Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Записные книжки 1935-1942 - Альбер Камю

ты?

– Смотри, – ответил он.

В дрожащем над тропой мареве роился целый сонм пылинок всех оттенков и цветов. Патрис улыбался, поглаживая себя по обнаженным плечам.

– Да, но я хотела тебе сказать… Не отвечай, если не хочешь. – Она колебалась. – Любишь ли ты свою жену?

– Это необязательно, – улыбнулся он. Затем, встряхнув головой, повернул Катрин к себе и плеснул ей в лицо водой. – Катрин, ошибочно думать, что нужно выбирать, что нужно делать или что хочешь делать, что существуют какие-то обстоятельства для счастья. Единственное, что имеет значение, видишь ли, это воля к счастью, нечто вроде постоянного, напряженного стремления к нему. Остальное – женщины, произведения искусства, успехи в той или иной области общественной жизни – не более чем предлоги. Канва, дожидающаяся того, что мы по ней вышьем.

– Да, – протянула Катрин, в ее глазах отражалось солнце.

– Для меня важно определенное качество счастья. Я могу вкусить счастья лишь в настойчивой и яростной битве, которую оно ведет со своей противоположностью. Счастлив ли я? Катрин! Известно ли тебе знаменитое высказывание: «Если бы начать жизнь с начала»? Так вот, я бы снова прошел тот же путь. Естественно, тебе не дано понять, что это значит.

– Нет, – подтвердила Катрин.

– Как тебе сказать, малыш… Если я счастлив, то благодаря своей нечистой совести. Мне нужно было уехать, добиться одиночества, при котором я мог свести на очной ставке в самом себе то, что было необходимо свести, то, что являлось солнцем и слезами… Да, по-человечески я счастлив.

На тропе показались Роза и Клер. Дальше путь по-прежнему шел полого, среди буйной растительности. По обеим сторонам тропы росли берберийская смоковница, оливковое дерево и ююба. Навстречу попадались арабы верхом на ослах. Затем начался подъем. Солнце нещадно палило скалы. В полдень, ошалев от зноя, опьянев от запахов и усталости, они побросали свои рюкзаки и отказались от намерения добраться до вершины. Скалистые склоны были сложены из кремня. Привал устроили в тени под невысоким уродливым дубом. Достали провизию и закусили. Вся гора сотрясалась под напором солнечного света и треска цикад. Тень под дубом съеживалась. Патрис повалился ничком на землю и, прижавшись к камням, дышал исходящим от них жаром, всем телом ощущая глухие толчки в недрах горы. Казалось, громада трудилась. Монотонность ударов, одуряющий стрекот насекомых, затаившихся среди раскаленных камней, дикие запахи в конце концов усыпили его.

Проснулся он весь в поту, чувствуя себя разбитым. Было часа три. Подруги куда-то пропали. Но вскоре крики и смех послышались рядом. Жара чуть спала. Пора было начать спуск. Вот тут-то на спуске Мерсо впервые потерял сознание. Когда он очнулся, то увидел очень синее море между тремя склонившимися над ним головками со встревоженными лицами. Они стали спускаться помедленнее. На последнем склоне Мерсо попросил сделать передышку. Море и небо зазеленели, объединившись в одно целое, горизонт задышал. На отрогах, являвшихся продолжением Шенуа, окруживших бухточку, чернели кипарисы. Все молчали.

– Вид у вас усталый, – не выдержала Клер.

– Что делать, малышка.

– Знаете, это не мое дело. Но этот край вам не подходит. Здесь слишком близко к морю, слишком влажно. Почему бы вам не поселиться во Франции, в горах?

– Этот край мне не подходит, Клер, согласен, но я здесь счастлив. Мне здесь хорошо.

– А там вам стало бы совсем хорошо, причем надолго.

– Более-менее долго быть счастливым нельзя. Ты просто счастлив. Точка. А смерть ничему не помеха – это просто несчастный случай, который случился с тобой, когда ты был счастлив.

Все замолчали.

– Меня вы не убедили, – после некоторого раздумья произнесла Роза.

Они добрались до дома, когда уже вечерело.

Катрин вызвалась позвать Бернара. Мерсо сидел в своей комнате, глядя на белое пятно балюстрады, темный холст моря и более светлое пространство над ним – беззвездное небо. Он чувствовал слабость, но в силу какой-то благодетельной тайны от слабости ему легче дышалось и думалось. Когда Бернар постучал в дверь, Патриса как будто кольнуло: сейчас он расскажет ему обо всем. Не то чтобы его секрет тяготил его. Да и секрета никакого не было. Если он и молчал до сих пор, то потому, что в некоторых сообществах свои мысли хранят про себя, зная, что они наткнутся на предрассудки и глупость. Но сегодня, при всей своей телесной немощи и желании исповедаться, Мерсо был подобен художнику, который долго вынашивал свое произведение и наконец понял, что пришло время представить его на суд людской. Патриса не покидало чувство, что ему нужно выговориться. Не будучи уверенным, что так и поступит, он с нетерпением ожидал прихода Бернара.

Снизу донесся веселый смех, он улыбнулся; в этот момент в комнату вошел Бернар.

– Что случилось? – спросил он, входя.

– Да вот так, – растерянно ответил Мерсо.

Бернар прослушал его. Ничего определенного сказать было нельзя. Посоветовал сделать рентгеновский снимок, если можно.

– Попозже, – ответил Мерсо.

Бернар замолчал и сел.

– Сам я болеть не люблю, – начал он, – я знаю, что это такое. Нет ничего более некрасивого и унизительного, чем болезнь.

Патрис равнодушно слушал. Он приподнялся в кресле, предложил гостю курить, закурил сам и, смеясь, сказал:

– Могу я вам задать вопрос, Бернар?

– Почему нет?

– Вы никогда, я заметил, не купаетесь в море, так почему же вы забрались в эту глушь?

– Сам не знаю. Давно это было. – И добавил после небольшой паузы: – И потом, я всегда поступал наперекор всему. Теперь уж не то. А прежде я хотел стать счастливым, делать то, что положено делать человеку, обосноваться, к примеру, в краю, который был бы мне по сердцу. Но благими намерениями вымощена дорога в ад. Нужно жить как можно проще – не принуждая себя. То, что я говорю, немного цинично. Но такова точка зрения самой прекрасной в мире девушки. В Индокитае я пустился во все тяжкие. Теперь настал черед все обдумать. Все просто, как шар.

– Да, – отозвался Мерсо, не переставая курить, забравшись глубоко в кресло и глядя в потолок. – Но я не уверен, что любые благие намерения столь непродуктивны. Они просто-напросто неразумны. В любом случае единственный опыт, который представляет для меня интерес, тот, результаты которого соответствуют моим ожиданиям.

– Да, судьба по мерке человека, – улыбнулся Бернар.

– Судьба человека, – продолжал Патрис, – всегда увлекательна, коль скоро он обручается с нею со всею страстью. А кое для кого увлекательная судьба – это всегда судьба по его мерке.

– Согласен, – отвечал Бернар. – Он с усилием поднялся и какое-то время вглядывался в ночь, повернувшись спиной к хозяину дома. – Вы и я – единственные в этом краю