Черное сердце - Эрик Ластбадер

Глаза Луиса Ричтера были полны слез, и он отвернулся, он не хотел, чтобы сын видел, как он плачет. Старик откашлялся.

— По-моему, она не может и себя за что-то простить. Какие-то сложности, которые почти всегда возникают между братом и сестрой... Но я не уверен.

— Я бы хотел сказать ей так много!

— Понимаю. И, поверь мне, ты еще успеешь это сделать. Луис Ричтер повернулся, взял с рабочего стола несессер из свиной кожи, протянул Трейси.

— Не открывай сейчас. Пусть открывают таможенники, если очень уж захотят.

Трейси взял спецнабор, сунул подмышку.

— Трейси...

— Я буду осторожен, папа.

— Я знаю, — ответил Луис Ричтер.

Трейси наклонился, поцеловал отца в щеку. Кожа казалась странно мягкой, как у младенца. А потом повернулся я вышел из квартиры. Он слышал, как Лорин возилась на кухне, но открыть дверь туда было выше его сил. Но как же невыносимо трудно было заставить себя войти в кабину лифта!

* * *

Макоумер понял, что ошибся: Монах наверняка дал таксисту щедрые чаевые, потому что старая развалюха поджидала их у выхода из Сада Ю. Макоумер был доволен собой: сделка заключена, к тому же он получил очень ценную информацию. Настолько ценную, что шесть миллионов показались ему просто мелочью. Ричтер, сволочь! Как же я тебя ненавижу!

Макоумер забрался на сиденье. Монах прикрыл за ним дверь и сказал в окно:

— Мне в другую сторону, — Монах зевнул. — Думаю, вы согласитесь, что расстаться самое сейчас для нас время.

— О да. Конечно. — Теперь, когда сделка заключена, Макоумер хотел как можно скорее избавиться от этого несимпатичного человека, уехать из этой сомнительной страны. Ему хотелось попасть в гостиницу и позвонить.

В свете уличного фонаря Макоумер разглядел, что на подбородке и на пиджаке Монаха еще виднелись жирные следы, и его передернуло от отвращения.

— Остался один-единственный вопрос, — сказал Монах. — В какой форме будут осуществляться платежи?

— Одну треть я завтра утром переведу в любой названный вами банк в Гонконге, вторую треть — после доставки первой партии, третью — в декабре, когда прибудет весь груз полностью.

Монах кивнул.

— Такси доставит вас в гостиницу. Насчет оплаты не беспокойтесь, я вас угощаю, Макоумер!

Он сказал что-то водителю на языке мандарин, убрал руки с дверцы. Такси тронулось, и Макоумер с облегчением откинулся на спинку сиденья.

Монах смотрел ему вслед. Такси скрылось за поворотом, у южной оконечности Сада Ю. Монах взглянул в темное небо, как будто хотел разглядеть невидимые из-за городского марева звезды. Он насвистывал мотив, который для западного уха показался бы диким. А затем услышал, как взревел мотор. С северной стороны Сада к нему подъехал сверкающий «мерседес», его яркие фары пронзали тьму.

«Мерседес» остановился. Из него вышел водитель, одетый в форму китайской народной армии, предупредительно открыл заднюю дверь.

Как только он уселся и водитель захлопнул за ним дверь, Монах достал из кармана белый шелковый платок и тщательно стер с подбородка жир.

Водка, подумал он, очень ценный напиток. Она не только не дает потом такого отвратительного запаха, как американское, канадское или шотландское виски, но за нее легко выдать обыкновенную воду. Он улыбнулся: как отличить водку от воды, как не на вкус?

Служащие клуба Джиньджиань были счастливы исполнить патриотический долг и по его требованию подавать ему вместо «Столичной» воду.

Конечно, бутылка, которую он открыл в Саду Ю и разделил с Макоумером, была настоящей. Монах глядел в окно на проплывающий мимо ночной город. Как обидно, что только русские делают этот замечательный напиток! Он ненавидел русских, он им не доверял. Они лгуны, при этом агрессивные лгуны. Они выстроили свои войска вдоль границы с Китаем и только и мечтают, как бы ее нарушить. Это вечная проблема, если учесть еще и их технологическое превосходство.

А у Китая все еще не было современной тяжелой индустрии, да и торговой программы для ее финансирования — вот оно, наследие темных времен. Монах вздохнул. Результаты курса, выбранного Мао, курса, ведущего к катастрофе.

