Седьмая жена - Игорь Ефимов

В сущности, в миллионах подобных бдений вокруг чайника и бутылки с водкой ежевечерне происходят дебаты, которые определят следующие – новые – имена в литературных святцах. Каждая кандидатура обсуждается и рассматривается с той же ревнивой придирчивостью, с какой у нас разбирают кандидата в Верховный суд. Однако верховный судья назначается всего лишь пожизненно. Если он вам не по душе, вы можете тихо и терпеливо ждать его смерти. Русский же литератор зачисляется в святые классики до скончания веков. И все, что он написал, будет влиять на ваших детей, внуков и правнуков. Поэтому обсуждение кандидатур тянется порой десятилетиями и протекает с несоразмерной, непонятной нам страстью.

У приехавших туристов может остаться впечатление, что вся страна населена одними словопоклонниками. На самом деле их совсем немного. Просто, как я уже говорил, только они не боятся встречаться с гостями из-за границы. Когда живешь долго, как я, узнаешь постепенно и другие слои. Сталкиваешься с начальством всех рангов, главное занятие которого – прятать свои привилегии и богатство. Они словно знают, что их благополучие замешано на чем-то нечистом. Никогда не скажут «это мое». Они употребляют странное слово, которого нет ни в одном словаре: «спец». Спецполиклиника, спецсамолет, спецдача, спецраспределитель, спецпоезд, спецкурорт. Словопоклонники не завидуют им, даже подсмеиваются. Вообще начальство принято презирать и осуждать. И все же тому, кто живет долго, опасаться нужно именно словопоклонников.

Как бы это объяснить…

Когда вы выйдете обратно на улицу после первого участия в разговорной мистерии, душа ваша будет полна ликования. Что вам за дело теперь до того, что весь город по крыши залит тоской и злобой! Ведь вы только что окунулись в атмосферу такой горячей и сердечной приязни, вас приняли – без заслуг и услуг – только за то, что вы есть вы, – в тесный круг друзей, умеющих так радоваться друг другу, так украшать друг другу жизнь, существовать на такой полноте и самоотдаче человеческого общения, какую вам не доводилось переживать никогда раньше. Даже мрачность текущих перед глазами лиц меньше тяготит вас. Вы начинаете думать – или фантазировать, – что у каждого из этих людей есть где-то маленький домашний храмик доброты и нежности, есть круг близких, внутри которого маска «Куда укусить?» спадает и онемевшим губам возвращается способность открыться в улыбке.

Потом вы начинаете регулярно ходить в дома словопоклонников. Вас передают из кружка в кружок. Вам всегда рады, у них всегда есть время для вас. Вы лучше и лучше понимаете их язык, понемногу открываются для вас подтексты иронии, скрытых цитат, беззлобного пародирования, поэтического подтрунивания. Вы начинаете участвовать в их делах, помогать чем можете – привезти из-за границы книгу, лекарство, увезти письмо. Их так легко обрадовать, им так мало нужно от жизни, от судьбы, от вас. Ваше сердце захвачено, растоплено, вы полны благодарной влюбленности в этих людей.

Но берегитесь, не поддавайтесь.

Не для нас этот климат, не рассчитана наша кожа на подобный всеохватный жар. Скоро, очень скоро начнете вы чувствовать болезненные уколы. Сначала в пустяках. Кто-то из новых друзей не позвонил вам, когда обещал. Кто-то не позвал на вечеринку с зажаренным глухарем, привезенным знакомым браконьером. А на вечеринке, куда вас позвали, все присутствовавшие слишком легко забыли о вас, перебросили все внимание – причем гораздо более восторженное – на приезжего, притащившего новую магнитофонную пленку с песнями очередного непризнанного гения.

Ревнивая боль накатывает на вас все чаще и чаще. И не уходит. Накапливается слой за слоем. Тщетно уговаривать себя, тщетно убеждать, что никто тобой не пренебрегает, что такова их манера отношений. Что женщина, с которой ты два часа, уединившись в коридоре, делился самыми сокровенными чувствами, все еще помнит тебя и месяц спустя, а не подходит просто потому, что сегодня в новой компании это ей почему-то неудобно. И знакомая супружеская пара, всегда подвозившая тебя до посольства, не потому сегодня забыла это сделать, что ты уже достал для них медицинский справочник, а просто потому, что им надо было срочно ехать домой. И вообще, с чего ты взял, что доверительная дружеская беседа обязывает твоего собеседника и при следующей встрече как-то выделять тебя из гудящей, тесно клубящейся толпы?

