Солнце далеко - Добрица Чосич

— Мы вместе сидели на последней парте…

— Говори до конца, не стыдись. Это нисколько не помешает твоей революционности. Мы были друзьями.

Павле не был уверен, что Васич говорит это без иронии.

— Это — как взглянуть. Если бы ты не стал тем, что есть, и если б мы разговаривали об этом при других обстоятельствах…

— Хорошо, хорошо. Мы об этом как-нибудь позже поговорим! — с раздражением перебил его Васич. — Почему ты так торопишься закончить разговор? Я знаю свой конец. Не боюсь его и не оттягиваю. Я только хочу тебя кое о чем спросить… Мне интересно, насколько ты переменился с того времени.

— Почему же тебя это интересует? — с раздражением спросил Павле, чувствуя неловкость от того, что допрос превращался в личный разговор.

Васич отвернулся, закрыл глаза и, немного помолчав, сказал:

— А не правда ли, как это отвратительно и… тяжело — убивать людей?

Павле взглянул на него с удивлением и холодно ответил:

— Отвратительно и страшно! Если только это не изменники родины…

— Об изменниках и о родине мы тоже поговорим в конце. А сейчас лучше о людях. Вот например: через полчаса я буду мертвый. Ты меня убьешь. А был ли у тебя товарищ лучше, чем я, пока ты не стал коммунистом?

— Откуда у тебя такая сентиментальность после всего, что ты сделал за эти два года? Как может об этом говорить человек, который убивал людей?

— Подожди! Подожди, дай мне кончить. Скажи, любил ты кого-нибудь больше меня, пока не начитался «Анти-Дюринга»?

— Какое тебе сейчас дело до этого?

— Я хочу это знать. Вероятно, я все-таки заслуживаю откровенного ответа: да или нет? Не бойся. Это моя единственная просьба к тебе, коммунистическому комиссару. Ради последней парты, за которой мы сидели, ответь мне. Только ради тех семи лет… — Васич говорил твердым, энергичным голосом.

Павле прошелся по комнате и, не глядя на него, сказал:

— Нет, не любил!

— Разве тебе все равно, расстреляешь ты сейчас своего прежнего друга или нет?

— К чему этот вопрос!

— К чему?.. Мне нужно знать! Ответь, только по совести.

— Тебя мне не жалко, потому что ты — изменник! Я презираю тебя, вот! — Павле остановился перед ним, обжигая его взглядом. Он сжал кулаки, чтобы Васич не видел, как у него дрожат пальцы.

— Значит, тебе все равно… — каким-то отсутствующим голосом произнес Васич и вдруг беззвучно засмеялся. Он долго смеялся.

Потом на несколько минут настала тишина. Под окном во все горло протяжно запел петух. Васич, не дожидаясь когда он кончит, поднял голову и сказал:

— Не подведи меня оружие, ты бы так не говорил со мной. А теперь попался тебе в руки, и вот — бей меня, бывший коллега!

— Все убийцы — трусы! Уж. если убийца — непременно трус! — Павле презрительно усмехнулся.

— Ты не оскорбляй раненого противника! Это не делает тебе чести. Выдерживай хотя бы стиль, об этом ты уж мог прочитать в буржуазных романах, — дерзко ответил Васич, с иронией произнося слово «буржуазных».

— О какой чести может говорить изменник родины и профессиональный убийца? А стиль? Да ты новатор! Поножовщина, действительно, новый стиль убийства.

— Прежде всего, я не предатель! Я борюсь за свою родину, а у тебя родины нет. Твоя родина — большевистский СССР. Я — националист и борюсь за Сербию и своего короля, а ты убиваешь сербов за какого-то Тито и Сталина. Изменник ты, а не я.

— Погоди, поручик Васич, а сколько сербов зарезал и убил ты за своего короля?

— Если помнишь, я всегда ненавидел математику. Еле на тройку тянул. Вам, коммунистам, легче произвести этот подсчет. Убивал всех, кого считал врагами Сербии.

— За это и чин получил!

— И чин и звезду Кара-Георгия! Что поделаешь, комиссар, если я настоящий контрреволюционер, заклятый враг революции…

— Прекрасно! Ты первый негодяй в моей практике, который бахвалится своими злодеяниями. Интересный случай патологии. Не ожидал, что ты до этого докатишься.

— А ты что думал? Убегу, мол, с подружками в лес, а когда кончится война, буду устанавливать советскую власть и сделаюсь комиссаром? А мы, значит, как овцы, будем молчать? Плохой ты марксист.

— Я предоставлю тебе возможность умереть за свою власть и короля, так что ты и не увидишь, как будет выглядеть наша советская власть.

— Думаешь, я очень об этом сожалею? Я уже полной мерой отомстил вам и сейчас могу спокойно умереть. От руки бывшего школьного товарища… — Голос Васича дрогнул.

