Город Желтой Черепахи - Павел Молитвин

Знаю, знаю, что на него уголовное дело завести хотели! Из-за отсутствия улик суд не состоялся. Ну и заступники нашлись — кто из корысти, а кто из энтузиазма прикрыли Леонида от ханжей и дураков. Злое-то? Злое в нем, пожалуй, и правда было… Что же вы хотите — один крылатый среди ползающих!

Однако волей случая он, что ни говори, в разряд гениев попал, а судить гения по общим меркам — это, знаете ли, занятие неблагодарное. Леонид ведь и сам жестоко страдал от своего дара, сам боялся своих фантазий, своего разыгравшегося воображения. Темноты боялся: диковинный жуткий образ в темноте как-то сам собой лепится, вылезает из подсознания. Воды боялся, хотя плавать любил до умопомрачения. Как-то рассказывал он мне такой случай: плывет в маленьком озерке, где крупнее окунька размером с ладошку живности нет и быть не может, открыл глаза в воде и видит — поднимается к нему из глубины что-то огромное, темное, вот-вот острыми зубами в обнаженный живот вопьется, начнет выгрызать потроха, опутает липкими щупальцами, уволочет на дно… Рассказывает — смеется: «Знаю ведь, — говорит, — что это мое же воображение надо мной подшучивает, а ничего с собой поделать не могу», и в глазах — страх безмерный.

От этого-то страха он, скорее всего, и умер — зашлось сердце от ужаса и захлебнулся. При его-то фантазии он такую чертовщину измыслить мог — бр-р-р! Самый истеричный, самый жестокий ужас — он же безотчетный. Вроде бы и знаешь, что бояться нечего, и все же так и корчишься, так руки-ноги и сводит, так дыхание и захватывает…

Нет, отчего же, пробовал он лечиться, к психиатрам обращался, гомеопатам, шарлатанам всяким. Облучали они его чем-то, пичкали таблетками, снадобьями всяческими пользовали, да толку от них… Вовремя вы, Костя, напомнили про лекарства, покину я вас на минуточку…

Что вы, теперь меня такими вопросами не смутишь! Официально мы с Леонидом так и не зарегистрировались, хотя и были близки. У каждого свои увлечения случались, ссорились бывало, но как-то все равно рано или поздно все возвращалось на круги своя. Работа связывала, он ведь без меня как без рук был, а главное, я думаю, его успокаивало мое присутствие. Спасало от страха одиночества, не давало темному ужасу вырваться из глубин подсознания. Может, я что-то и упрощаю, но чем больше чудовищных тварей порождала его фантазия на потребу публике, циркачам и киношникам, тем более жуткие образы занимали их место. Да вон, взгляните на фото слева от трюмо — эта пакость одна из последних.

А началось-то все сравнительно безобидно, взять хотя бы случай с птицами, — на Финском заливе это было. Летают себе чайки, выхватывают из воды мелкую рыбешку, отдыхающие за ними наблюдают, посмеиваются. И вот, только одна птица в очередной раз на волну опустилась, как вдруг высовывается из темно-свинцовой воды уродливая рыбина и раз — откусывает чайке голову. Кровь фонтаном, все, кто видел, в ужасе — что за напасть, что за невидаль такая! Кто-то потом даже в газету про это написал — вот, мол, до чего строительство дамбы довело. А Леонид стоит бледный как мел, губы трясутся: «Я же, — бормочет, — не хотел этого! Господи, что за бред, что за кошмар такой неотвязный!» Страшно ему жить было, страшно!.. А дураки завидовали: «Нам бы его способности!» Ну, дураки они и есть дураки, что с них взять…

Давайте-ка, Костя, последний вопрос. Заговорились мы с вами, а время уж позднее. Да и до гостиницы вам добираться — не ближний свет.

Как я отношусь к экстрасенсам и иже с ними? Ну как, живут и живут. Пока их мало, они в гуще-то и незаметны, — так, одна из слабых сил мира сего. Вот ежели б начали они активно плодиться и множиться, тогда дело иное, тогда б о них и стоило задуматься. Леонид, бывало, говорил, что в состоянии многому людей научить. Правда то была или бравада одна — не знаю, но вот дар он свой наверняка передать мог, разбудить его, проявить. Мог, но не сделал этого. И знаете почему? Ну, если не знаете, значит, просто не задумывались.

Представьте-ка, что все люди смогут летать, — это же на всех окнах — мало того что глухие шторы вешать — придется еще и решетки железные монтировать. От границ государственных вовсе ничего не останется, к чему это приведет, объяснять не надо. Или, скажем, все мысли друг у друга читать научатся — ничего себе перспективка, а? Грязи-то у каждого из нас, если задуматься, на душе ого-го сколько, а кому голую да грязную душу свою напоказ выставлять охота? Лучше уж тогда сразу головой в петлю. Да взять хоть лечение. Ведь если я мыслями своими на расстоянии человека вылечить могу, так покалечить-то его мне и вовсе ничего не стоит — «ломать не строить», — верно? Много ли тогда от человечества останется? Вот и выходит, что Природа, или Разум вселенский, или Господь, как хотите называйте, снабдив человека множеством способностей, в неизреченной своей мудрости поставили на них надежные предохранители. И пока жизнь наша и мораль не изменятся, пока души от скверны не очистятся, сбивать эти замки, снимать ограничители никак нельзя.

