Жажда/water (СИ) - kissherdraco

В нем еще билась та дикая боль и ярость, решимость выкрикнуть Пэнси в лицо слова заклинания и смотреть, как она падает. Была бы это Авада? То, что он собирался крикнуть? Убил бы он ее? Что он, совсем сбрендил и охренел, скатился ниже отца? Что он, еще хуже? Драко не знал, не мог разобраться. Мог только содрогаться в позывах рвоты, надеясь, что что-то выйдет, но он сегодня почти не ел, а без еды шла только желчь. Наверное, и она скоро кончится. Лужа его рвоты еще не впиталась в трещины пола там, внизу.

Он попытался мысленно вернуться назад, до конца, до начала. Ему нравилось думать, что это из-за нее, что это все из-за Грейнджер. Но причем тут она? С какой стати? Потому что он точно знал, что сам виноват. Всегда и везде только сам, ― и все, к чему он так упорно стремился. Может, он так низко пал из-за нее. Но и в этом был виноват только сам.

Драко плохо соображал ― с тех пор, как увидел истерзанную Грейнджер. Но сейчас туман в голове был такой густой ― он с трудом понимал, откуда идет звук дыхания. И почему его так пугают неясные образы, мелькающие в этой бледной дымке. Кошмар. Беспредел. Полное поражение и безнадежность.

Драко отчаянно хотел опять ощутить вкус собственной рвоты. Но сейчас… пришлось признать, что внутри было пусто.

Он поднялся, едва сознавая, что делает, держась за бачок, потому что ноги подкашивались от стыда. Потянулся к раковине, почти соскальзывая, изо всех сил хватаясь за края, будто пытаясь оторвать ее от стены. Открылся кран. Драко нагнулся, наполнил сложенные ладони, потом прополоскал рот. Вкус был резкий, жесткий. Вода не принесла облегчения. Он попытался еще раз. Тот же химический вкус. Потом вода стала горячей, слишком горячей, потому что он слишком долго ждал. Драко попробовал снова. Вода обожгла язык, и стало немного легче ― он отметил это где-то на границе сознания. Поднял глаза и взглянул на себя в зеркало. Слева на челюсти наливался синяк. От удара Поттера. Жаль, что удар был таким слабым. Синяк – таким незаметным.

Вода перестала течь, опять стало тихо.

Как ему удалось? Так быстро дойти до конца? Всего за семнадцать лет. Драко чувствовал себя стариком, потрепанным жизнью. Опустошенным, конченым. Это конец. Все. Он подошел слишком близко к тому, чтобы стать… или уже стал ― он больше не был уверен ― чудовищем из своих кошмаров. Плевать, что сделала Пэнси. Неважно, насколько сильно он хотел видеть ее мучения ― думал, что, несмотря на переполнявшие его пустоту и отчаяние, хоть в одном может быть уверен. Он никогда не станет бить женщин. Лучше словами, ведь можно убить словом. Например, внушить, что любил ее. И имел – снова и снова, а потом вышвырнул в подходящий момент. Как половую тряпку, с разбитым нахрен сердцем так, чтобы его нельзя было склеить. Он с радостью бы это сделал. В точности и дословно. Все, что угодно, за то, что она сделала с Грейнджер. С той, которую он… что-то в нем… он…

В памяти всплыло что-то ― среди звуков ударов и криков боли, жалобных просьб о пощаде. Слишком давно…

Наказание.

Он отчаянно хотел, чтобы его наказали. За все его гребаные ошибки, за каждую оговорку. И смерть казалась лучше всего. Не правда ли? Когда не осталось шансов на искупление, возможности выбраться из пропасти, куда он сегодня себя загнал. Пошел искать Грейнджер. Сочувствовал ей – до боли. До слез. Потом нашел Пэнси. И… распустил руки. Он дошел почти до конца.

Или лучше просто остаться здесь. Стоять и смотреть на свое отражение, утопая в отчаянии. Может, смерть слишком хороша для него. Слишком проста, слишком милосердна.

Он был просто молод. И достаточно честен с собой, чтобы признать: ему не хватит смелости, чтобы покончить с собой. Просто исчезнуть. И не проще ли будет позволить отчаянию поглотить себя? Драко признал, что он трус. Ну и что? Он может быть кем угодно. Потому что уже стал всем, что ненавидел.

Возможно, ему не на что надеяться, потому что Пэнси права. Гермиона любит Гарри, она любит Рона. Они ее тоже любят. Ее семья всегда рядом, и она не станет ей рисковать. Тем более ради него. Самого жалкого из своих знакомых. «Помнишь, она тебя жалела?» А сейчас… пусть его это бесит, он не может ее винить. Ни капельки.

