Казанова - Иен Келли

Акт V, сцена III

И снова Венеция

1774–1782

Казанова? Что вы хотите узнать? Он пьет, ест, смеется и рассказывает невероятные истории.

Портрет Казановы, принц Белосельский

«История моей жизни» заканчивается в 1774 году, когда Казанове было сорок девять лет. На последней странице, в незаконченном предложении, Казанова повествует о малозначительном романе в Триесте с актрисой. Это выглядит так, как если бы он был прерван на полуслове, возможно даже смертью — как иногда утверждают. Неясно, действительно ли он собирался продолжать писать после возвращения в Венецию в 1774 году, со временем, как он говорил, его жизнь становилась все более горестной, а не развлекательной, чтобы ее пересказывать, и, как драматургу, ему, может быть, нравилась идея о симметрии композиции, заканчивающейся возвращением в город-порт. Реальная жизнь была менее гармоничной.

Вернувшись в Венецию 14 сентября 1774 года, Джакомо встретил теплый прием. Это был, как Казанова писал своему другу, «самый счастливый день в моей жизни». Дандоло был еще жив, Казанова увидел Марколину, Анджелу Тозелло, мадам Манцони, Кристину и ее мужа, чей брак он помог организовать несколько десятилетий назад. Они одолжили ему деньги. Он встретился с Катариной Капретта, с которой бегал нагишом в садах Джудекки, ставшей теперь респектабельной дамой. Его дружба с Андреа Меммо в целом по-прежнему продолжалась, хотя в настоящее время Меммо стал влиятельным патрицием, и у Джакомо создалось впечатление, будто аристократ несколько смущается его; Джустиниана Уинн осталась в далеком прошлом.

Бывший посол, а сейчас — прокурор, Лоренцо Морозини и сенатор Пьетро Дзагури много лет упорно просили за Казанову и недавно были вновь назначены в Совет десяти, так что у Джакомо до сих пор оставались друзья в высших эшелонах власти, но в основном они были из тех венецианцев, кто ориентировался на остальной мир в Европе, которому изгнание Казановы казалось лишь очередным примером византийской отсталости Венеции.

Казанова нашел, что город сильно изменился. Инквизиция по-прежнему властвовала, но среди среднего класса возросло недовольство. Что более важно, здесь имелась живая, политизированная и конкурентная издательская культура, от чего Казанова смог извлечь выгоду и, конечном счете, — пострадать.

Он поселился в небольшом доме, на Калле-де-ла-Балоге около Сан-Марко и сел писать свой будущий шедевр: современный перевод «Илиады». Первый том будет опубликован в 1775 году, следующий — в 1776 году, а третий — в 1778 году, но затем публикации прекратились из-за отсутствия подписчиков. Достойная классическая литература была в Венеции больше не в моде — все 339 подписчиков были из числа его зарубежных приятелей, а не местными жителями, которые могли бы поддержать тот дух, который он хотел предложить городу.

В 1776 году он стал работать, опять тайно, на инквизицию в качестве гражданского осведомителя. Это было совсем другим делом, нежели шпионаж за границей: он следил за устроителями азартных игр, по иронии судьбы делая почти то же самое, что и Мануцци двадцать лет назад. Отчеты Казановы, написанные под именем Антонио Пратолини, существуют и по сей день. Инквизиция платила ему ежемесячную зарплату в пятнадцать дукатов за позорный труд шпионить за своими согражданами, когда те занимались собственными делами. Но это давало ему регулярный доход, плюс небольшую сумму ему до сих пор выделял Дандоло. Джакомо стремился увеличить поступления и потому приобщился к миру венецианских журналистов. В январе 1780 года он начал выпускать ежемесячный литературный обзор («Opuscoli Miscellanei»), содержавший целый ряд статей, которые были написаны им самим. Выпуски продолжались всего лишь несколько месяцев. Затем он вернулся к семейному бизнесу — как импресарио театра, в котором имел некоторый успех в прошлом. Он работал с театром «Сант-Анджело» и дешевой труппой французских актеров вместе с более дорогими звездами. Казанова также основал еженедельный журнал драматической критики, чтобы публиковать в нем мнения о своем театре. Журнал назвали «Вестник» («Le Messager»), но он тоже просуществовал недолго.

