Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник) - Сергей Алексеев

Да ведь и борющиеся с нечистой силой священники не ведают Промыслов Господних.

Волк в своем поединке одолел жеребца, словно ножом, перехватил горло и даже крови не полизал – лежал пластом поодаль и зализывал новые раны…

Солнце все-таки показалось в то утро, ненадолго осветило распаханное ристалище, даже чуть пригрело, и на несколько минут расцвел перемолоченный ногами портулак. Удивительное дело: цветы шевелились, как живые, высвобождались из-под земли, стряхивали грязь и распускали уцелевшие бутоны. И их, уцелевших, осталось так много, что пока светило солнце, обезображенный круг вновь превратился в клумбу. Причем не разглядеть было отдельного цветка; все плыло, переливалось, двоилось и троилось, словно взрябленная сверкающая морская даль. Иллюзия была настолько полной, что слышался даже плеск волн и крик чаек.

Потом сиреневые тучи заволокли восток, до графической четкости вычернела голая дубрава, пронизанная неверным, тревожным светом, и Ражный ощутил тихое, горестное одиночество. Вспомнив о волке, он наконец встал с земли, крикнул в гулкий лес:

– Молчун!

Воронье встрепенулось, и эхо утонуло в шорохе крыльев. Оказывается, птицы давно обступили его и терпеливо выжидали смерти. Черное полотнище стаи на миг заволокло восток, ветер от крыльев взметнул палые листья и выстелил тускнеющие цветы на ристалище. И когда эта туча рассеялась, Ражный будто проснулся и заметил, что уже вечер и надо бы идти, однако сидел, слушал крик воронья и пытался осмыслить, что же произошло, что же теперь будет после столь сокрушительного поражения и куда теперь подаваться? Возвращаться домой, снова распять себя на прави́ле, терпеливо ждать, когда Пересвет вспомнит о нем и сподобится назначить соперника, или отправиться в странствие: так часто делали побежденные вольные араксы.

Но он был вотчинником, и на бродяжничество требовалось позволение Пересвета – без хозяина борцовская нива быстро зарастала, дичала, и Урочище по воле боярина могли передать кому-либо из опричников Ослаба, тяготеющих к вотчинной жизни.

И чем больше думал, тем сильнее утверждался в мысли уйти по свету, и не ради утешения или поиска приключений – хоть раз побыть вольным.

Лет десять назад, когда Ражный еще служил в Таджикистане, спецназ погранотряда подняли по тревоге: из Пакистана через границу в буквальном смысле прорвался нарушитель и ушел на территорию Горно-Бадахшанской области. Прорвался с неслыханной наглостью, средь бела дня и не в горах – через плодородную долин у, где граница оборудована всеми средствами вплоть до вышек; каким-то неведомым образом сжег, отключил или блокировал все системы сигнализации и оповещения на участке в полтора километра. Пограничный наряд попросту оторопел вначале, когда увидел преспокойно шагающего человека, а прибывшая тревожная группа гнала его целые сутки, однако закордонный незваный гость был не новичок на Памире, знал тропы и скоро оторвался от преследователей. О нем ничего не было известно, кроме того, что он европейского вида, и одной примечательной детали – поскольку через контрольно-следовую полосу он шагал как по проспекту, то оставил четкие отпечатки подошв китайских кед, примерно сорок девятого размера, поэтому нарушителя сразу же окрестили «снежным человеком».

Спецназ разбросали по горам на путях вероятного движения, и вот через двое суток рано утром Ражный увидел в бинокль точку, движущуюся по склону перевала, и к вечеру она выросла до размеров двухметрового, плечистого человека, а за ним стелился гигантский шлейф оранжево-вишневого свечения. И не случайно пограничники, солдаты срочной службы, в первый момент оторопели при виде дерзкого, несущего угрозу нарушителя и, опасаясь брать живым, начали кричать и стрелять с расстояния сорок три метра сначала по ногам, затем на поражение. Высадили по магазину, а он лишь обернулся, погрозил кулаком и двинулся дальше.

Ни оружия, ни каких-либо вещей или горного снаряжения при нем не было, шел налегке, словно не по Памиру – по парку Горького. Ражный пропустил его и, зайдя сзади, приказал лечь на землю. «Снежный человек» безбоязненно продолжал прыгать по камням, и пришлось забежать вперед и встать на пути.

– Отдохни, приятель!

Он меланхолично обошел Ражного, спустился к речке, сбросил легкомысленную в холодных горах майку и, забредя в воду, стал умываться.

На его правом плече была наколка – дубовая ветвь с желудями. Обычно ее делали араксы, ушедшие бродяжить.

– Здравствуй, Сергиев воин, – дождавшись, когда нарушитель выйдет из воды, проговорил Ражный.

Глаза у него были открыты, но тут он словно еще одни веки поднял, взглянул на камуфлированного спецназовца с оружием и снаряжением, ответил знакомой фразой:

– Богом хранимые, рощеньями прирастаемые… Воин Полка Засадного.