Драко жалел отца за жестокость. За то, что он бил мать. За неспособность понять, насколько неправильно – абсолютно, кошмарно неправильно – во всех аспектах, любым способом ― причинять боль. Эти его побои ― просто злодейство. Слишком страшно, неважно, какова цель. Он жалел отца за его слепоту.

Как забавно. Как охуительно смешно, трогательно до кровавых слез, не правда ли? Отец, я жалею тебя за то, что ты это делал. С другой стороны ― мои поздравления, потому что ты умудрился передать это все. Своему сыну. Наверняка до смерти хочешь узнать, что из меня выйдет. Теперь, когда я сделал первый шаг. Почему бы тебе вместо этого не передать мне свою силу? Силу стать тем, кем ты был. Потому что у меня ее никогда не было. В самом деле не было. Я только тыкался, как слепой щенок.

Драко не понимал. По крайней мере, сейчас. Не верил, что что-то может еще

измениться. Он так привык падать в бездну, когда не за что ухватиться, и некому протянуть руку и удержать. Так почему не сейчас?

Ему было так стыдно.

Это отражение перед ним.

Он был слишком похож на мать. И слишком мало ― на отца.

И смотри. Смотри, что ты со мной сделал. После всего ― я до сих пор хочу видеть тебя в своей чертовой роже. Я жалок. И слаб. Ты меня вывернул наизнанку, а я все еще хочу слышать тебя, снова побыть с тобой. И пусть твоя оплеуха поставит меня на место. Как это было бы просто. Потому что смотри, кем я стал – без тебя. Не понимаю. Зачем ты со мной это сделал? И я виноват. Как тебе удалось породить такого поразительного морального урода? Наверное, до сих пор жалеешь. Лежишь там гнилой в могиле. Я вот точно жалею. Каждую чертову секунду.

Драко крепче схватился за край раковины. Каждый раз, когда он позволял себе думать так долго, вот так расслабиться, он чувствовал, как в нем закипает кровь, поднимается злость и ярость, отвращение к жизни и ко всему, что она ему дала. Все, превратившееся в ничто. Даже Грейнджер. Даже Грейнджер он не был нужен.

Это о чем-то да говорит. Тебя достаточно посылали, почему бы тебе не понять наконец, ты, кретин? Разуй глаза и пойми, где ты есть. Ты один, всегда будешь один, и даже мысль о том, чтобы искать утешения у грязнокровки ― ужасна и отвратительна. Тебя уже не спасти. Та, о которую ты должен был вытирать ноги, от тебя отвернулась. Догадалась, чего ты на самом деле стоишь: ничто и никто без отцовской воли.

Ты жалок, ты ничего не добился сам, не смог продержаться даже до конца чертовой школы. Не смог держать себя в руках, пока не стало слишком поздно.

Вдруг зеркало перед ним раскололось посередине, трещины разбежались к краям. Потом треснуло еще раз, разваливаясь на куски, один упал в раковину и разбился. Драко заметил кровь на костяшках пальцев. И ударил в зеркало снова.

Опять и опять, пока стекло не начало обваливаться ему под ноги, дробясь и отскакивая от плиток пола, окружая его потрясающим грохотом, жутким, блистательным эхом разбитых сердец, языков, легких ― взрывающихся, разорванных в клочья, растоптанных и разбросанных вокруг. Драко все бил и бил, не понимая, что не может остановиться, просто продолжал долбить кулаком всюду, где видел свое отражение, чувствовал, как стекло вспарывает кожу, и где-то на границе сознания слышал крик ― отчаянный, дикий рев, рвущийся у него изо рта сквозь оскаленные зубы. Кровь капала в раковину, пятнала участки кожи, глаза и зубы, но он так и не успел осознать это, пока не осталось ничего, кроме стены. Драко упал на колени, едва не задев головой каменный угол раковины, рухнул на пол, уронив окровавленные руки, опустив голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Его тело подергивалось; рев и усиленный эхом звон, грохот бьющегося стекла наконец стихли. Он дышал с неровными всхлипами, медленно отползая к стене, отталкиваясь изрезанными ногами.

Боль. Тоска. Мука. Отчаяние. Драко сидел, опустив голову. И чувствовал, как его омывают слезы.

Скорчившись на холодном камне в углу. Вцепившись в волосы израненными руками. Драко Малфой, содрогаясь в рыданиях, пытаясь выплакать душу.

Думаю, тебя можно поздравить, отец. Ты должен очень гордиться.