Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

со своей жизнью на Гордон-сквер[845]. Как же я восхищаюсь ее отношением к жизни – словно это вещь, которую можно выбросить, – и обстоятельствам. Анжелика пойдет в школу. Теперь мне надо ответить на множество восторженных писем. Из «Simpkin» пишут, что многие крупные издательства гордились бы иметь нас в списке своих авторов. Через 10 лет мы будем по-настоящему знамениты. Во всяком случае, я без особых проблем, которых и не должно быть, вернулась к дневнику.

13 апреля, суббота.

Привычки постепенно меняют облик нашей жизни, как время физически меняет лицо, но люди этого не замечают. Вот я, например, использую эту студию, чтобы уединиться и посидеть здесь со своим дневником; почти всегда прихожу сюда после чая. Но в последнее время не печатаю и не подписываю конверты. Есть вероятность, что привычка однажды погубит этот дневник.

Я с отвращением размышляю над вопросом о Нелли, извечным вопросом [об увольнении]. Это просто абсурд – тратить столько времени на разговоры о слугах, сколько тратим мы с Л. И покончить с этим не получается, ведь все дело в системе. Как может одна необразованная женщина так портить нам жизнь? Она превращается в кочующую дворнягу, которая нигде не хочет пускать корни. Я бы могла проверить свою теорию на практике, подыскав приходящую прислугу, цивилизованную, пускай и с ребенком, зато из Кентиш-Тауна[846] и относящуюся ко мне как к работодателю, а не как к подруге. Эти проблемы родители завещали нам.

Здесь очень тихо и холодно. Сегодня днем я гуляла с Пинки по субботним улицам и, увидев примулы у тротуара, вдруг очнулась и поняла, что на дворе апрель. Мне казалось, будто сейчас январь, когда в 15:30 люди уже зажигают свет в своих спальнях. Поездка в Родмелл накрылась из-за холода, но, пока у меня не будет новой комнаты, я в любом случае не смогу там работать.

Мы всегда в первую очередь думаем о работе.

Я только что согласилась написать еще четыре статьи для миссис Ван Дорен, поскольку она подняла цену до £50 за штуку[847] – выходит, я получу новую комнату, сколько бы это ни стоило. Деньги меняют мои привычки. Не знаю, запомнится ли мне тот факт, что нынешней весной – впервые за 16 лет, то есть с 1912 года, – я могу увидеть в магазине блестящие синие чашки и подумать: «Почему бы мне их не купить? Но ведь они стоят £6… Но ведь я зарабатываю более £1000 в год. И могу заработать столько, сколько захочу». В голове по-прежнему проносятся все эти мысли, прежде чем я разжимаю свои старые жадные пальцы и расстаюсь с деньгами. Но мне всегда кажется, что лучше купить, чем потом жалеть.

На днях у нас был Хью Уолпол; с 16:30 до 19:15, один, у камина. Те же неловкие разговоры, что и обычно; он, оживленный и беззаботный, ненавидит войну; но опять этот его болезненный эгоизм и желание снова и снова мусолить одно и то же: собственные писательские недостатки, откуда они берутся и как их исправить. Все это смешивалось с его обычным и привычным ощущением благополучия и восхищения, которые, как Уолпол сам признается, когда я спрашиваю его, приносят ему огромное удовольствие. По правде говоря, он начинает сомневаться, что способен доставлять удовольствие и делать добро, но не желает признаваться в этом; вот почему он ищет моего общества – пемзы, которая очистить его от грязи. Он слишком много спорит. Но если подумать, мне нравятся эти энергичные шумные личности; я люблю разговоры о России, войне, великих деяниях и знаменитых людях. Если я не вижусь с ними, я их романтизирую.

Леонард наверху заканчивает работу со счетами «Hogarth Press». Вчера он выдал премии трем работникам: £25 миссис Картрайт; £20 мисс Белшер[848]; £20 Кеннеди. Позже они прислали букет роз. Впервые мы получили более £400 прибыли. Сейчас у нас работают 7 человек, и я с гордостью думаю о том, что все семеро в каком-то смысле зависят от моего умения писать. Это, конечно, большое утешение и гордость для меня. Но дело не в писанине, а в том, что семь человек кормятся и живут за счет моих текстов: крупный мужчина вроде Перси [Бартоломью]; женщина с лицом морковного цвета вроде Картрайт и т.д. В следующем году они будут жить за счет «Женщин и художественной литературы», и я предсказываю неплохие продажи. Книга очень убедительна. Думаю, что именно ее форма – наполовину беседа, наполовину солилоквий – позволила вместить больше, чем любая другая. Она сама пришла мне на ум и не давала покоя, когда я лежала в постели после поездки в Берлин (я уже пробовала писать в таком стиле раза четыре, но шло со скрипом, а результат оказывался неудовлетворительным). Я сочиняла с такой скоростью, что когда брала ручку и бумагу, то чувствовала себя перевернутой вверх дном бутылкой с водой. Писала так быстро, как только могла; слишком быстро, поскольку теперь мучаюсь с корректурой, но именно эта форма дарует свободу и позволяет перескакивать с одной мысли на другую.

К счастью для своего душевного здоровья, внимания ко мне сейчас очень мало, и поэтому я могу забыть о вымышленном «Я», ибо это уже наполовину так, а слава компенсирует остальное. Я вижу, как мое знаменитое «Я» колесит по миру, но мне комфортнее замкнутость и самодостаточность, как сейчас.

Какое же это удовольствие – потратить фунт, например на ужин в Ричмонде, и не отчитываться за него. Мы ужинали там с Витой. Было холодно. Мы проехали по парку. Я видела человека, который вел на поводке большого кота. Видела много странных компаний в отеле. «Почему они пришли сюда сегодня вечером?» – спросила я. Там была старуха, набивавшая брюхо как стервятник. Женщина, весь вечер сидевшая с согнутыми под столом ногами вот под таким углом

; юная модница в сером платье с розовой окантовкой; две дочери с выпученными глазами и в бархатных платьях; всевозможные эмоции, насмешки и интерес постоянно пересекали огромный зал от одного столу к другому. Официанты, подумала я, здесь только на одну ночь; все вокруг нереально и скоро исчезнет. Но в данный момент все идет своим чередом. «У вас был тяжелый день, мисс …?» – спрашивает миссис …, наклоняясь, чтобы поговорить с ней. «О да, ужасно тяжелый», – отвечает мисс …, занимая свое место за столом с зарезервированной для нее бутылкой содовой воды. И в полном отчаянии она ждет, когда принесут блюда.

29 апреля, понедельник.

Льет как из ведра. Ох уж эта холодная весна! Сухая, как кость, вплоть до