Тюремные дневники, или Письма к жене - Сергей Мавроди

29 июня, воскресенье

День в общем-то пустой. Если не считать совершенно удивительного шмона. «Все выходим из камеры с вещами!» Все начинают собирать вещи.

Я лихорадочно запихиваю все свои бумаги в конверт, заклеиваю его и торопливо надписываю: «Жалоба, адресованная Уполномоченному по правам человека в РФ…» и т. д. От волнения и спешки путаю текст, зачеркиваю, переписываю снова. Черт! Заранее не мог приготовить!

Фу-у!.. Ну, кажется, успел. Теперь можно начать не торопясь собирать остальные вещи. Ничего страшного. В случае чего подождут. Конверт же я заклеиваю просто на всякий случай. Во избежание недоразумений. А вдруг эта смена не в курсе истории с жалобой? И не знает ничего о достигнутой мною договоренности с начальством? Что просматривать ее не будут! Лучше заранее это выяснить. Держа конверт запечатанным.

Если они в курсе — бога ради. Никаких проблем. Распечатаю прямо при них и покажу издалека, что там ничего нет. Ни бомб, ни пистолетов — одни бумаги. Но пока не выясню… Лучше, в общем, не рисковать.

Итак, собираю остальные вещи. Но вот наконец все собрано. Ну, и где же они? Обычно сразу выводят, даже торопят и подгоняют, а тут вообще никого нет. За дверью — ни звука. Куда они, блядь, в самом деле, подевались? Может, передумали? Но вот вроде за дверью слышится какое-то шевеление. Дверь открывается, и мы выходим в коридор с вещами. Но ведут нас почему-то не вниз, на сборку, а вправо, в конец коридора. Старший зачитывает список наших вещей и каждый раз спрашивает: «Есть?» — «Есть». Наконец, чтение закончено. Нас заводят на соседнюю, находящуюся рядом сборку, где мы обычно сидим во время «технического осмотра камеры». Буквально через минуту дверь открывается. «Все, забирайте вещи!» Это что, все? Весь шмон? Ну и ну! Ну и чудеса! Всегда бы так. Вечером, во время обхода врача, подхожу к кормушке и прошу выдать мне мою ежедневную витаминку.

«Фамилия?» — «Мавроди». — «Да уж вижу, что Мавроди!» Нет, может, я все-таки уже в дурдоме?

30 июня, понедельник

Событий, блядь, вагон и маленькая тележка. Вообще, кончится все это когда-нибудь или нет? Ты, вот передаешь мне через адвоката:

«новостей никаких…» Господи, да если б ты знала, как же я тебе порой завидую! «Новостей никаких»!.. Звучит просто, как какая-то райская музыка. Божественная, блядь, симфония! Моцарт и Сальери.

Шуберт энд Шуман. В одном флаконе. Тут же, етить твою корень, событие на событии сидит и событием погоняет. Новость, блядь, на новости верхом скачет и куда-то сломя голову несется. Да сколько же можно-то! Ну, заебали прямо уж совсем. События и новости эти.

Граждане! Если вам тоскливо и скучно, если ваша серая, унылая и однообразная жизнь вас не устраивает, и она уже вам опостылела и осточертела; если вы хотите прямо сейчас, вот сию же самую секунду ее срочно и радикально-кардинальным образом раз и навсегда решительно и бесповоротно изменить — добро пожаловать к нам в тюрьму! Милости просим! Скучать вам здесь больше уж точно не придется. Ежедневные развлечения гарантируются. На любителя, правда, на любителя… Заодно, кстати, и похудеете. Килограмм десять-пятнадцать сбросите уж наверняка. Причем сразу! В первый же месяц. И без всяких диет. В общем, до обеда заказали Толю. «С вещами!» Его вообще, по его словам, больше недели-двух в одной камере не держат. Так что он тут уже за свои четыре года практически во всех «палатах» перебывал и чуть ли не со всем санаторием перезнакомился. Со всеми, так сказать, здешними отдыхающими. С каждым хоть раз вместе, да посидел (а с некоторыми и неоднократно).

Потому-то и к этому очередному переезду он отнесся, естественно, совершенно равнодушно. Единственное, что его слегка обеспокоило — так это, как бы с баней не пролететь (сегодня же у нас банный день).

Из-за неизбежной в таких случаях суеты, неразберихи. А так — абсолютно никаких эмоций. Ну и правильно! Чувствую, что еще совсем немного, я буду точно так же ко всему этому относиться. По крайней мере, частая смена сокамерников меня уже почти нисколько не трогает.

Не волнует и не огорчает. Скорее даже наоборот. Чуть ли не радует!

Новых впечатлений больше. Мы тепло обнимаемся с Толей, и он, вероятно, навсегда уходит из моей жизни. После обеда заказывают и меня. Ну, не с вещами, разумеется, а всего лишь на вызов. Адвокат пришел вместе со следователем. Следователь — по моей просьбе об ознакомлении с пресловутым делом о подложном паспорте. Высказал я это пожелание исключительно, блядь, по совету своего адвоката.