По стандартам Казановы, его жизнь текла размеренно и плавно. Летом 1779 года он встретил швею Франческу Бучини и стал жить с ней в гражданском браке вместе с ее матерью и братом в маленьком доме с видом на Барберио делла Толле, который стоит и по сию пору и смотрит на школу Вивальди. Мы мало знаем об их совместной жизни, кроме того, что она писала ему в течение семи лет после того, как он оставил ее, нежные, наполненные сплетнями, заинтересованные письма. Она, должно быть, любила и понимала его и чувствовала, что может предложить ему теплый домашний очаг, которого у него никогда по-настоящему не было и который, как она думала, был ему нужен. Они жили как респектабельная венецианская пара в течение нескольких лет.

Казанова завел несколько новых друзей, среди них — писателя, с которым у них было много общего. Лоренцо да Понте, еврей, обратившийся в христианство, был секретарем сенатора Дзагури, который выступал за возвращение Казановы в Венецию, и теперь они часто встречались друг с другом в сенаторском палаццо и в оживленных театрах города. Да Понте часто спорил с Казановой за чашкой кофе или стаканчиком мальвазии. «Мы могли встретиться иногда у Дзагури и иногда у Меммо, — вспоминал да Понте, — оба они любили то, что было в Казанове хорошего, и прощали плохое в нем и научили меня делать то же самое. И даже сейчас я не знаю, на какой стороне баланс». В некотором смысле, Казанова вышел на «пенсию», как хотел, со старыми и новыми друзьями-единомышленниками обсуждал книги, театр, жизнь и любовь. Но литературная слава, не говоря уже о финансовой стабильности, все еще ускользала от него.

По меркам восемнадцатого века он считался достаточно старым, и теперь его жизнь отмечали известия о смертях близких. Его мать умерла в Дрездене в 1780 году, ей было шестьдесят восемь, и в том же году скончалась Манон Балетти, но только в возрасте тридцати шести лет. Десятки любовных писем последней отправятся вместе с Джакомо, когда он покинет Венецию через несколько лет — может быть, она была права, полагая, что может оставаться в сердце Казановы только не давая ему ничего большего. И Беттина Гоцци, которая, первая научила его сладострастию, если уж не любви, тоже умерла на его руках.

Казанова становится сварливым. С одной стороны, он чувствовал, что Венеция и весь мир французской литературы должны его признать, хотя большая часть написанного по-прежнему оставалась неопубликованной. Однако в антагонистической журналистской культуре Венеции конца восемнадцатого века он начал обращать свой талант в желчные комментарии. Ежедневно в городе продавали агрессивные полемические брошюры, и споры неизменно вращались вокруг конкретных фракций, как правило, возглавляемых патрицием либо известным местным писателем. Казанова добровольно втянулся в подобную полемику. Находясь на водах в Абано вблизи Падуи летом 1779 года, он начал работать над трудом, призванным шокировать. «Материалами к жизнеописанию г-на де Вольтера», опубликованном в Венеции в 1779 году. Казанова, вместе с другими писателями, ненадолго прославился выпадом в адрес гения, как и стремился. Возможно, его репутация как «человека незначительного», космополитичного бродяги и игрока, мешала венецианцам относиться к нему так серьезно, как он того хотел и заслуживал, а может, против него выступал тот неоспоримый факт, что он являлся сыном комедийной актрисы. Разочарование из-за исключения из общества легло тяжелым бременем на него, поскольку он никогда не мог примириться со своим прошлым, репутацией или даже самым мелким пренебрежением. Он впадал в опасную тоску.

В мае 1782 года, когда он обедал с патрицием Карло Гримани в великолепном палаццо ди Санта-Мария Формосса, Казанова вступил в разговор с неким Карлетти, которому был должен денег Карло Спинола, генуэзский дипломат, а Казанова как раз выполнял черновую секретарскую работу для генуэзца. Карлетти попросил Джакомо напомнить дипломату про долг. Казанова согласился, но неохотно, «вынужденный… текущим состоянием собственных дел». Гримани выступил в качестве свидетеля их соглашения о том, что венецианец получит процент от суммы долга как посредник.

Джакомо пошел к Спиноле, добился от него расписки о намерении оплатить долг и вернулся.

Карлетти отказался оплачивать услуги Казановы, за исключением отчисления ему процентов с периодических платежей, на которые согласился Спинола. Гримани отмалчивался, а Казанова возражал. Он обвинил Карлетти в нарушении слова, в ответ Карлетти обрушился на него с оскорблениями. Тогда в спор вступил Гримани, сказавший, что не прав Джакомо, и приказавший тому спокойно сесть. Казанова так и сделал, после чего Карлетти продолжил поносить его.