Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

стали — оба Федотовы, — сказал Егор Матвеевич, когда они с Василием зашли под навес, чтобы взять весла. — За неделю, выходит, двух сынов проводил… — Он помолчал и прибавил: — А третьего-то, Михайлу, как три года назад проводил, так и с концом. Видать, не дождусь больше…

Василию стало жалко старика.

— Не тужи, дядя Егор, придет время — все мы к тебе вернемся, — сказал он. — Может, и Михайла придет. Может, жив он, да только скитается так же, как я сейчас. Что поделаешь, годы такие, все на ногах, да все в суете. Нужно так, дядя Егор, вся Россия сейчас на ногах…

Они взяли весла и вышли за плетень на улицу.

Луна уже поднялась над лесом и осветила Ангару. Река лежала темносиняя, широкая и холодная, с бесконечной, уходящей на север лунной дорожкой по фарватеру.

Деревня спала крепким сном. Поголубевшие оконные стекла изб казались сделанными из тончайших плит льда, и только одно среди них чуть приметно желтело. Это было крайнее окно федотовского дома. Там все еще теплился неяркий свет лампады.

Василий обернулся и посмотрел на желтое окно. За стеклом ему почудилась белая тень Марфы Петровны.

— Лампаду погасила бы, — негромко сказал он. — К чему ей теперь? Приметит кто — подумает: не по покойнику ли всю ночь лампаду жгут? Утром спрашивать станут, привяжутся… — Он вздохнул и оглядел реку.

Лодки рыбаков, лучащих рыбу, нигде заметно не было. Очевидно, еще до восхода луны они бросили острожить и уехали в деревню.

— Лампаду и за здравье зажигают, — сказал Егор Матвеевич, — не все за упокой. Нам с тобой она, конечно, ни к чему, а Петровне — спокойнее. Пущай погорит… А коли кто зайдет, спросит, скажу: племянника, мол, Никиту в армию служить отправили, вот и жжем, чтобы ему бог помог.

Они спустились к Ангаре. На берегу, днищами вверх, лежали лодки деревенских рыбаков.

Егор Матвеевич подвел Василия к своим двум лодкам и сказал:

— Выбирай, паря, которая тебе ловчее.

— Какую не жалко, та и ловчее, — ответил Нагих.

Егор Матвеевич, оценивая взглядом, осмотрел обе свои лодки, постукал кулаком по днищам, словно не отдавать лодку, а покупать ее собирался, и сказал:

— Покрепче, да поосанистее, однако, надо. Плыть тебе до Стрелки не близкий край, однако тысячу верст будет. Да пороги там внизу встретятся: Шаманский, Долгий, Стрелковский… Хоть не такие строгие, как Падун, а тоже пороги ладные. Бери эту. Эта поновее да на плаву поустойчивее. — Он указал на толстобрюхую новую лодку, отливающую смолой и варом. — А я и той обойдусь, мне за пороги не плавать…

Они перевернули лодку и по песчаной отмели стали спускать ее с берега на воду.

— Васька, — сказал Егор Матвеевич, когда под днищем лодки хлюпнула вода. — Васька, скажи ты мне, кто тебя выдал, назови его, подлеца… Знать его надо, чтобы другие остерегались. Где тебя заарестовали-то? Не хотел я тебя об этом в избе пытать, Петровну пожалел. Совсем баба никудышной стала — печаль, что хворь… Теперь скажи.

— В Братском, — сказал Нагих. — К тебе я за Никитой шел. Думал вместе с ним в Канский уезд податься. Там, по слухам, люди собираются, дело готовят. Там наших переселенческих сел много, а они помещиков помнят, за белыми не пойдут. Думал я — мы с Никитой им пригодимся и при месте будем…

— Так, — сказал Егор Матвеевич.

— В Братском в чайную я зашел, на дорогу чаю попить. У пристани чайная такая небольшая есть. В ней и захватили. — Нагих взял весла и стал прилаживать их к уключинам лодки. — Видно, хозяин чайной меня опознал, все косился, поглядывал. Лицо будто знакомое, а где видал, никак не припомню. Сел я в уголок за светом, чай пью… Уже расплачиваться собрался, гляжу — подходит парень, чубастый такой, и лицо все оспой изрыто. Думаю, что ему от меня надо, а он говорит, да громко так говорит, чтобы кругом слышно было: «Здравствуйте, мол, товарищ Нагих, давно ли из Иркутска пожаловали?» Сам глаз щурит, и ухмылка на губах. Я привстал. «Намедни, говорю, приехал, тебя повидать…» Крадучись изловчился и по скуле его снизу вверх что силы было. Он удара не ожидал, на соседний стол брякнулся, а я к дверям. У крыльца — трое, а с ними милиционеры. Мне не под силу, ну и скрутили…

Василий нагнулся и крепче затянул узел причальной веревки.

— Били? — угрюмо спросил Егор Матвеевич.

— Было. Парня-то рябого я вовсе никогда не встречал, а хозяина чайной где-то видел, только припомнить не могу. На него у меня подозрение, он и парня ко мне подослал, пусть его и остерегаются…

Василий нажал на нос лодки и глубже вдвинул ее кормой в воду.

Егор Матвеевич положил на днище лодки, под причальную веревку, куда не могла просочиться вода, узелок с харчами и ведерко.

— Сяду я, а ты оттолкни, — сказал Василий. — Прощай, дядя Егор.

— Прощай. Лодку-то на Стрелке не бросай, продай, ее купят, а деньги тебе во всех делах подмога.

Они глядели один на другого строго, без улыбки, словно не зная: обняться ли им на прощание по-родственному или просто пожать друг другу руки.

Нагих кивнул на серебряную лунную дорожку фарватера.

— По ней и поеду. Где самосплавом, где под веслами. Ходко получится — дорога прямая…

— Гляди не засни, — сказал Егор Матвеевич. — Как бы сонного-то в шиверу куда не занесло да лодку бы не перевернуло.

— До солнца выдюжу. А там к берегу пристану. За день-то высплюсь.

Нагих протянул Федотову руку, и вдруг разом они сорвали с себя шапки и троекратно поцеловались. А поцеловавшись, оба заспешили.

Нагих впрыгнул в лодку и взялся за весла. Егор Матвеевич, кряхтя, оттолкнул лодку на глубокую воду.