Закон Тайга - Эльмира Нетесова

пые! Да видел я, как ты на цырлах перед ними выпендриваешь­ся! Клевые с ним без навара тискаются! Кому заливаешь баки? Мы ж не целки! - оборвал Филин Бугая.

—  Завидуешь, бугор? Небось обломилось бы тебе медведя замокрить, всем зонам и «малинам» трехал бы до конца, какой ты везучий!

—  Кончай вякать, Бугай! Чего хвост распустил? Коль убил - лафа! А если подранком сделал? - зло смотрел Тимофей на Бугая.

—  А что такое? Ну сегодня не пришил, завтра прикончу. Только будь живым, он меня в тайге до вечера десять раз при­путал бы. Но ведь не высунулся. Значит, накрылся, - убеждал Бугай.

—  Смертельно раненный никогда не убегает. Засеки на шно- беле. Он, прежде чем сдохнуть, тебя бы в клочья пустил, три «малины» пацанов и шестерок из тебя надергал бы. А уж потом сам ожмурился. Насмерть раненный страшней здорового. Мне дед ботал про медведя много. Про смертельный прыжок. На шесть метров может сигануть, чтоб достать своего стопорилу- мокрушника. Ты про медведя сквозь губу не ботай. Добра от твоего выстрела не будет. Это верно, как два пальца обоссать.

— А что от подранка бывает? - спросил Кот, настороженно вслушиваясь в тайгу.

—   Если тот медведь дышит, то станет для Бугая стопори- лой. Всюду по тайге стремачить его начнет, пока не припутает где-нибудь. Но страшен он не только ему, а всякому из нас. Любого заломает за свою боль, какую человек причинил. Толь­ко старые медведи никого, кроме обидчика, не тронут. Они его запах годами помнят. А молодой зверь дюжину мужиков ожму- рит, покуда виноватого сыщет! И до конца людоедствовать бу­дет. Так дед Притыкин говорил мне. А он в этом толк знал, - умолк Тимка.

Плечи мужиков ознобом перетянуло. Шутить расхотелось.

— Да не-ет! Он рявкнул, когда я в него пальнул, - лопотал Бугай.

—  Не трепись много. Надо найти его. Доконать. Покуда он нас не начал на гоп-стоп брать. Пока рана не затянулась, он нам не опасен. Но едва отляжет, отпустит боль, он все припом­нит. Потому завтра все с Бугаем хиляем. В его надел. И пока того медведя не сыщем, кайфово не сможем дышать.

—   На хрен мне его медведь? Своих дел по задницу. Я в него не пускал маслину. А если Бугай такой смелый и везу­чий, пусть своего подранка сам ищет и прикнокает. Это ему не с клевыми на халяву. Пусть он медведя попробует уло­мать, - злился Баржа.

—  А ты что думаешь, тайга у медведя, как город, на «малины» разбита? Сунься теперь в нее в одиночку. Он тебя и схавает. Не с жиру, не от куража зову. Тот подранок нам страшней мусоров будет. А Бугая чего лаять? Любой из вас та­кое отмочить мог, - уговаривал бригадир.

—  Оттыздить того Бугая надо! Чего лезет с маслиной куда не надо! Врежь ему в ухо, Скоморох! Ты там рядом. Чтоб юш­кой залился, хмырь! - взревел Филин.

—    Заткнись! Не то врежу! - побледнел Бугай, услышав уг­розу. Но все же со страхом оглядывался на ночную тайгу.

Условники притихли. Ни звука, ни шороха не доносилось из тайги. Умолкли даже птахи. Не крутились у огня Прошка с Огонь­ком. Куда-то запропастились. И люди сникли. Стало не по себе.

—  Отваливаем по хазам до утра. А чуть свет - в тайгу. Де­нек будет не из легких. Сил надо набраться. Нечего впустую трехать. Катушкам отдых нужен, - встал Тимка и, набрав уг­лей, раньше всех исчез в шалаше. А вскоре оттуда послышался его густой протяжный храп.

