Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Напев «Шестая госпожа»:

Опьянев, Ян Гуйфэй[350]обронила с подвескою восемь жемчужин,В куст белеющих розток волос ее черных погружен.

Кости не сошлись.

Следующим сидел Симэнь Цин.

— «Красавица Юй», — объявил он напев:

В бою меж Хань и Чу[351] верховный командир погиб.И только слышно: потрясает небо гонгов гимн.

Симэнь вынул кость «главный полководец», и ему налили чарку вина.

За ним настала очередь Ли Цзяоэр.

— «Цветок нарцисса», — объявила она:

В персиковой роще у ручья бабочек спугнула пара,И помада лепестков сделала всю землю алой.

Не сошлось.

Взялась Цзиньлянь.

— «Почтенный Бао», — объявила она напев:

Три правила, пять принципов[352] нарушив,старик под куст залез.Его спросили: воровства иль блудодействав тебя вселился бес?

Цзиньлянь вынула кость «три — пять» и осушила чарку.

За ней шла Пинъэр.

— «Прямого, честного люблю», — объявила она:

От весенней луны я всю ночь не спала,Взаперти замерла, словно Вдовья скала.

Кости опять не сошлись.

Подошла очередь Сунь Сюээ.

— «Юнец конопатый», — объявила она:

Словно гусь бестолковый в силки угодил,Будто феникс заклеван был воронов стаей,Жизнь идет чередой беспросветных годин,И напасти меня настигают.

И опять не сошлись кости.

Наконец, взялась Юйлоу.

— «Помню чары твои», — объявила она:

Опьянев, берусь рукоюза густой кумач перил,Под весеннею луноюсладостно в любви парить.

Юйлоу вынула четверку — кумач густой, и Юэнян, закрывая игру, велела Сяоюй наполнить чарку.

— Матушке Третьей поднеси, — распорядилась хозяйка и обернулась к Юйлоу: — Тебе следовало бы три больших кубка выпить. Ведь у тебя под боком будет жених. Допивайте чарки, — поторопила она остальных, — давайте проводим их в спальню.

— Не смеем ослушаться! — поддержала ее Цзиньлянь.

Юйлоу сгорала от стыда. Когда опустели чарки, всей компанией проводили Симэня к Юйлоу в спальню. Она пригласила их посидеть, но никто не стал задерживаться.

— Доброй ночи, детки мои! — шутила над Юйлоу Цзиньлянь. — Мать завтра тебя проведать придет, дочка. Смотри, не капризничай! — Цзиньлянь обернулась к Юэнян и продолжала: — Дочка-то у меня уж больно молода. Вы уж, свашенька, не очень строго с нее взыскивайте, как мать прошу.

— Перекисшим уксусом[353] ты подправляешь, девка! — отвечала Юйлоу. — Я с тобой завтра поговорю.

— Когда сваха по лестнице поднимается, мы, матери, как на иголках сидим, — не унималась Цзиньлянь.

— Ну что ж ты, дочка, посидела бы со мной немножко, — продолжала Юйлоу.

— Мы тебе не ровня, не родня — твоему забору двоюродный плетень, — ответила Цзиньлянь и пошла вместе с Пинъэр и падчерицей.

У малых ворот Пинъэр поскользнулась и упала.

— Ты, сестрица, как слепая плетешься, а бугорок попался — падаешь, — с укоризной заметила Цзиньлянь. — Вот и веди тебя! Я-то с тобой ногой в снег угодила и туфельки запачкала.

— У самых ворот и снег оставили, — услышав их разговор, проворчала Юэнян. — Не раз слугам наказывала. Нет, так и не убрали, рабские отродья! Тут только и падать! — Она кликнула Сяоюй: — Ступай фонарь принеси! Проводишь матушку Пятую и матушку Шестую.

— Смотри-ка, — обратился Симэнь к Юйлоу, — сама в грязи вымазалась, негодница, и к другим навязывается. Упрекает, ей, мол, туфли выпачкали. Мелет языком, а они ей ни слова. Вот негодница! И вчера тоже ни с того ни с сего запели «Месяц медовый их вновь посетил». Это она, наверное, их подговорила.

— А что она хотела этим сказать? — спросила Юйлоу.

— Да то, что, мол, Старшая сама на примирение напросилась, нарочно, мол, вслух молилась, чтоб я услыхал. В общем, ночного свидания захотела, вот что, — пояснил Симэнь.

— Ведь Пятая все песни знает, не то что мы.

— Эх, не знаешь ты, как эта негодница всех подстрекает!

С этими словами они легли, но не о том пойдет речь.

Вернемся к Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. В разговоре, пока они шли, Цзиньлянь все время называла Пинъэр то «сестрица Ли», то «госпожа Хуа». Когда подошли к внутренним воротам, падчерица повернула к себе в боковой флигель, а Сяоюй с фонарем проводила обеих женщин в садик. Цзиньлянь захмелела и держалась за Пинъэр.

— Пьяная я, — говорила она. — Ты уж меня доведи до спальни как-нибудь.

— Да ты совсем трезвая, — уговаривала ее Пинъэр.

