Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

Миклухо-Маклай начала говорить, что охотно купит дрова и с этими словами направилась по коридору в спальную. Петр Кондратьевич пошел вслед за нею.

Я остался один в прихожей.

Немного погодя Кондратьев вышел один и, вызвав из кухни прислугу Надежду Торопыгину, попросил ее сходить в лавку купить папирос и марок, дав ей какую-то кредитку. И только Торопыгина ушла из квартиры, Кон­дратьев вынул из рукава надетого на нем пальто большой поварской нож и показал его мне: «Идем... этим их...»

Теперь мы пошли вместе и, пройдя залу, вошли в спальную.

Покойная Миклухо-Маклай сидела за письменным столом спиной к нам и что-то писала на листке бумаги. При нашем появлении она не повернулась, а только спросила: «Так, десять сажен?» «Так точно, ваше превосходительство, саженей бы десять следовало», — ответил Петр Кондратьевич. И говоря это, он быстро подошел к ней, держа нож наготове.

Как раз в эту секунду Маклухо-Маклай повер­нула голову, и Петр Кондратьевич быстрым ударом хватил ножом по ее горлу. Она хотела было вскочить, но, по-видимому, уже не могла, а только жалобно закричала и точно мешок свалилась со стула на пол, громко стоная от страш­ной боли. Кровь от удара брызнула и залила мне лицо и одежду. «Черт... Что же, не видишь? Приканчивай ее!» — закричал мне Кондратьевич. Он бросился на нее и стал держать ее руки, которыми она в ужасе раз­махивала, а я, схватив его нож, дорезал ее одним ударом по горлу. Тогда она судорожно вытянулась, захрипела и... скончалась.

Кондратьевич поднял нож, брошенный мною на пол, и мы пошли в коридор ожидать возвращения прислуги.

Она вернулась через черный ход и вошла в коридор. Приняв от нее папиросы, марки и сдачу, Кондратьевич быстро полоснул ее по горлу ножом. «Вали ее на пол!»— закричал он. Мы бросились с ним на нее и повалили на пол. Из ее горла тоже фонтаном лила кровь, и она страшно стонала. Я стал держать ее, а Кондратьевич — нано­сить ей удары ножом. Она отчаянно защищалась и сопротивлялась. Не могу понять, каким образом, но она успела даже вырваться от нас и, вскочив, вся залитая кровью, бросилась бежать к парадной двери. Однако я успел ее догнать. В ту секунду, ко­гда она добежала до этой двери, я схватил ее в охапку и между нами завязалась отчаянная борьба.

Она обладала большой силой, которую удвоили боль и ужас. Я старался ее повалить, а она все пыталась схватить меня окровавленными зубами. И это ей уда­лось. Она сильно укусила меня за палец. Я вскрикнул от боли, изловчился и швырнул ее на пол. Когда она упала, я бросился на нее и несколькими ударами докончил ее.

Затем мы прошли в спальню Миклухо-Маклай, и там Кондратьевич, подойдя к комоду, открыл левый ящик, который был не заперт, и достал оттуда две пачки. Каждая из них была завязана шнурком поверх бумаги, причем одна из пачек только наполовину была завернута в театральную афишу, так что можно было видеть находящиеся в ней процентные бумаги. Взяв эти две пачки, Петр Кондратьевич сказал, что теперь довольно, что больше искать ничего не стоит. Он ушел на кухню, пробыл там недолго и когда вышел оттуда, то мы вместе вышли из квартиры по парадной лестнице.

Внизу на лестнице он достал пивную бутылку с водой, стоявшую тут же, и предложил мне вымыть руки и укушенный палец. Я это сделал, и он завернул мой палец в свой носовой платок. Выйдя на улицу, Петр Кондратьевич сказал: «Ну, слава Богу, дело сделали. Бояться нечего: мало ли на кого могут подумать? Эти процентные билеты я дам одному человеку разменять, тогда мы с тобой поделимся. Приходи сегодня в 4 часа дня в портерную в нашем же доме». Я пришел туда к этому времени, встретил Петра Кондратьевича, но он мне сказал, что тот человек, которому он дал для размена процентные билеты, может быть, сегодня не придет, и поэтому я должен прийти к нему завтра в 6 часов дня. На следующее утро я, сказав своим, что иду в церковь Вознесения говеть, отправился в общину сестер милосердия у Калинкина моста, где показал укушенный палец и сказал, что его укусила собака. Мне дали примочку. Вернувшись домой, я отдал матери в стирку окровав­ленную сорочку... А затем... затем вы явились».

Такова, в общих чертах, была первая исповедь Иванова, который вместе со всеми найденными у него вещами был немедленно доставлен моим помощником и двумя агентами в Управление сыскной полиции.

С разрешения товарища прокурора был немедленно арестован старший дворник — конторщик дома Яков­лева — Петр Кондратьевич Анисимов. При его аресте у него был произведен самый тщательный обыск, — но, увы! — он не увенчался успехом. Ни на одной из вещей его одежды не было заметно никаких следов крови или замывания ее, руки его были чисты, без порезов, процентных бумаг не найдено, и держался он на допросах с невозмутимым спокойствием, отвечая ясно, толково, не путаясь, на все задаваемые ему вопросы.

Он не отрицал, что знал Михаила Иванова, навещавшего свою мать, служившую раньше у убитой Миклухо-Маклай, но упорно отрицал всякое близкое знакомство с ним.

— Это гнусный навет на меня со стороны Ива­нова. Я не знаю, зачем ему понадобилось возводить на меня страшное обвинение в соучастии в этом убийстве. Видит Бог, не повинен я!

Поиски любовника убитой прислуги Надежды Торопыгиной, бывшего приказчика мелочной лавки, я поручил энергичному чиновнику Жеребцову, отличив­шемуся в раскрытии дела об убийстве Митрофановым Сергеевой. Он задержал его, и ввиду того что на пиджаке его также оказались кровяные пятна, он был арестован.

Королев и Королева после допроса, учиненного им судебным следователем по особо важным делам Добушинским, были освобождены. Было ясно, что они совсем не причастны к убийству и даже не предполагали о нем. Их сын, Иванов, отдавая в стирку окро­вавленную рубашку, сказал, что его укусила собака и своей кровью из пальца он измазал эту ру­башку.

Прошло несколько дней. Я решил сам еще раз допросить Михаила Иванова.

И вот тут-то, при вторичном допросе, он со­вершенно изменил свое первоначальное показание, на основании которого был арестован Петр Кондратьевич. На этот раз он категорически заявил, что убийство госпожи Миклухо-Маклай и ее прислуги Надежды Торопыгиной совершил он один.

— Как же так, братец, то ты показал, что убивал вместе с Петром Кондратьевичем, то теперь говоришь, что сделал это один. Которое же из твоих показаний верное и справедливое?

— Последнее, ваше превосходительство, потому что я действи­тельно один их убил.

И он принялся рассказывать, как он совершил это злодеяние.

В общих чертах его второй рассказ походил на первый, только с той существенной разницей, что «Петра Кондратьевича» тут уже не существовало.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});