Невозможно понять: мы ли неисправимые собственники, не умеющие оставить чужую душу всеобщим достоянием, неогороженным парком, всегда пытающиеся превратить ее в наш собственный маленький садик с табличкой: «Не входить»? Они ли небрежные соблазнители, сбивающие нас с толку своей открытой на все стороны душой, не имеющие в своем языке даже слова для огороживания ее священным забором «прайваси»? Или всему виной мороз неослабной трескучей злобы, текущий по улицам их городов, из которого неосторожно кидаешься на сходки словопоклонников, как в горячую – обжигающе горячую! – сауну?

То есть я хочу сказать вам: не бойтесь их бедности, доносов, тесноты, давки, слежки; не бойтесь керамических плиток, выпадающих вам на голову из стен их домов, не бойтесь открытых люков под ногами, не бойтесь проходных дворов и темных подъездов; при удаче и сноровке вы увернетесь от их обезумевших грузовиков, пройдете по шатким деревянным мосткам над морем грязи, съедите солянку в вагоне-ресторане и останетесь живы. Бойтесь дружбы словопоклонников – она опалит, расплавит, разобьет вам сердце. И у нас нет от нее защиты.

На прощанье печальный дипломат дал мне книгу одного французского путешественника, посетившего эти места сто пятьдесят лет назад. Дипломат уверял, что книга не утратила своего значения и в наши дни. «Вам будет любопытно читать и сравнивать», – говорил он. Следуя его совету, я сижу сейчас на носу «Вавилонии»-, входящей в устье Невы, листаю подаренную книгу и с удивлением нахожу все на тех же местах. Я убеждаюсь, что мне нет нужды сочинять описание знаменитого города для вас, дорогие радиослушатели, что я могу прямо читать куски из записок полуторавековой давности:

«Подернутый дымкой силуэт берега возникает вдалеке между небом и землей. По мере приближения к нему вы начинаете замечать неровности этой линии. Вскоре вы понимаете: то, что поначалу казалась лишь незначительными бугорками, на самом деле представляет собой гигантские архитектурные сооружения… Мы различаем уже позолоченные купола монастырей и колокольни, построенные в греческом стиле; затем появляются современные здания – фасад Биржи, белые колоннады колледжей, музеев, казарм, дворцов, стоящих вдоль гранитных набережных. Вы проплываете мимо двух огромных сфинксов тоже из гранита… Вскоре взгляд путешественника привлекает множество башенок и шпилей. Санкт-Петербург окружен со всех сторон монастырями и колокольнями: крепостной вал благочестия вокруг безбожного города…

Шпили, позолоченные и заостренные, будто ловящие электричество; портики, основания которых почти исчезают под водой; площадки, украшенные колоннами, которые выглядят потерянными среди огромного окружающего их пространства; античные статуи, весь облик которых так не соответствует характеру местности и цвету неба, что они выглядят как пленные герои, попавшие в землю врагов…»

А вот – ну не удивительно ли! – и описание тех же ревнивых чувств, которые так красочно обрисовал мне печальный американский дипломат. Во время плавания французский путешественник ~ автор записок – познакомился с несколькими русскими – судя по всему, предшественниками нынешних словопоклонников, – которые совершенно очаровали его. И он был больно задет тем, что они почти забыли о нем, когда плавание закончилось:

«Берегитесь изящества в женщине и поэтичности в мужчине – они ранят глубоко именно потому, что защитой от них пренебрегаешь.

Мы все еще были вместе на палубе, но между нами не было прежней близости. Наш кружок, еще вчера гармонично слитый, сегодня утратил свои таинственные связующие нити. Ничто не могло опечалить меня сильнее, чем эта внезапная перемена… Каждый из них был готов вернуться в привычную колею своей жизни, а я оставался предоставлен своей судьбе вечного скитальца… Я больше не интересовал их… Сердца людей севера переменчивы; их чувства недолговечны, как бледные лучи их солнца… Они едва сказали мне „до свиданья". Я для них умер… Ни теплого слова, ни взгляда. Они больше не думали обо мне. Тени волшебного фонаря исчезли с экрана, оставалась только белая пустота. Мне доводилось не раз сталкиваться с намеренным пренебрежением… Но никогда, никогда оно не причиняло мне такой глубокой боли».

Что ж, дорогие радиослушатели, если и на мою долю выпадет что-то подобное в Перевернутой стране, я даже не смогу пожаловаться вам. Ибо вы вспомните эту передачу и скажете: «Ты был предупрежден дважды, пеняй на себя».