Цветы и железо - Иван Курчавов

— Что же вы ему ответили, Отто?

— Я категорически опроверг такие предположения! Я сказал Хельману вот что: профессора вели из конюшни недалеко от меня, но я его видел, а он меня — нет: я стоял в темноте. Я видел, как партизаны плевали ему в лицо, таскали за волосы, как глумились над ним, когда снова привели в конюшню. Я видел, как этот слабый и беспомощный старик плакал!

— Благодарю, Отто…

— Я не хотел, чтобы вас волочили на допросы: ужасная это штука! Вспомните, и вы меня защищали от нападок коменданта, когда мы вернулись из Лесного. Так что мы в расчете!

Старик ничего не сказал и только крепко пожал руку Отто. За окном кто-то испуганно вскрикнул. Петр Петрович встал и подошел к окну. Крик не повторился. На улице метался снег и завывал ветер. Что-то скрипело наверху, вероятно оторванная доска стропил.

Окно занавесилось тонким узором морозного кружева.

Калачников подумал о том, что военнопленным сейчас должно быть холодно: дров мало, а достать их негде. Он разрешил употребить в топливо все, что можно сжечь. Отапливали крольчатник стружками, обрезками древесины, но и их было мало. Да и голод усиливал восприимчивость к холоду. Но что мог сделать для них Калачников, если у него у самого было несколько охапок дров, а хлеба при умеренном стариковском аппетите не больше чем на две — три недели? Его мысли прервал Отто.

— Господин профессор, — произнес он глуховатым голосом, — коммунисты, как утверждает наша пропаганда, сожгли рейхстаг в Берлине. А почему они не сожгли пятнадцать лет назад известную пивнушку в Мюнхене? А?

Вот и разберись, Петр Петрович, что за человек этот хромой немецкий солдат Отто!

— Отто, вы кем работали до войны?

— А разве это имеет значение?

— Я спрашиваю ради интереса.

— Что из того, что я был когда-то наборщиком, набирал демократические тексты, — тихо проговорил Отто. — Я немец! Юнкер или батрак, рабочий или барон — не все ли равно? Мир видит нас близнецами от слишком порочных родителей!

Да, Отто нельзя отказать в смелости!

— Но ведь немцы могут гордиться многими именами, — сказал Петр Петрович.

Однако Отто не дал ему договорить.

— Эти имена в прошлом, профессор! Сейчас у нас, как пишут большевики, сплошные «г», что, кажется, не совсем прилично звучит по-русски!

«Гитлер, Геббельс, Гесс, Гиммлер, Геринг», — перебирал в своей памяти ненавистные фамилии Калачников.

— Шелонские партизаны, профессор, не знают, кого просвещать! — сказал Отто. — В Шелонске не солдаты, а калеки, какой с них толк?

— Книжки куда-то нужно девать, вот и разбросали в Шелонске, — проговорил Калачников безразличным голосом. — Москва, наверное, дала задание, побоялись ослушаться.

— Беречь книжки нужно! Скоро литературы на немецком языке потребуется много, — ответил Отто.

Калачников сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей. И лишь спустя несколько минут, словно опомнившись, позевывая, равнодушно спросил:

— А собственно, почему вы считаете, что в Шелонске должно быть много литературы на немецком языке?

— В Шелонск в конце мая или в начале июня прибудет на отдых дивизия СС. Насколько мне известно, наше командование облюбовало ваш город для отдыха своих потрепанных дивизий.

— Вот оно что! — сорвалось у Петра Петровича.

— Госпожа Кох в восторге: она будет блистать в «свете» — в Шелонске появится много офицеров; ее теперь не скоро выкуришь из вашего города. А господин комендант недоволен: для большого гарнизона вряд ли его оставят в этой должности.

Отто посмотрел на часы. Время сменять часового. Он поднялся, пожелал спокойной ночи и ушел.

Петр Петрович задумчиво смотрел в окно. Он потушил лампу и отодвинул маскировочные бумажные шторы. Темень и тишина такие, словно Калачников жил не в городе, а приютился в сторожке лесника где-то в дремучем и безмолвном лесу.

Шелонск стоял незаметной точкой в нескольких десятках километров от важнейших коммуникаций врага. И вот скоро придут в город эсэсовцы, одно упоминание о которых бросало людей в дрожь и холод. «Да помогут ли тут листовки? — рассуждал Калачников и сам себе возражал: — Помогут! Почему бы нет? Если эти фашистские палачи поверят в то, что Германия будет поставлена на колени, а они посажены на скамью подсудимых, по-другому начнут действовать».

3

Очередной связной от Огнева навестил Калачникова вскоре. Это был новый человек, и разговор, как обычно, начался с пароля. Связной долго и бережно жал руку Петра Петровича и улыбался в свою рыжую округлую бороду. От него припахивало дымком; руки у связного огрубевшие, они были в коричневых и черных пятнах: видно, он имел дело с кузницей и железом.

— В Шелонске жить не довелось? — спросил Петр Петрович у связного, когда тот, потирая руки, усаживался за стол.

— Нет, — ответил связной, пряча улыбку в бороду.

— Знакомое лицо, — сказал Калачников.

— Бог сотворил людей по своему образу и подобию.

— Но сколько людей — столько и лиц! — возразил Петр Петрович.

— Ни я, ни вы, Петр Петрович, всех людей на земле не выстраивали. Наверняка оказались бы и похожие. Вот немцы. Похоже, что у всех у них одно лицо — подлое!

— Я сам так думал, — проговорил Калачников, натягивая на стол сморщенную салфетку. — А вот сегодня побеседовал с одним немцем и подумал: нет, не все они одинаковы.

— Что же он говорил, чем покорил вас, Петр Петрович?

Калачников слегка приподнял плечи и медленно опустил их.

— Покорить не покорил, но заставил усомниться в моих первоначальных предположениях, что все немцы стали подлецами, — ответил Петр Петрович. — Трезвые мысли высказывал, о поражении фашистской Германии думает.

— Быть может, провокатор?

— Я слушал. Говорил в основном он. Между прочим, немец намекал на то, что в Шелонск надо забросить побольше антифашистской литературы.

— А для чего побольше? Гарнизон в Шелонске незначительный!

— Слышал он, что командование немецкой армии собирается прислать в Шелонск на отдых эсэсовскую дивизию, вот…

Гость нетерпеливо перебил:

— Что вы говорите? Целую эсэсовскую дивизию?

— За что купил, за то и продаю… Так вот для них Отто, солдат этот, и желает антифашистской литературы.

— Эсэсовская дивизия, вот оно что! Это хорошо… — начал связной.

— Да чего же тут хорошего? — удивился Калачников и даже привстал. — Эсэсовцы в Шелонске — это плохо, дорогуша, очень плохо! Лучше, когда их нет!

— Это правда, — согласился связной. — Я имел в виду другое, Петр Петрович… Да, вот листовки… Просвещать эсэсовцев, конечно, нужно, но лучшая для них наука — битье. Мертвые эсэсовцы не способны на зло. — Знакомый голос у вас! — Петр Петрович долго и пристально рассматривал гостя. — Где-то я вас видел…