На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— А старостой-то что он с мужиками выделывал? — продолжал он на всякие лады крестить Кузьму Тимина. — Прямо всем на удивленье. Староста имеет у нас право посадить мужика на одни сутки. До Тимина старосты закон этот особенно не соблюдали. В каталажку сажать, конечно, кой-кого приходилось. Но больше воров, конокрадов. А из мужиков редко когда за пьянство, да за буянство. А Тимин сразу же стал налегать с этим законом на недоимщиков. Сначала на тех, которые победнее да посмирнее. А потом взял в оборот и справных мужиков. Да ведь что придумал, сукин сын? Садит мужика в холодную на одни сутки. На другой день выпускает его и спрашивает: «Заплатишь недоимку?» А если тот не платит, он тут же сажает его еще на одни сутки. И так манежит его, пока тот не наскребет ему что-то на уплату.

Вот пошерстил он таким манером несколько мужиков и сообразил, что всю деревню может поставить на дыбы и что его непременно укокошат при удобном случае. Сообразил это и стал придумывать, каким манером ему по-другому выжимать с мужиков деньги. И удумал, брат, такую штуку, что все диву дались. Призывает, к примеру, Андрея Маслекова али там Тимофея Похабова на сборню и требует с них подать. А те в один голос заявляют, что денег у них пока нет, платить нечем, и они готовы садиться в каталажку. «Для чего мне, — говорит им Тимин, — ваша каталажка? Мне деньги от вас нужны. Конечно, я, — говорит, — имею полное законное право посадить вас… Но я, — говорит, — не такой, как другие старосты, и не хочу вас утеснять, так как знаю, что с деньгами у нас в деревне дивствительно туговато». И тут же велит сотскому и десятскому, которые неотлучно торчат при нем, пойти к этим хозяевам, взять у них самовары и немедля принести их на сборню. Потом велит навесить на эти самовары бирки, чтобы всем видно было, чьи они. «Насчет отсидки, — говорит он этим хозяевам, — вы не беспокойтесь, — сажать я вас не буду. А самовары останутся здесь на сборне всем на обозренье, пока не заплатите недоимку. Живите, — говорит, — без самоваров. Чай можно, — говорит, — ведь и в чугунке варить». Вот какую штуку удумал наш Кузьма Тимин. Ты понимаешь, что после того в доме у людей получается? Баба ругается, дочеря плачут, суседи смеются. Стыд и страм на всю деревню. Мужики взвыли от такого оборота. А как быть? Все делает по закону, даже уважительно, только с подковыркой. И смех и грех. Хочешь не хочешь, а надо как-то изворачиваться, что-то продавать, залезать в долг, чтобы из этого как-то выпутаться.

Старостой Кузьма Тимин был уж давно. Еще до японской войны. Глядя на него, и другие старосты начали забирать у мужиков самовары. Теперь это во всей волости вошло в моду. Особенно понравилось это нашему волостному старшине. Теперь он, чуть что, сразу приказывает отбирать у недоимщиков самовары. Знает, сукин сын, что мужику без самовара некуда податься.

Поговорив о Кузьме Тимине, мы еще раз проверили наш список по моим отметкам, доели хлеб с салом и поехали дальше до самого Сингичжуля. Там поскотина была Финогеном проверена вместе с Иваном Адамовичем.

Финоген был очень доволен, что все у нас так хорошо получилось с этой проверкой, и завел длинный разговор о том, какое облегчение дает человеку грамота. Конечно, мужику в хозяйстве она вроде как бы и не нужна. Тут и без грамоты можно обойтись. Была бы только силенка, старанье да сообразительность. А как попал на работу в город, на прииска али торговлишку завел, так там без грамоты без этой тебя кругом окрутят да еще в тюрьму укатают.

— Там без грамоты человеку прямо, брат, труба. Я вот сам, к примеру, был под Енисейсковым на приисках. Там кто хоть и с небольшой грамотенкой, а все-таки наверх лезет. В артельщики, в нарядчики, в приказчики, а на худой конец, где-нибудь на складе отсиживается. А мы — дураки — от зари до зари с кайлой да с лопатой. Свету божьего не видим. Поехал туда по дурости на длинные рубли, на легкий заработок. И теперь еще бога благодарю, что живым оттуда выбрался. Деньги там заработать, конечно, можно. Но там же их у тебя за харчи, за одежонку и вытянут. А что останется — с дружками пропьешь. Сам я к выпивке не особенно привержен. А все одно пил. Потому что в артели. Вместе работаешь — вместе и пить приходится. Но главное, от начальства житья там нет. У нас по этой части здесь все-таки легче. Когда-то черт занесет в деревню пристава, старшину али заседателя… А если и приедут, то мне наплевать на них. Уеду на свою пашню али на покос. И вся недолга. А в случае какой неувязки можно и в тайгу податься. Там, брат, никакое начальство не найдет. Это вот в старости запрягли меня, так приходится, хочешь не хочешь, тут валандаться. А то начихать бы мне на них. А на приисках, там, брат, дохнуть без начальства нельзя. Артельщики, нарядчики, приказчики… И каждый, понимаешь, жмет на свой лад. На работу опоздал — штраф, приболел немного — вычет! Кругом охрана, горный надзор какой-то. Все что-то нюхтят, присматриваются… Сказал что насупротив — сразу берут на замечанье. Недаром, видать, и в песне поется:

