Седьмая жена - Игорь Ефимов

Что ж, дорогие радиослушатели, если и на мою долю выпадет что-то подобное в Перевернутой стране, я даже не смогу пожаловаться вам. Ибо вы вспомните эту передачу и скажете: «Ты был предупрежден дважды, пеняй на себя».

14. Ленинград

Блестел и испарялся мокрый асфальт. Блестящая точка жгла бронзовый лошадиный круп. Блестел купол собора. Крошечные туристы расхаживали там, за перильцами, в высоте, и смотрели на крошечные автомобили и троллейбусы внизу.

– Вы очень понравились нашему мэру, – сказала Мелада. – Я не помню, чтобы он кого-нибудь из гостей провожал до лестницы. Думаю, он сделает все, о чем вы просили.

– И все же решающая встреча – завтра. Все будет зависеть от того, что нам скажут на консервном заводе. Вы уверены, что они получили наши образцы?

– Я звонила с утра. Ящик доставлен им в целости и сохранности. Они обещали ознакомиться к завтрашнему заседанию.

– Прекрасно, превосходно. Кто это на коне?

– Один из наших царей.

– Как? Вы оставили памятники царям? В Америке после революции всех бронзовых королей переплавили на пушки.

– Там за собором есть еще один. Самый знаменитый. Основатель этого города. Он прорубил окно, чтобы русские могли выйти в Европу. Но получилось наоборот: Европа пролезла через окно в Россию. И выстроила для себя этот город на Неве. Хотите посмотреть?

– С удовольствием. А вы не устали. Как ваши ребра? Их можно пересчитать?

– Если идти медленно, совсем не болят. Я люблю показывать Ленинград. Но иногда слишком увлекаюсь и начинаю хвастать. Говорю таким тоном, будто сама участвовала во всех великих событиях. Будто сама стояла под картечью вот на этой площади, холодным декабрем, много-много лет назад.

– Я что-то читал. Это было восстание военных – да? Неудачный путч. Его подавили в тот же день. Чего они хотели?

– Скорее всего – избавиться от позора мелочных обид. Так сказал наш поэт. Но в учебниках, конечно, пишут по-другому. Пишут, что они хотели свергнуть царя и освободить народ. А народ их не поддержал. Люди стояли вокруг площади и глазели. А к вечеру царь подвез пушки и расстрелял восставших.

– Тот самый царь, который верхом на лошади перед мэрией?

– Да.

– А где же памятники мятежникам?

– Их нет. Правда, их именами названы улицы, площади и переулки.

– Но почему они ждали до вечера? Почему сами не захватили дворец, корабли, мосты?

– У них не было вождя. Офицер, которого они выбрали главнокомандующим, не явился на площадь. Кроме того, мне кажется, они пытались вести себя, как на дуэли. Они все были дуэлянты и всё старались делать по правилам поединка. Царская власть оскорбила их – они бросили ей вызов. И ждали, чтобы противник либо извинился, либо прислал секундантов для переговоров. Договориться о виде оружия, о расстоянии. Но противник подвез пушки и без всяких правил их расстрелял. Выживших арестовали. На следствии они вели себя растерянно, выдавали друг друга. Наверное, потому, что следствие не упоминалось в дуэльном кодексе. Потом их отправили на каторжные работы в рудники. А пятерых повесили вон в той крепости за рекой.

– Крепость выглядит очень старинной. Должно быть, выдержала много штурмов.

– Ни одного. Вы не замечали? Если крепость выстроена надежно, ее никто не решается штурмовать. Вспомнить хоть Тауэр в Лондоне. Тоже стал тюрьмой и местом казней. Штурмы приходилось выдерживать дворцам. Вот этому, например. Уже сто лет спустя после восстания дуэлянтов. Конечно, дворец трудно оборонять. Окна низко, кругом двери и ворота. Если бы защищавшиеся догадались вовремя перейти в ту крепость, может быть, они и отбились бы. Но, видимо, им больше нравилось погибать во дворце, чем выживать в крепости-тюрьме. Слишком любили комфорт.

– Мне нравится эта галерея, повисшая над каналом.

– О, это очень примечательное место. Считается, что именно здесь утопилась героиня знаменитой оперы. Когда я водила экскурсии, мои русские туристы при виде мостика через канал непременно начинали напевать: «Ночью и днем, только о нем думой себя истерзала я. Где же ты, радость бывалая…» Ваша покойная жена не пела эту арию?

– Кажется, нет… А что там за колонна с ангелом?

– Триумфальная. Самая высокая в мире. Победа над Наполеоном – ее нужно было отметить чем-то необычайным. Тысячетонную глыбу гранита везли из финской каменоломни на специальном корабле. Тогда ведь не было современной техники. Пришлось, вместо подъемного крана, вызвать две тысячи солдат. Не странно ли: в Париже стоит колонна, прославляющая победы Наполеона, а во всех других столицах – колонны, прославляющие его победителей. Однажды я пыталась узнать: есть ли у какого-нибудь народа, где-нибудь памятник великому поражению? Никто не мог припомнить.

