На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

Потом он сходил с нашими мужиками в наш маральник и сразу же забраковал Егорку. И ростом он не вышел, и на тело худощав… Видать, чем-то болеет. И по части пантов ненадежен. Зверь еще молодой, не вошел в силу. Хорошие панты надо ждать от него не раньше чем через два-три года. Тогда это будет настоящий зверь, а сейчас ему битая цена семьдесят — семьдесят пять рублей.

Наши охотники понимали, конечно, что Толоконников умышленно сбивает их цену на марала, и в свою очередь доказывали ему, что наш Егорка ничем не хуже того марала, которого он купил в Караскыре, и требовали за него не меньше чем сто двадцать пять рублей. После долгих споров они в конце концов сошлись на ста рублях. Через два дня Толоконников приехал к нам со своим работником и с большими предосторожностями увез Егорку к себе.

А наши охотники сразу же разобрали после этого маральник и развезли свои бревна по домам. Большие расчеты начать тысячное дело кончились ничем. Каждому пришлось по полтора пуда маралятины да по двадцать рублей деньгами. Дядя Илья плакался и жаловался с этим делом на свою несчастную судьбу. Остальные артельщики тоже были недовольны таким концом, но особенно не огорчались: двадцать рублей тоже деньги. Можно кое-как рассчитаться с податями, а насчет тысячных доходов от маральника… В это они, вероятно, верили мало с самого начала, так как привыкли в своей жизни более к постоянным неудачам. И совсем не вспоминали нашего Егорку, которого так любовно кормили и холили в своем маральнике. Как он там живет у Толоконникова, какие у него выросли рога? И в самом ли деле он еще марал-недоросток или уже вошел в свою звериную силу?

Около петрова дня Толоконников заказал с кем-то нашим артельщикам приезжать к нему на снятие пантов. Никто из наших мужиков к нему не поехал. Надо было начинать сенокос. А у дяди Ильи весь покос держится на наемных поденщиках, а домашность на работнике и работнице, за которыми наблюдает тетка Марья. И он спокойно поехал в Проезжую Кому посмотреть на это дело. По приезде оттуда он сразу же заявился к нам рассказать, что он узнал там и увидел. Толоконников снимал панты в этом году с шести зверей и в их числе с нашего Егорушки. Нанимал на эту работу проезжекомских мужиков. Здоровые ребята — один к одному. И дело свое знают, так как снимают панты у него уже не первый раз. А поливать зверей водой, когда отпиливают им рога, он нанимает особо и платит тем людям меньше, как простым поденщикам.

Дядя Илья не скрывал своего восхищения Толоконниковым. Обстоятельный и обходительный мужик. Все у него обдумано и заготовлено. Даже фершала привез на всякий случай из Комы. Но все у него обошлось как нельзя лучше. Одному парню зашибло, правда, ногу. Но даже перелома не было. А вечером всем было хорошее угощение с выпивкой.

И хозяйка, видать, у него неплохая, и стряпня, и пиво — что надо. Гуляли до самого утра, чинно, благородно, без шума, без ссор, без фулиганства.

В общем, но расчетам дяди Ильи, Толоконников заработает на пантах в этом году, за вычетом всех расходов, не менее пяти, а может, и шести сотен. Вот что значит хороший хозяин, с головой, сокрушался дядя Илья. А мы, дураки, продали нашего Егорку. И панты у него оказались не хуже, чем у других маралов, и выглядит он настоящим зверем. В конце концов, эти панты с него мы могли уступить тому же Толоконникову. Даже за половинную цену. И деньгами имели бы эти злосчастные сто рублей, и зверь оставался бы у нас в маральнике. И дальше дядя Илья завел разговор о том, что, пожалуй, будущей зимой есть прямой расчет, если, конечно, выпадет подходящий снег, отправиться мараловать в Сисим. Может, бог даст удачу. Только теперь зверя уже не продавать. Надо разводить свой маральник. Верное, выгодное дело.

А наши мужики давно уже сообразили, что Толоконников обошел их на этом деле. И марала увел за полцены, и артель распорушил. И они не прочь были снова отправиться в Сисим попытать счастья. Осенью, конечно, будет видно. Все зависит от того, какая будет зима. По малому снегу за маралом в тайгу ведь не пойдешь… А пока пришел сенокос. И не до маралов. Знай вкалывай от зари до зари.

Глава 16 КУЛЬЧЕКСКАЯ ВЛАСТЬ

Мне трудно сказать, откуда у отца родилась мысль отдать меня в Кому в волостное правление в подписаренки. То ли это шло от желания каким-нибудь путем непременно вывести меня в люди, то ли от сомнений в том, сумею ли я со своим здоровьем сделаться когда-нибудь настоящим работником.