Выпал первый счастливый случай, когда ему встретился аракс и был узнан. Да не простой – бродяга, ищущий соперников на стороне: отправляясь в странствие, молодые араксы выходили из-под воли Пересвета, лишались духовного и судного слова Ослаба и, будучи вольными, сами определяли, с кем, где и на каких условиях сойтись в поединке. Прослыша о каком-нибудь силаче, добирались к нему за тысячи верст, иногда уходили за границу, уплывали за моря, чтобы устроить с ним нечто вроде товарищеской встречи – единоборства, скрытого от глаз зрителей. А если не находили достойного противника, схватывались с тиграми, медведями и даже львами.

Бывало, что и не возвращались назад, в лоно Засадного Полка – гибли в экзотических поединках, сидели в тюрьмах, поскольку такие схватки часто заканчивались смертельным исходом, заключали длительные контракты и снимались в кино, если попадали в поле зрения Голливуда, или скрывались от властей за неосторожное или умышленное убийство.

Этот бродяга в буквальном смысле охотился за олимпийскими чемпионами, обошел полмира, уложил десяток боксеров самых разных весовых категорий, столько же каратистов, несколько айкидистов, вольников, дзюдоистов и самбистов. Когда-то замыслил побить всех, кто за последние двадцать лет получал олимпийское «золото», однако их оказалось много, и многие из них были уже слабы для схватки или недоступны, поскольку разбогатели, обставились охраной и не допускали к себе странствующих рыцарей.

Бродяга-аракс разочаровался, потерял интерес и теперь возвращался в Россию, но не домой, поскольку такового не имел и грустил об этом.

– Ничего, поживешь у кого-нибудь из вотчинников в Урочище, – успокоил его Ражный.

– Мне одна дорога – в Сирое Урочище, по доброй воле… Иначе сдадут Интерполу.

Ражный знал истину – из Засадного Полка никогда, никого и никому не выдавали. Закон этот входил в одно из главных положений устава. Иначе воинства давно бы не существовало.

Стало ясно теперь, почему он проломился через границу: у него на хвосте наверняка висел Интерпол…

У Ражного язык не повернулся оспорить бродягу: наверное, знал, что говорил.

И все-таки, несмотря ни на что, от него веяло таким высоким и чистым духом воли, что Ражный, расставшись с ним через двое суток в Хороге, несколько месяцев тосковал потом и служба была не в радость. И не сейчас, после поражения на ристалище, а еще тогда в голове поселилась мысль побродяжить по свету, как говорили раньше, на людей посмотреть и себя показать.

Судя по всему, Скиф тоже недавно вернулся из странствий, правда, не поединков искал за морями, а, как всякий инок, ума набирался…

Был бы вольным поединщиком – ушел бы сейчас прямо из дубравы…

Сиреневые холодные тучи окончательно накрыли восток, портулак спрятал соцветия, мир потускнел, и лишь тогда Ражный встал и пошел от ристалища последним, как победитель.

Вотчинник встречал его на тропе, ведущей к храму, и, верно, уже знал исход поединка. Однако не это заботило его сейчас, ибо ничего не спросил, не посочувствовал, не утешил, не взбодрил хотя бы взглядом.

– Поспеши, Ражный, – сказал вместо приветствия. – Боярый муж тебя желает видеть.

Это прозвучало так неожиданно, что Ражный дважды переспросил: обыкновенно Пересвет приезжал к победителям, и то не ко всяким и не после каждого поединка, а лишь в исключительных случаях.

Он видел боярина единственный раз, когда ездил на Валдай, за камнем на могилу отца. Встреча была внезапной и короткой, однако носила вполне ясный и определенный характер: отец думал не только о памятном надгробии и о своем намоленном камне – передавал сына, еще не достигшего совершеннолетия, в руки Сергиева воинства.

Впрочем, нет, была еще одна встреча, можно сказать, неофициальная, однако они оба поклялись забыть о ней…

Боярый муж сидел на выпирающем из земли корневище Поклонного дуба, словно нахохлившийся старый орел. Было ему лет восемьдесят – возраст, переходный к иночеству, однако внешне выглядел на полсотни. Синий плащ, шляпа и складной зонтик в руках делали его похожим на обыкновенного горожанина, заехавшего сюда на дачу; на Валдае он показался Ражному крепче, выше ростом и царственнее, что ли, возможно, потому что встречал в боярском кафтане бордового сукна и высокой собольей шапке. Театрализованный этот наряд был никак не сопоставим с современной внешностью, и Пересвет, верно, зная об этом, но следуя традиции, вынужденно обряжался в официальный костюм боярого мужа и чувствовал себя несколько скованно. Кроме того, он еще там, на Валдае, запретил называть его Пересветом, велел звать мирским именем – Воропай.