– Разве что стена плача в Иерусалиме.

– Действительно. Надо будет это обдумать. А видите тех гранитных атлантов? Экскурсантам я, конечно, не рассказывала, но вам могу сознаться: когда я была студенткой, мы с подругой всегда назначали мальчикам свидания около них. И если мальчики не приходили, мы начинали фантазировать, что мы влюблены в этих атлантов. Гладили их по каменным пяткам, кидали снежки в голые спины и жутко хохотали. Она была влюблена в того – крайнего справа. Его звали Гриша. В зимние дни у Гриши на плечах намерзал снежный воротник. А мой Игнатий стоял в середине. И если мальчик все же приходил на свидание, я тихо извинялась перед Игнатием и просила не переживать. Уверяла, что это несерьезно, временное увлечение. Так оно и оказывалось. Я теперь даже не помню имен тех мальчиков. А Игнатия помню. Бай-бай, Игнатий! Давайте все же обойдем его по другой стороне улицы. Он всегда был непредсказуемый ревнивец.

– Все эти европейцы, пролезшие в прорубленное царем окно, – сказал Антон, – смотрите, как им хотелось повторить города своего детства. Собор – как в Риме, дворец – как в Версале, мосты и каналы – как в Венеции. Архитектор – что за несчастная профессия! Художнику всегда найдется чистый холст, поэту – стопка бумаги. А этим обязательно подавай чистый, незастроенный город. На всех ведь не напасешься. То-то они обрадовались, наверно, когда их позвали сюда.

– Раз уж вы упомянули поэтов – вон там за каналом дом-музей нашего величайшего. Как я его боялась в школе! Откроешь томик, прочтешь наугад строк двадцать – и жить не хочется. А через десять минут рука сама тянется снова открыть. Как наркотик… «Дар напрасный, дар случайный, жизнь – зачем ты мне дана?…» Я не понимала учителей: как они могут давать нам такие мучительные книги? Но они все делали вид, будто ничего опасного в этих томиках нет. Когда-нибудь я прочту вам несколько стихов. Правда, говорят, что в переводах эта сладкая отрава исчезает. Получается что-то вроде безалкогольного вина, безникотинных сигарет.

Они вышли на мощеную площадь, уставленную неподвижными трамваями. Люди сидели в трамваях послушно и тихо, как в библиотеке. В одном окне белела прижатая к стеклу щека спящей женщины.

– Дом моего позора, – показала Мелада. – Здесь сдают экзамен на вождение автомобиля. Мы выезжали с экзаменатором из подворотни. Я спросила, куда повернуть – налево или направо? Он сказал: «Чем глупые вопросы задавать, учили бы правила. Придете через месяц». Из-за трамваев я забыла, что это площадь, а не улица. А ее ведь можно объезжать только направо. До сих пор как вспомню – краснею.

– За чем эта очередь?

– За тем, что будут давать.

– Вы шутите.

– Ничуть. Магазин еще закрыт на перерыв. Видите – внутрь никого не пускают. Люди ждут. Может быть, это будет подсолнечное масло, или сахар, или мыло, или сыр, или даже колбаса.

– Но если не будет того, что им нужно?

– Они купят то, что будет. Для родственников, для соседей, для друзей.

– А если окажется слишком дорого?

– Я уже говорила вам: у нас цены не меняются.

– То есть они воспримут кусок мыла как случайный сюрприз? как выигрыш в лотерею?

– Примерно так. У вас сила людских желаний измеряется числом долларов, которые человек готов потратить. У нас – числом часов, которые он готов отстоять в очереди. Но и вы должны сначала потратить сколько-то часов, чтобы заработать свои доллары. Так не проще ли тратить их прямо в очереди, не надрываясь?

– Сейчас мы утонем в пучине политэкономии. Лучше не надо. Что там за церковь? Вот такого я, пожалуй, не видел в Европе. Похоже на разноцветный свадебный пломбир с башнями.

– Называется «Храм на крови». Здесь был убит царь – освободитель крестьян. Иностранным туристам всегда очень трудно объяснить, почему мостик, ведущий к храму, носит имя убийцы царя. А все прилегающие улицы названы именами других заговорщиков. И улица, на которой стоит прекрасный дворец с атлантами, – не именем человека, который его строил, а именем того, кто его взрывал.

– Ох, эти иностранцы, – сказал Антон. – Жалкие люди – все примеряем на себя. Пытаемся представить, каково бы нам было где-нибудь у себя в Далласе ездить по таким улицам и мостикам. Выходишь утром из дома, садишься в автомобиль, отправляешься на работу. Сначала по бульвару имени Освальда, потом выезжаешь на шоссе Чарльза Мэнсона, через десять минут сворачиваешь на авеню Чэпмена, ведущее к площади Сирхана Сирхана, а там уже рукой подать до твоей конторы в переулке Уилкса Бута. Представишь такое и поневоле занервничаешь.