А может, какую-то роль сыграло тут еще одно обстоятельство. Дело в том, что напротив нас у Сычевых жил на квартире наш кульчекский писарь Иван Адамович Куренчанин. Занимался своим писарством Иван Адамович не на сборне, где для этого имелась маленькая горенка рядом с каталажкой, а все дела вершил на своей квартире у Сычевых.

Здесь у него всегда сидел староста, торчали сотский и десятский. Сюда к нему привозили из волости почту с письмами и разными приказами начальства.

Письма Иван Адамович сразу же передавал десятскому, чтобы тот разносил их по деревне кому следует, а потом вызывал к себе мужиков и вручал им всякие повестки, объявлял разные распоряжения начальства.

И все это вручалось и объявлялось каждому непременно под расписку. Уж такой был заведен порядок от высшего начальства. Вызывают человека, скажем, в волостной суд, присылают ему об этом повестку. И эту повестку следует вручить обязательно под расписку. А в повестке сказано, чтобы он непременно приезжал в такой-то день, в такой-то час в Кому в волостной суд по своему или свидетелем по чужому делу. А если не приедет, то будет отвечать за это по всей строгости законов.

И так как все мужики, которых начальство вызывало в волостной суд или присылало им какие-нибудь другие распоряжения, были неграмотные, то они приходили прямо к нам просить брата или меня расписаться за них у Ивана Адамовича.

Но Конона обычно дома не было. Поэтому все обращались с этим делом ко мне. И я иной день по нескольку раз ходил к Ивану Адамовичу за них расписываться. Скоро в деревне к этому так уж привыкли, что никого, кроме меня, к нему с этим делом и не звали. Да и сам Иван Адамович тоже привык ко мне и стал называть меня в шутку своим помощником и даже давать маленькие поручения — переписать какой-нибудь список на кульчекских домохозяев, который требуется послать в волостное правление, или еще что-нибудь в таком роде. Благодаря этому мне часто и подолгу приходилось бывать у Ивана Адамовича и наблюдать за тем, как он пишет свои бумаги.

А пишет Иван Адамович всегда на нелинованной бумаге. Оторвет четверть листа или осьмушку, положит ее на транспарант и начинает быстро-быстро на ней что-то строчить. Буквы ложатся у него на бумагу ровными красивыми рядами, как валки сена на покосе. И притом без клякс, без помарок.

Глядя на Ивана Адамовича, мне тоже хотелось писать быстро и красиво. Но когда я начинал что-нибудь делать по его поручению, то это получалось у меня почти всегда не так, как надо. И писал я медленно, и все время сбивался с транспаранта, и делал помарки.

Но Иван Адамович не сердился и советовал мне писать как можно больше, чтобы научиться писать быстро и без помарок.

А мужики дивились, глядя на работу Ивана Адамовича. Вот приходят к нему дедушко Крысантий и дедушко Варсанофий. Один принес подати — три рубля, а другой — получить какую-то повестку в волостной суд.

И вот Иван Адамович раскрывает перед дедушкой Крысантием большую книгу и вычитывает ему, когда и сколько он заплатил сельского сбора, волостных сумм и казенных податей, и сколько ему следует еще заплатить, чтобы на него не хавкали староста, старшина и другие начальники по податной части. И обсказывает все это ему вразумительно да уважительно. А потом получает с него злосчастные три рубля и пишет ему на эти деньги фиток. И пишет его моментально… Чик-брык… и готово. Не успеешь глазом моргнуть, как он выдает ему этот фиток, а деньги прячет в ящик.

А дедушке Варсанофию Иван Адамович вручает повестку в волостной суд и объясняет, что вызывают его туда свидетелем по поводу драки Еремея Грязнова с Терентием Худяковым. Затем подробно обсказывает дедушке Варсанофию, когда ему надо ехать в суд, в какой день и даже в какой час, чтобы с этим делом у него не получилось какой-нибудь осечки. И тут же пишет ему расписку в получении повестки. И пишет эту расписку тоже в два счета. Не успеешь как следует сообразить, что к чему, а у него все уж готово.

И долго потом дедушко Крысантий и дедушко Варсанофий вспоминают свою встречу с Иваном Адамовичем и дивятся, до чего же он человек башковитый и какую большую грамоту произошел…

— А пишет-то, пишет-то как, — рассуждают они. — Только рука мелькает. Дает же бог человеку такой талан. Да ведь что еще, собака, делает. Пишет, пишет… а внапоследок возьмет да еще что-то письнёт. Смотрите, вот, дескать, как по-нашему. Большу грамоту человек имеет! Ничего не скажешь. Голова, каких мало.