Приисковые порядкиДля одних хозяев сладки,А для нас горьки…

Тут Финоген затянул песню про то, как он работал на золотых приисках. Песня была длинная, а Финоген знал ее не особенно твердо. Так что все время сбивался. Но у него было хорошее настроение, и он все равно пел эту песню, пока мы не доехали до деревни. Дома мы вручили наш список Ивану Адамовичу. Он просмотрел его и остался очень доволен нашей поездкой. С этого дня я еще чаще стал переписывать ему разные списки.

Иногда Иван Адамович ездил по своим делам в Кому в волостное правление, и Финоген оставался в деревне без него. В этих случаях он особенно не волновался. Ведь писарь уехал прямо к начальству. Там на месте он получит все бумаги, все приказы и даст на них какой следует ответ. На то он и писарь, и грамоту большую знает, чтобы всеми делами в деревне заправлять.

Но беда была в том, что Иван Адамович жил у нас в Кульчеке один, а семья и хозяйство у него были где-то в Караскыре, в Солбинской волости. Вот он время от времени и ездит в свой Караскыр. И хоть не так уж часто, а все-таки иногда отлучается. Особенно летом. И не отпустить его нельзя. А то смотается человек да и уедет совсем. Что тогда делать? Своих-то писарей в деревне нет.

Во время таких отлучек Ивана Адамовича Финоген все время сидел в его квартире у Сычевых в ожидании какого-нибудь подвоха из волости. Мало того, он и сотского, и десятского держал на всякий случай при себе. Вдруг какая-нибудь оказия — все-таки вся власть будет при месте. Особенно боялся он в таких случаях волостной почты или приезда нарочного с каким-нибудь срочным пакетом.

В дни прихода почты Финоген с утра заходил за мной, и мы вместе с ним встречали волостного ходока. Один раз мы получили от него пять писем и два казенных пакета. Письма отложили в сторону. Тут дело простое: вручить их десятскому — Никите Папушину — и тот разнесет их кому надо. Другое дело казенные пакеты. В них все может быть. Могут спешно потребовать какие-нибудь важные списки али самого вызвать к старшине. Что тогда делать? Хоть нарочного за Иваном Адамовичем посылай.

Наконец по молчаливому знаку Финогена я осторожно распечатал пакет, который поменьше, резонно полагая, что в маленьком пакете меньше всяких подвохов со стороны волостного начальства. В нем оказались две небольшие, но очень строгие бумажки. В одной из них волостное правление требовало от кульчекского старосты какие-то сведения о посадке в деревне табака. Вопреки моему ожиданию эта строгая бумажка не произвела на Финогена никакого впечатления.

— Положи под чернильницу. Приедет сам — напишет, что мы в Кульчеке табак не разводим, а покупаем его в лавке у Яши Бравермана.

Вторая бумажка была не больше первой. Но она ввергла нас с Финогеном в недоумение. В ней требовались сведения о состоянии анатомического театра в Кульчеке и строго-настрого наказывалось, в случае необходимости, произвести в нем полный ремонт.

— Что это, брат, за штука атамический тиятр? — спросил меня Финоген.

Я сознался, что не знаю.

— А ты припомни, не рассказывал ли вам чего-нибудь о нем в школе Павел Костентинович?

Я стал припоминать, что нам рассказывал в школе Павел Константинович, но про анатомический театр ничего не помнил.

— Может, Ворошкова спросить? — посоветовал я Финогену. — Он ведь всем свой театр про шайку разбойников показывает.

— Правильно, брат. Давай-ко позовем его.

Тут Финоген вышел на крыльцо и громко закричал:

— Ворошков!.. Сергей Семенович!..

— А-э-э… — послышалось из соседнего двора от Ермиловых.

— Зайди-ко, брат, на минутку! — крикнул Финоген. — Поговорить надо по одному делу!

— Иду! — послышалось в ответ.

Через минуту Ворошков сидел уж с нами у Сычевых.

Разговор об анатомическом театре Финоген начал с Ворошковым исподволь. Сначала он спросил его о том, как идут у него дела и не возьмется ли он выделать ему к зиме несколько овчин на шубу да сбить немного шерсти на катанки. А потом стал дознаваться, как у него идут дела с вечным двигателем.