Хотя и хочется. Всем хочется все мочь. Однако и с нынешними-то нашими скромными возможностями мы в борьбе с самими собой изнемогаем, а развяжи нам руки, таких бед наделаем — ой-ой-ой! Так-то вот.

Ну что вы, Костя! Спасибо, рада была с вами познакомиться. Будете еще в наших краях — заходите. Да, имейте в виду, трамваи у нас редко ходят, особенно в последнее время.

* * *

«Ушел. Ушел, сияя молодостью и самодовольством, столичным костюмом, честолюбием и глупостью. Ушел, так ничего и не поняв, не задав главных вопросов, хотя, казалось, и был от них недалек. Так всегда почему-то кажется. Столько лет прошло, а все надеешься на что-то, говоришь, говоришь… Но, может, и не надеешься уже, а просто тянет побередить прошлое? И знаешь, что не надо, самой хуже будет, а за язык будто так и тянет кто, так и дергает…

Может, я сама виновата? Может, прав был Леонид и надо было открыться, выплеснуть душу: интервью честное, до конца честное дать или воспоминания написать? Но кому они, честные, нужны? Ведь не увидят, пропустят главное, пробегут глазами, заметив, запомнив лишь забавную, фабульную, анекдотическую часть! Их сюжет интересует: кто на ком женился, кто кому изменил, сколько тысяч заработал, а муки изъязвленной души, погибающей под тяжестью дара, которому нет и не может быть применения в этом мире, — это не для них. Из этого не сделать сенсацию. И вместо того чтобы взглянуть на себя через призму услышанного, прочитанного и увидеть в своем глазу бревно, будут в моем соломинку искать. Найдут, разумеется, найдут, да не одну! Найдут, извлекут из жизненного контекста и подадут как «жареное»! Зачем мне это?

«Дар случайный, дар напрасный…»

Ныне и присно и во веки веков благоухающие розы и волшебный полет, светлая дружба и чистая любовь — все радостное и благородное останется невостребованным, зато в цене насилие, грязь, кровь. И неведомо никому, невдомек, что прежде всего это уродует не зрителя, не слушателя — созидателя. И никто не спросит, как живешь ты с исковерканной душой, из которой давно уже не растут дивные цветы, а лезут, лезут, как убегающая каша из кастрюли, лишь поганые, ядовитые грибы; из которой, потревожь ее невзначай, уж не повеет сказочным ароматом, а разве что вырвется смрадная вонь.

Люди, люди! Мы же зеркало! Мы даем вам то, что вы хотите, то, чего вы от нас ждете, мы становимся тем, чем вы желаете нас видеть! Честь и слава тем, кто может управлять своим даром, а как быть тому, кого он ведет, волочит по жизни, уродует, развращает, калечит?

Боже, Боже мой, прости мне слабость мою, прости грехи мои вольные и невольные!..»

— Матильда?! Это опять ты… Ну что тебе, дьявольское наваждение, тварь рогатая, усатая, тварь премерзкая? Что серпами-челюстями шевелишь, хоботом кровососным поводишь, клювом гадостным щелкаешь? Уйди, нечисть, не мучь!

Лапы, клешни, щупальца свои поганые убери, убери от меня! Не я, не я тебя вызывала! Не хотела я, навсегда забыла, зареклась! Это он, он, франт этот ласковый, щеголеватый, пустой, он тебя вызвал! Он вспоминать, говорить заставил! К нему иди — вон он на остановке мается, дожидается своего трамвая.

Иди, лети, ползи, катись со всех своих ног, лап, крыльев, колес, гусениц! Бог свидетель, я хотела, старалась отрешиться, очиститься, отречься от дара этого проклятого, но раз уж снова о нем вспомнили, разбудили демона, так пусть он их, а не меня мучит. Иди, ночь — твое время!

1991 г.

Байки звездного волка

Осы

— Пусть меня спишут в диспетчера, если после того, что я расскажу, вы не измените отношения к насекомым, — пробасил Роман Эдуардович Стамов, он же Рэд Стамов, он же Звездный Волк.

Я тихонько притворил дверь и протиснулся к свободному стулу.

— Теперь-то отношения с тахильдами стали лучше, а помните, раньше чуть не до вооруженных столкновений доходило? Нынче они притихли, еще бы, крупнейшую эскадру звездных крейсеров потерять — не шутка. А началось все с того, что меня послали к Скорпиону — зоопарк колонистам отвезти. Должны же тамошние дети фауну своей прародины знать, и не только по микрофильмам. Вы смеетесь! — Голос Звездного Волка гудел, как из бочки. — Вы думаете: мышки, мартышки, крольчатки, бельчатки — как хорошо! Знаете, сколько у человека нервных клеток? Около тридцати миллиардов! Так вот, половину я потратил на этих животных.