Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

Приехав в управление, я вызвал к себе чиновника Шереметьевского:

— Вы узнайте, где живет Королева с мужем и с сыном, и отправляйтесь к ним. Произведите у них самый тщательный обыск и арестуйте их даже в том случае, если у них и не окажется ничего подозрительного.

Другому агенту, Жеребцеву, я приказал выследить любовника убитой Надежды Торопыгиной — Власа Дмитриева.

Шереметьевский в сопровождении помощника при­става 3-го участка Казанской части Значковского от­правился к Королевым.

Жили они в доме № 87 по Екатерининскому ка­налу. Сын Королевых, оказалось, носил фамилию Ива­нов, ибо он был от первого мужа Королевой — Ива­нова. Узнав у дворника дома, как пройти к квартире Королевых, и предупредив его, чтобы он стоял наготове у квартиры, Шереметьевский с помощником пристава направились туда.

Это было типичное обиталище бедных, полуголодных людей. Невозможно грязный двор. Ужасная помойка заражала его своим отвратительным зловонием.

Сделав несколько шагов вниз, по ступеням, залитым помоями, они остановились у двери, обитой ветхой, истлевшей клеенкой.

— Звонить? — обратился к Шереметьевскому помощник пристава.

— Что вы! Что вы! — быстро прошептал агент. — Звонок сразу спугнет обитателей. Я уверен, что квартира не заперта. Эти люди, грабящие и убивающие, обыкновенно очень беспечны на счет своего собственного добра.

Шереметьевский смело взялся за скобку двери и потянул ее к себе. Дверь, действительно, отворилась, и они оба быстро вошли во внутренность логовища.

Первая конура служила, очевидно, кухней. Тут была русская печь, на полках стояли горшки, плошки и иные хозяйственные атрибуты. Не было ни души.

¾ Кто там? — раздался молодой мужской голос из следующей комнаты.

— Мы, голубчик, мы! — весело произнес Шере­метьевский, входя со спутником во вторую комнату, убого обставленную, со спертым, удушливым воздухом.

На ларе в чистой ситцевой рубахе лежал мо­лодой парень, судя по описанным приметам — Иванов, сын Королевой и пасынок Королева. При виде вошедших он порывисто вскочил с ларя, побледнел и с выражением недоумения и, главное, страха уставился на них.

— Здравствуй, Михаил Иванов, — начал Шереметьевский, окидывая быстрым взглядом всю его фигуру. — Ждал небось нас? А?

— Как же, почему я вас ждать мог? — робко проронил он.

— Будто и не знаешь? А что у тебя с пальчиком приключилось? — спросил его агент, заметивший пе­ревязанный палец на правой руке парня. — Отчего он у тебя завязан? Обрезался?

— Да, так... малость порезал.

— А ну-ка покажи!

Парень нерешительно, точно стараясь оттянуть время, принялся распутывать нитку, которой была обмотана тряпка на его пальце. И, распутав ее наконец, протянул палец. На нем зиял большой и глубокий порез, чуть-чуть не доходящий до кости.

— Чем же это ты так порезал? — спросил его агент.

— Топором... — ответил Иванов.

— Ну, брат, и странный же у тебя топор! Ишь, как тонко режет... Точно острым поварским ножом.

Иванов, заметно вздрогнув, выдернул руку.

— Ну, а рубашку когда ты надел чистую?

— Утром... сегодня.

— Так... А грязная где же?

— У матери. Стирает она.

— А мать твоя где?

— В прачечной тут, во дворе, стирает.

— Побудьте с ним, Значковский, а я пройду туда, в прачечную. Эй, дворник! — крикнул Шереметьевский.

Дворник поспешно вошел в квартиру Королевых.

— Побудь здесь, около этого молодчика. Прачечная где у вас?

— Сразу за углом, направо.

Шереметьевский направился туда. Войдя в малень­кую, темную конурку, изображающую из себя прачечную, он подошел к женщине, маленькой, худень­кой, низко склонившейся над огромным корытом.

— Ты Королева?

— Я, ваша милость... — проговорила она, вздрогнув от неожиданности.

— Чье белье моешь?