Он приказал водителю ехать помедленнее: ему о многом надо было поразмыслить, а в дороге думалось лучше всего. Ему показалось забавной, но несколько странной аналогия, пришедшая на ум: его страна следовала по тому же пути, который избрал для Японии в XVII веке Исиасу Токугава и его наследники — они старались ценой изоляции Японии от всего внешнего мира сохранить ее историческую и культурную целостность.

Когда же двухсотлетнее правление Токугавы было свергнуто и началась реставрация Мейджи, Япония оказалась в том же положении, в каком сейчас Китай: безнадежно отсталой, изголодавшейся по мировой культуре, отчаянно пытавшейся преодолеть технологический и психологический провал во времени, порождение долгого периода изоляции и репрессий.

А психологический разрыв преодолеть труднее всего. Так называемая Культурная революция, это Монах прекрасно понимал, была не более чем фикцией, испытанием сил. Теперь, когда она закончилась, страна пребывала в лихорадке. Министры и прочие официальные лица менялись с головокружительной быстротой. В политике не было никакой последовательности. И все же нынешнее правительство понимало, что надо делать, чтобы вывести Китай на уровень современной державы.

Вот почему они позволяли ему действовать так, как он действовал. Его тайные сделки приносили вечно голодному правительству немало валюты. Китаю, с его огромным населением, тяжело давались быстрые шаги. А шаги эти были известны: в первую очередь развитие тяжелой индустрии и современной военной техники. И сделки Монаха были весьма полезны.

Вот почему его положение было уникальным для Китая — полная независимость. Он проводил за границей по несколько месяцев в году. Он приезжал и уезжал, когда ему вздумается. И хотя его бизнес был, на первый взгляд, сугубо частным, на самом деле основу его контролировало государство. Так и должно быть: в конце концов, это же Китай. А Монах играл значительную роль в его прогрессе.

Но, конечно же. Монаху необходимо было скрывать истинную цель своих сделок. Его репутация покоилась на мифе о полной независимости. Любая информация противоположного плана мгновенно вышибет его с рынка.

Но этого. Монах знал, никогда не произойдет. Он был человеком, во всех отношениях противоположным Делмару Дэвису Макоумеру. Он был осторожным, консервативным, терпеливым. И дальновидным.

Теперь он видел, что представляет из себя Макоумер. После всего, что он о нем слышал, было любопытно встретиться с этим человеком. Встреча подтвердила то, что он предполагал и ранее: Макоумер из тех, кто одержим идеей своего превосходства над остальным миром. Что ж, он даст этому человеку все, что тот просит, а потом оборвет с ним все связи.

Монах улыбнулся: нет, одна веревочка, но крепкая, та, на которой он и будет держать Макоумера, все же останется.

* * *

В самолете, совершавшем челночные рейсы в Вашингтон, Трейси целых десять минут провел в раздумьях о том, что ему сказать директору. Но так ничего и не придумал.

В иллюминаторы колотил дождь, они летели в густых облаках, закрывших как землю под ними, так и небо над ними. Трейси постарался думать только о чем-нибудь другом: пусть подсознание решит за него эту проблему.

Сегодня утром он прежде всего попросил Айрини переделать ему билет: он отправился в Гонконг через Вашингтон. И потому вылетит из Нью-Йорка на сутки раньше запланированного. Затем набрал частный номер Директора.

Номер за эти годы не изменился, однако изменилась система его защиты. Он услышал женский голос.

— Администрация, — сказала женщина, потом в трубке возникла особая тишина: начали работу системы прослушивания. Вполне возможно, подумал Трейси, что иные из них сконструировал его отец.

— Я бы хотел поговорить с Директором.

— Директор сейчас на совещании, — произнес бесстрастный голос. — Могу ли я осведомиться, кто звонит?

— Мама, — ответил Трейси.

— Простите? Не поняла.

Это была ложь номер один. Все она прекрасно понимала, абсолютно все: это была ее работа. Трейси повторил кличку, которую когда-то присвоил ему Фонд.

— Пожалуйста, подождите, — произнес голос. — Меня вызывают по другому номеру, — это была ложь номер два.

— Привет, Мама! — воскликнул теперь уже мужской голос, веселый и сердечный. — Это Мартинсон.

— Не знаю никакого Мартинсона, — спокойно произнес Трейси.

— Как не знаешь, старик? Мы же вместе учились в Принстоне. Неужели забыл?

— Я не учился в Принстоне, — ответил Трейси так, как предписывали правила. — Я заканчивал Майнз, выпуск шестьдесят восьмого года.

— Понятно, — веселье из голоса исчезло. — Одну минуту, пожалуйста.

Послышались три щелчка: его снова переключили на другую линию.