторное планирование. «Подонки! Подняли белые флаги... На что они рассчитывали? Им дорого станет этот выстрел... А заложники? А та девочка?»

— Машина подбита, сажусь в ущелье! — трижды повторил он в эфир.

Словно мощная, упругая рука поддержала вертолет, падение его резко замедлилось — сработала авторотация. Лопатин слышал ровный свист несущего винта, превратившегося в сверкающий парашют. Жадная бездна лишалась добычи.

— Исмаил, ты слышишь меня, Исмаил?!

В шлемофоне — молчание. Из рваной дыры в борту вертолета тянулась вверх дымная полоса. Только бы не пожар! Может быть, Исмаил жив, может, он только оглушен или ранен? Или что-то со связью? Как далеко еще до земли! До земли... Вот она — отвесные скалы, проносящиеся в двадцати метрах. Надо отвести вертолет к середине ущелья, не то налетишь на какой-нибудь выступ.

Машина не слушалась: что-то с автоматом перекоса винта. Попробовать хвостовым?

— Исмаил! Ты слышишь, Исмаил?

Скорее всего, оглушен и контужен. Судя по особенному взрыву, граната была кумулятивная. Прошивая даже мощную броню танка узеньким жалом пламени, такой снаряд обладает наименьшим заброневым действием в сравненений со всяким другим, и потому можно надеяться, что майор жив. Если огненная струя и осколки фюзеляжа не угодили прямо в него. Но окажись граната фугасной, она наделала бы еще большей беды...

Странно, о чем он думал, падая на дно ущелья шайтана в неуправляемой машине. Нет, не падая — он садился, как парашютист, не владеющий своим парашютом. Уже близко серое щебнистое дно, куда в самый полдень заглядывает на минутку солнце, выступы скал остались вверху, машина планирует мягко, еще полминуты, еще двадцать секунд... еще десять... Что это, откос? Злобный хозяин ущелья не хочет отдавать своего! Грохот и скрежет лопастей по камню, Лопатина с силой ударило о борт, машина подпрыгнула и начала опрокидываться. Плеснула в глаза и погасла красная лента. «Выручай, талисман... Только б не пожар — не успею вытащить Исмаила».

Когда Лопатин увидел свет, он не знал, сколько прошло времени, и не помнил того, что произошло с ним. Он понимал, что находится в кабине вертолета, и удивился: почему вертолет стоит на площадке с таким большим креном и куда девался фонарь? Он еще больше удивился, разглядев на прозрачном стекле защитного шлема разбегающиеся лучики. Какой же силы должен быть удар, чтобы появились трещины на этом стекле, превосходящем прочностью броневую сталь! Он устало закрыл глаза — пусть дрема пройдет, и тогда все станет на место...

Потом он увидел небо. Оно текло, подобно громадной синей реке, изгибаясь среди расходящихся красных скал, но он знал, что это небо, и смотреть в небо было хорошо и спокойно. Он смотрел долго и вдруг весь встрепенулся: в небесной выси, крутой тропой по красным скалам поднималась девушка в сиреневом платье.

Он хотел крикнуть, чтобы она остановилась, подождала его, иначе обессилеет и разобьется, но голоса не было. А девушка уходила все дальше, и тогда, отзываясь на его тревогу, ожил мотор вертолета. Гул нарастал, девушка услышала, остановилась над кручей, светло-сиреневая среди красного сияния, обернулась, подняла руки, словно хотела полететь. «Подожди, я сумею тебя подхватить, я же одним колесом сажал на скальные тропы машину!» Уже воздух дрожал от звенящего гула, скалы качались, но Лопатин еще оставался внизу, а она там, одна, на головокружительной высоте. Вот снова взмахнула руками и заспешила вверх по грозной багровой тропе. Лопатин со стоном зажмурился.

Он не видел, как на дно ущелья садился пятнистый вертолет, как из его десантной кабины выскакивали люди и бежали к разбитой машине.

— Командир! Ты живой, командир?

Карпухин торопливо отстегивал защитный шлем, Лопатин видел его лицо и руки словно бы в узкой щели, затянутой красным туманом. Ему надо было спросить лейтенанта о чем-то важном сейчас же, не теряя мгновения, иначе может стать уже поздно... О чем? Он никак не мог вспомнить: Карпухин мешал ему — он спешил, нервно дергал застежки, пальцы его срывались, руки мельтешили, — это раздражало Лопатина, сбивало