— Свое... мужа... сына.

— Покажи рубашку сына, которую он тебе отдал.

Королева, вытащив из лоханки рубашку, протя­нула ее Шереметьевскому.

Она была смочена, но еще не стирана, и во многих местах на ней виднелись большие кровяные пятна.

Захватив с собою рубашку и велев Королевой следовать за ним, Шереметьевский вернулся в квар­тиру Королевых.

— Где твои вещи: пальто, пиджак и прочее? — спросил он Иванова.

— За дверью, на гвозде висят, — как-то покорно и апатично ответил парень.

На пальто, на пиджаке, на штиблетах были такие же свежие кровяные пятна.

— Откуда это у тебя на вещах кровь взялась?

— Из пальца, который порезал.

Начался обыск. В деревянном ларе, в шкатулке, было найдено: кредитными билетами 75 рублей, новая расчетная книжка, квитанция СПб. частного лом­барда за № 11332 на залог вещей на 2 рубля, 2 лотерейных билета, талон правления ссудо-сберега­тельной кассы СПб. ремесленников на 75 рублей, два письма, паспорт на имя Иванова, часы золотые глухие с цепочкою и медальоном, красное деревянное яичко с коротенькою цепочкою и ключиком. На полу под столом, прикрытые ватой, лежали скомканные кредит­ные билеты на 34 рубля.

— Это твои деньги?

— Нет... я не знаю даже, как они сюда попали.

Во время обыска в квартиру Королевых приехал мой помощник Виноградов. Сам я не мог приехать, так как был занят допросом важного преступника.

Выслушав донесение Шереметьевского, Виноградов подошел к Иванову и прямо спросил его:

— Ну, говори откровенно: ты убил госпожу Миклухо-Маклай и ее прислугу?

Иванов опустил голову. Видимо, он страшно боролся с собою. Прошло несколько минут томительного молчания.

— Ну, Иванов, решайся. Сам понимаешь, ты попался. Ты убил?

— Я... — тихо вылетело у него. — Только не один я, а главным образом — другой.

— Ну, облегчай свою душу, рассказывай.

И Иванов начал свою первую исповедь. Я говорю «первую», потому что несколько дней спустя он совершенно изменил это свое первое показание. Об этом, впрочем, позже.

«Я часто навещал мою мать, живущую у по­койной Миклухо-Маклай, — начал Иванов. — Жила мать у нее в качестве кухарки. Посещая ее, свел я знакомство со старшим дворником яковлевского дома Петром Кондратьевичем. Как-то на масленой неделе этого года сошлись мы с ним в трактире, помещающемся в этом же доме Яковлева. Стали мы угощаться... Только вдруг стал Петр Кондратьевич рассказывать мне о Миклухо-Маклай, что женщина она одинокая, имеет большое состояние. «Да ты к чему это, Петр Кондратьич?» — спросил я. «А к тому, — говорит он, — что отлично можно было бы ее деньгами воспользовать­ся». — «Как так?» А он усмехнулся и говорит: «Аль ты ребенок? Что, не понимаешь, как? Известно, как — убить их: ее и прислугу, Надежду... Понял?» Испу­гался я сначала этой мысли, а потом... ничего, пообвык. После того стали мы частенько в этом трактире с Петром Кондратьевичем встречаться, сговариваясь, как и что надо будет сделать. 6 апреля Петр Кондратьевич условился со мною совершить убийство 20-го апреля около 9 часов утра. Рано утром 20 я подошел к воротам дома, где жила Миклухо-Маклай. Там меня уже поджидал Петр Кондратьевич. «Пойдем», — сказал он тихо, и мы двинулись к квартире покойной. Кондратьев позвонил. Отворила дверь сама госпожа Миклухо-Маклай, и на ее вопрос, что ему надо и кто такой я, Кондратьев почтительно ответил: «К ва­шей милости, ваше превосходительство... Выходит та­кой случай, что можно по очень дешевой цене приобрести дрова. Я и подумал, может, и вам угодно будет купить дровец. Это — оттуда приказчик дровяных складов. Я его захватил, чтобы сделать заказ на дрова».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});