Они добрались, наконец, до спальни Цзиньлянь и отпустили Сяоюй. Цзиньлянь оставила Пинъэр выпить чаю.

— А ведь тебе тогда у нас не бывать бы, правда? — говорила Цзиньлянь. — А благодаря кому в дом вошла, а? А сейчас все мы, сестры, по узкой дощечке идем. Чего я из-за тебя натерпелась тогда! Чего только на меня за глаза ни наговаривали! Но добрая у меня душа — Небо тому свидетель.

— Знаю, сестрица, скольких хлопот тебе это стоило. Никогда не забуду твоей доброты и милости.

— Я тебе и говорю, чтоб не забывала.

Чуньмэй подала чай. Вскоре Пинъэр простилась с Цзиньлянь, и та осталась одна, но не о том пойдет речь.

Да,

Если б знать заранее — не было б потерь,Стебелек невзрачный — словно дуб теперь.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава двадцать вторая

Симэнь Цин тайком увлекает жену Лайвана. Чуньмэй в открытую ругает Ли Мина

Ловкачу за хитрость достается,упрекают увальня за лень;Богача вседневно точит зависть,а бедняк унижен, что ни день;Злобный человек — всегда упрямец,если добрый — значит, размазня;Коли ты прилежен — значит, жаден,а расчетлив — скряге ты родня;Откровенен ты и простодушен —дураком набитым назовут;Если ж и смышлен ты и проворен —скажут про тебя: коварный плут.Вот и посудите: есть ли в миретот, что всем и каждому хорош?Или избегать будут соседи,иль не будут ставить ни во грош.

И на другой день невестка У, золовка Ян и матушка Пань поздравляли Мэн Юйлоу с днем рождения. Юэнян пировала с гостями в заднем зале. Но на этом мы их и оставим.

Тем временем вот что случилось в доме Симэня. У слуги Лайвана от чахотки умерла жена, и Юэнян женила его на дочери гробовщика Сун Жэня. Вначале ее продали в служанки судье Цаю, но она чем-то провинилась и ее просватали за повара Цзян Цуна. Симэнь Цин часто посылал Лайвана за поваром, и Лайван бывал у Цзян Цуна дома и утром и вечером, встречался и с его женой. Они, случалось, выпивали, флиртовали, а потом и совсем сблизились.

Однажды Цзян Цун не поделил с напарником какие-то деньги, и, подвыпив, они затеяли драку. Напарник пырнул Цзян Цуна ножом, и тот рухнул замертво на пол. Убийца скрылся, а жена Цзяна стала просить Лайвана поговорить с Симэнь Цином, чтобы тот от ее имени заявил властям да подговорил помощника правителя разыскать преступника и осудить на смерть, что явилось бы возмездием за убийство Цзян Цуна.

Лайван впоследствии скрыл это от хозяйки, сказав лишь, что молодая вдова — большая мастерица-рукодельница. Юэнян выделила пять лянов серебром, две перемены нарядов, четыре куска синего и красного холста да кой-какие украшения и женила на ней Лайвана. Молодую звали Цзиньлянь. Юэнян сочла неудобным появление второй Цзиньлянь и дала ей имя Хуэйлянь. Родилась Хуэйлянь в год под знаком лошади. Ей исполнилось двадцать четыре.[354] Она была двумя годами моложе Цзиньлянь. Приятное матового цвета лицо, не полна и не худа, не низка, не высока, а ножки даже немного меньше, чем у Цзиньлянь. Сметливая и прыткая, она ловко приноравливалась к любым переменам. Умела белиться и румяниться, красиво одеваться и возбуждать своим щегольством окружающих. Одним словом, настоящая мастерица соблазнять чужих мужей и разрушать семейные устои. Если сказать о ее способностях, то она, бывало:

К воротам беззаботно прислонясь,С прохожих не спускает хитрых глаз,Красуется да ноготки кусаетИ без нужды наряд свой поправляет,Поет, болтает ножкою бесстыдно…Когда ж людей поблизости не видно,Красотка у открытого окна,Истомою весеннею полна,Сидит — ни шить, ни петь она не хочет,То все молчит, а то вдруг захохочет.

Первое время Сун Хуэйлянь ничем не выделялась. Как и остальные жены слуг трудилась у котлов, но такое занятие было ей, похоже, не по душе. Прошел месяц с небольшим, и она начала подражать Юйлоу, Цзиньлянь и остальным хозяйкам. Сделала пышную, с высоким пучком прическу, уложила на висках локоны, чем сразу обратила на себя внимание Симэня, когда подавала чай. И вот у хозяина созрел план. Он выделил Лайвану пятьсот лянов серебра и послал его в Ханчжоу закупить одежды для своих домашних на все сезоны, а также заказать расшитые змеями и драконами парадные парчовые халаты, которые предназначались в подарок государеву наставнику Цай Цзину ко дню его рождения. Поездка сухим путем должна была занять добрых полгода. Лайван отбыл в середине одиннадцатой луны, и теперь Симэнь Цин мог спокойно развлекаться с его женой. Тут подошел день рождения Мэн Юйлоу. Симэнь сидел дома, когда Юэнян и остальные пировали в задней зале.