Павле почувствовал это и замолчал. Они не смотрели в лицо друг другу. Прошло несколько минут в полной тишине, только сердца пылали непримиримой и страстной ненавистью. Наконец Павле холодно, решительным голосом позвал партизана:

— Уведите его и немедленно расстреляйте!

— Знай, и мертвый я буду ненавидеть вас! — крикнул, уходя, Васич.

— Презираю тебя! — ответил Павле, даже не взглянув на него.

Павле зажег папиросу и начал ходить по комнате, расстроенный, оскорбленный, беспорядочно думая о Васиче, об идиоте-убийце, о четниках вообще.

Где-то вблизи раздался винтовочный выстрел.

— Я его даже не допрашивал! — громко сказал Павле, выходя из дома и направляясь к толпе крестьян-четников, которых отобрали, чтоб распустить по домам. Он внимательно разглядывал их; ему казалось, что перед ним вовсе не люди, а какая-то черная куча страха, безумия и покорности, которая копошится и дурно пахнет.

— Слушайте вы, позор человеческий! — крикнул Павле, обращаясь к пленным. — Неужели в вас не осталось ни крошки совести и честности?.. Как смогли вы стать четниками?! Разве вам не приходит в голову, что дети ваши будут стыдиться своих отцов, которые воевали против свободы, служили оккупантам и убийцам? Как не стыдно вам только ходить по земле, которая вас кормит и поит? Эх, вы!.. Ну что вы на меня уставились?.. Поднимите головы, если вы еще люди, и посмотрите мне прямо в глаза! — Павле замолчал, сердце наполнялось горечью.

Пленные стояли, потупив глаза. Партизаны собрались около комиссара. Они никогда не слыхали от него таких слов.

— Знаете ли вы хотя бы, что мы воюем против оккупантов? — продолжал Павле. — Отвечайте, знаете или нет?

— Знаем, — пробормотал кто-то тихо, трусливо.

— Хорошо! А если знаете, зачем же тогда напали на нас вместе с немцами на Гледиче? А знаете ли вы, что четники расправляются с народом и в ваших родных деревнях и что нет села, в котором бы они не вырезали по нескольку семей?

— Да, брат, это все верно! — согласились некоторые.

— Все это вы хорошо как будто знаете, а вот взялись за оружие, грабите по селам, пьянствуете, насилуете девушек и боретесь против нас, против людей, которые проливают кровь за свободу. Что заслуживают такие изменники?.. Чего молчите?.. Ночью так вы кричали «ура», не молчали, а матерно ругали коммунистов… Ну, говорите!

— Смерть, брат, смерть!

— Расстрелять нас — и кончено!

— Правильно! Расстрелять вас нужно!

Павле замолчал и стал вглядываться в лица пленных. Потом заговорил снова:

— На этот раз мы вас не будем расстреливать, отпустим по домам. Но если еще раз попадетесь как четники, тогда пощады не будет.

— Правильно! Дай бог тебе здоровья!

— Да здравствуют партизаны!

— Живьем нас изжарьте, если опять уйдем к четникам!

— Черта с два меня теперь мобилизуют. Пусть лучше зарежут, но руки не подниму против своих братьев!

— Я остаюсь у вас!

— И я!

— И я не пойду домой! — заговорили разом пленные. Они скорее были удивлены таким исходом, чем обрадованы.

— Ну довольно разговоров! Хорошенько запомните все, что я вам сказал. Кто хочет в партизаны — пусть отойдет в сторону, — строго, но миролюбиво сказал Павле, хотя и был уверен в неискренности этих возгласов.

Все же до десятка пленных отошло в сторону. Они сердито смотрели на тех, кто остался на месте и продолжал стоять, растерянно опустив голову.

— Идите же! Что надулись, как индюки!

— Любо! Дуле! Чего прячетесь?

— Э, нельзя так, Домо! Твоя голова не дороже моей! Если уж погибать, так всем миром! Вот это по-людски!

— Дети у меня, только схожу домой кое-что сделать — и обратно!

— Не будь у меня ребенок так болен, клянусь, сейчас же пошел бы с вами,

— Что ты так уставился на меня, Милан? Не знаешь разве, что у меня сердце больное — не выдержу походов.

Крестьяне оправдывались.

— Вы свободны! Идите домой, и советую вам так больше с нами не встречаться. — Павле погрозил им и вернулся в штаб.

Удивленные неожиданным освобождением, крестьяне радостно шумели. Некоторые бросились к партизанам обниматься на прощанье, но те отталкивали их — им было неприятно прикосновение этих людей.

Около полудня немцы напали на партизан. Но партизаны без боя отступили в лес, успев все же расстрелять наиболее закоренелых четников.