Четырнадцатого июля в Краснопресненском суде должно состояться рассмотрение его жалобы на выделение эпизода с паспортом в отдельное производство. Вот он и решил, что до четырнадцатого ознакомку мне подписывать не стоит, а лучше потянуть время. Чтобы суд, чего доброго, не состоялся раньше рассмотрения его жалобы. А то я срок успею получить, и «рассматривать» будет нечего… Ну, не знаю… Я, признаться, ко всем этим юридическим играм отношусь крайне скептически, но, с другой-то стороны, адвокату виднее. Ладно. Надо — потянем. На днях состоялся весьма знаменательный и любопытный разговор адвоката со следователем. Следователь — Александр Викторович, тот самый из следственной бригады (полный, пожилой), который в свое время частенько приходил ко мне на Матроску беседовать «по душам». Адвокат. Скажите, а если он (то есть я), получит сейчас срок по этому делу с паспортом, не может ли оказаться так, что этот срок будет потом приплюсован к его основному сроку по мошенничеству? (То есть, если ему сейчас дадут два года, потом еще сто лет, то значит ли это, что он сто два года в итоге получит?)

Следователь. Ну, наверное, может. (Да.)

Адвокат. Скажите, а если его сейчас осудят, то к моменту суда по основному делу он будет считаться уже ранее судимым? (Рецидивистом?)

Следователь. Вообще-то да… (Да.)

Адвокат. А как Вы считаете, не может ли этот факт впоследствии повлиять на решение суда? Как некое отягчающее обстоятельство? (А не могут ли ему, как рецидивисту, потом не сто, а двести лет дать? Причем в колонии не общего, а строгого режима?)

Следователь. Честно говоря, может… (Да.) Ну-у-у, не знаю!..

Хотя господин следователь и утверждает безусловно, что «да», но я, по правде сказать, что-то сильно в этом сомневаюсь и как-то не очень верю… Это он, наверное, просто сгоряча сказал, не подумав. Ну, насчет режима, положим, еще ладно — это-то как раз вполне возможно, но вот насчет двухсот лет — ну, это вряд ли!.. Всем ведь известно, что суды у нас чуткие, добрые, справедливые и «самые гуманные в мире»! И больше ста лет никому и никогда не дают. Вот таким вот образом! С паспортом-то, судя по всему, все далеко не так просто обстоит. У следствия, похож, есть тут свои, далеко идущие, изощренно-коварные, хитрые и сложные иезуитско-инквизиторские планы.

Дровишки это, оказывается, для моего костра оно уже сейчас заблаговременно готовит! Впрок, так сказать, запасает. Чтобы уж точно потом хватило. На целое грандиозное праздничное феерическое огненное шоу. На аутодафе мое, короче. За что!! Что я, спрашивается, вам сделал? Что вы на меня так взъелись? За то, что паспорт у меня какой-то нашли при обыске, не совсем настоящий? Впрочем, черт с ними! Да пропади они все пропадом! Провались на веки вечные в свой ад! В геенну огненную! Поскольку надеюсь и уповаю я вовсе не на законы и не на адвокатов, а исключительно на заступничество Николая-угодника, а наипаче на милость Божью, то на все эти их дьявольские козни и проделки мне глубоко наплевать. Они меня мало волнуют. Сказано же в Писании: «И расточатся врази Его». И расточатся! Побыстрее бы! Потому что, пока, в ожидании этого светлого мига, мне придется теперь, начиная с завтрашнего дня, ежедневно по восемь часов «знакомиться с делом». С девяти часов утра и до полшестого вечера. — И как это будет выглядеть? — Вас проводят сюда в девять часов, и Вы, в моем присутствии, знакомитесь с принесенными мною материалами. — И много их? — Ну что Вы! Всего один только том. — А если я устану? — Вызовем врача, и если он подтвердит, что Вы больны, то ознакомление будет прервано. — Нет, если я не заболею, а просто устану? Не могу же я ежедневно по восемь часов дело читать? — Устанете — можете прерваться. По кабинету, например, погулять. (Это господин следователь так шутит.) — А в камеру уйти? — Только по разрешению врача. — И так каждый день? — Да, каждый день. — Понятно. Ну, хорошо. Каждый день, так каждый день. И когда же начнем? — Завтра. — Прекрасно. Так, значит, до завтра, Дмитрий Александрович? — До завтра. Мы мило улыбаемся друг другу, расшаркиваемся, и господин следователь уходит. Господи ты боже мой! Поверить не могу!! Да неужели же он и вправду будет теперь каждый день сюда таскаться и по восемь часов здесь сидеть? Да не может этого быть! Лето, солнце, жара, погода прекрасная… Девчонки голые толпами по улицам бродят… Бери любую, ящик холодного пива в холодильнике — и на весь день в лес, на природу! Или еще лучше, на речку… А он — в этот душный, унылый кабинет со мной сидеть, «с делом знакомиться». Он что, мудак? Ладно, поживем — увидим. Ну и пиздец! Вообще это уже все «смутно мне напоминает индо-пакистанский инцидент». Вслед за следователем почти сразу же уходит и адвокат. На некоторое время я остаюсь в камере один. Впрочем, совсем ненадолго.