Тревожное эхо пустыни - Ольга Геннадьевна Володарская

девушка резко повернулась и бросилась прочь.

Глава 9

Он сидел на крыльце, чистый, побритый, в свежей одежде и чалме. Нога не болела – ныла. Абдула поглаживал ее, будто успокаивал. Заяц, готовый, высохший, стоял рядом, улыбался создателю. Все животные, выструганные им, улыбались. И немного походили на друга Хому.

– Хозяин, ты где? – послышался женский голос.

– Тут я. Тебя жду, – откликнулся Абдула. – Калитку запри, а то у соседей собака с цепи сорвалась, как бы не забежала.

– Хорошо.

Абдула тяжело поднялся. Оперся на голову зайца. Гладкую и теплую.

– Принимай работу, – сказал он появившейся на тропинке женщине.

Лариса Берггольц подошла к деревянной скульптуре, осмотрела ее со всех сторон.

– Отлично получилось.

– Не надо еще слой лака нанести?

– Он под навесом будет стоять. В беседке. Так что, думаю, не нужно.

– Тогда завтра отправлю ее в ваш сад. Пойдем, подпишешь бумагу. Претензий, типа, не имею.

– У тебя так все серьезно? Ладно, в прошлый раз контракт заключали, когда ты теремок нам строил. Это большой объект, считай, домик, а тут фигурка.

– Бумаги стандартные для всех заказчиков. Их даже те подписывают, кому я ложки вырезаю.

Он провел ее в дом. На столе лежали бумаги и ручка. Лариса наклонилась, чтоб поставить подпись. Текст она читать не стала.

– Все? – спросила Лара, отбросив ручку.

– Формальности улажены. Теперь можем и чаю попить.

– Нет, спасибо. Некогда мне. А от водички не откажусь.

– Компот абрикосовый есть. Холодненький.

– Еще лучше.

Абдула достал из холодильника чашку, протянул Ларе. Но она не взяла ее.

– Нет, передумала я. Вдруг горло заболит?

Он выпил компот сам, а чашку из «свадебного» сервиза Хомы отставил.

– Не того калеку ты, Фатима, убила, – проговорил Абдула. – Меня нужно было.

Рот ее дрогнул. А глаза остались холодными. Или мертвыми? Почему он раньше не замечал того, что они такие безжизненные? Он знал эту женщину несколько лет. Общался, пусть и не тесно. Кроме теремка для «Почемучки» Абдула еще кукол-марионеток сделал для театральных постановок, свистульки вырезал, скворечники сколотил. Все в дар принес. И принимала дары именно она, Лариса.

– Я узнал тебя, хоть ты и изменилась. Похудела, перекрасилась, зубы вставила. Свела татуировку и отшлифовала подушечки пальцев – я обратил на это внимание только сейчас, когда ты подписывала бумаги, это в глаза не бросается. От одного так и не смогла избавиться, от страха перед никелем. Ты боишься его, как вампир чеснока.

– Ты сошел с ума, Абдула?

– Меня зовут Бахтияр. Я тот единственный, кто выжил после вашего нападения на палатку Красного Креста. Ты не всех застрелила. Меня спас гипс. Я тот, кто лежал на первой от входа койке. Полутруп, что не мог сам дышать.

– Такие ничего не видят и не слышат.

– Ошибаешься. И видят, и слышат, но забывают. Я тридцать пять лет жил без этих воспоминаний, а сейчас могу рассказать все: и о лимонной конфетке, и о часах доктора, которые ты сорвала со своей руки, и о твоем ноже, спрятанном под матрас. Возможно, я тогда на какое-то время умер, и моя душа покинула тело. Не знаю. Но все детали всплыли. Вплоть до взгляда, которым ты обвела палатку, перед тем как уйти. И знаешь, что я тебе скажу, Фатима: как бы ты ни меняла внешность, тебя выдают глаза.

– Что ты хочешь?

– Поговорить.

Она по-прежнему сохраняла хладнокровие. И лишних движений не делала. Только глазами водила.

– Тебе нечем убить меня, – понял ее Абдула. – Я спрятал все ножи, вилки, отвертки, даже палочки для суши. Имеется только ручка, и ты можешь воткнуть мне ее в глаз, но… У меня есть это! – И взял с полки, на которую опирался, гвоздезабивательный пистолет. Тот, с которым игрался Правдин пару часов назад. – Так ты готова к диалогу?

– Хорошо, давай поболтаем, – сказала она и опустилась на стул. Абдула сделал то же. Их разделяло полтора метра. – Мне даже интересно узнать, как ты до всего додумался.

– Спасибо Хоме. Я помню, как ты приходила сюда несколько дней назад, чтобы заказать мне зайца. Мы обговаривали детали за чаем. Сидели в летней кухне. Ты сделала несколько глотов и резко отставила чашку. – Он указал пальцем на ту, из которой выпил компот. Псевдосеребряную. – У тебя начали зудеть пальцы, и ты достала антигистаминную мазь. Поняла, что чашка из никелевого сплава. Хома почувствовал запах мази, он легкий, но слепые улавливают и такие, спросил, что с тобой. Ты ответила, аллергия на вишню – варенье из нее было к чаю. Хома вспомнил о девушке-сослуживице из Афгана, которая тоже не расставалась с супрастином и мазями. Ты начала задавать ему вопросы, и со стороны это выглядело как обычный треп. Я тут же забыл о вашем разговоре. А ты нет?

– Хома не представлял для меня опасности. Он слепой. Я просто подивилась тому, что столько лет жила в одном городе с человеком, который знал меня Фимой Сивохиной. Я уже и думать перестала о той девочке. Можно сказать, похоронила.

– И все же опять через день явилась. После того как у нас побывал Правдин.

– Я вспомнила об армейском альбоме Хомы. Вы листали его, когда я явилась делать заказ. Ты тут же его унес по настоянию Ильи, будто это какое-то сокровище. Подумала, надо бы на него глянуть. Вдруг там есть что-то, способное мне навредить?

– Не показал?

– Нет. Оказывается, это личное. Только для вас с ним.

– И снова пытался напоить тебя чаем, уже без вишневого варенья. Настойчиво совал в твою руку чашку.

– Откуда ты знаешь? Тебя не было дома.

– Да, я ходил в магазин за водкой и пивом. Но