—   Стремача надо у костра оставить. А что как нарисуется лохматый фраер? Ожмурит всех подряд, - передернул плечами Цыбуля.

—  Тимоха ботал, что нынче ссать неча! Зализывается кент, - обронил Бугай. Но в шалаш пришел позже всех. Виновато шмыг­нув носом, полез в середину. Его выдавили со словами:

—  Тебе нынче, как сявке, у входа дрыхнуть надо. Чтоб твой кент адресом не просчитался. А сюда, к нам - не мылься. Хи­ляй на свое, что заслужил...

Бугай лег у самого входа. Долго не мог уснуть. А потом словно в яму провалился.

Едва подернулись пеплом угли костра, густая тьма укрыла шалаши. Ни шороха, ни вздоха, лишь тихое похрапывание про­мысловиков едва слышно пробивалось через завешанные входы.

Деревья и кусты стояли не шевелясь, словно зоркие стражи стерегли сон условников и.тайги. Ни звука. Кажется, все вы­мерло. Даже деревья разучились скрипеть. Отпустили холода. Весна скоро.

Не хрустели ветки и сучья под лапами и крыльями. Все спа­ли. Все ждали утра.

Даже луна уснула под тучей-шубой, надоело ей глазеть на тайгу. Устала светить.

Уснул ветер, спрятавшись в сугробе. За зиму налетался, на­бегался до изнеможения. Пора уснуть и ему, погреть крылья, ноги.

Тишина обняла пушистые ели, ивы и рябины, березы и кле­ны, каждый куст. Скоро весна. Дожившим цвести надо, силы по­требуются, значит, нужно спать, пока есть время...

Тихо... Но, чу, хрустнул сучок. Снег задышал под чьей-то тяжестью. Кто-то нюхал воздух, втягивая его жадно. Кому не спится в такую темень? Кто крадется, стараясь не вспугнуть тишину?

Спали условники. Во сне им снилась воля. Далекие и такие знакомые города. В них тепло и никогда не бывает холодно. Не мерзнет сердце от стужи и тишины чужих краев.

Спал Бугай, любимец женщин. Наврал кентам. Ну да кто проверит? Бабы - не навар, даром не даются. А и за понт ула­мывать надо. Потому и ходил к одной. Рыжей толстой город­ской пьянчужке. Она после склянки ничего не чувствовала. С кем она? Где? Под забором йли в луже? А может, прямо в каба­ке? Какая разница? И Бугай, пока не протрезвела, пользовался моментом. За все воздержания и отказы, за свою неуверенность с другими. Пока не очухается рыжая баба и не спихнет его с себя, брезгливо ругнув фартового:

—  Не слюнявь, козел!

Бугай тогда доставал еще одну склянку, и баба, милостиво раздвинув ноги, ложилась на прежнее место. Пила лежа. Не лаская, не чувствуя мужика.

Она стерпелась, свыклась с ним. Но через склянку. Без нее не принимала, не узнавала Бугая. Но Бугаем он был в «мали­не», среди своих. А для нее - окурок, огрызок, иначе не звала.

Вот и теперь, во сне, уже третью склянку ей сует. Баба пьет из бутылки винтом, но лечь не хочет. Сгибается в коромысло. Ну хоть тресни, кудлатая ступа!

Бугай разогнул ее, повернул к себе пьяной мордой, и баба вдруг рявкнула по-медвежьи в фартовую рожу. Законник про­снулся от страха.

Медведь уже выволок его прямо в спальном мешке из ша­лаша. Бугай почувствовал запах зверя и заорал во всю глотку:

—  Кенты! Фартовые! Хана!

Медведь навалился на Бугая всей тяжестью. Что впилось в грудь, в живот? Когти иль зубы?

Бугай завопил диким голосом от нестерпимой боли.

Зверь согнул мужика пополам. Что-то внутри хрустнуло, сло­малось. Медведь понюхал жертву. Дернул лапой по голове. Снял скальп.

Бугаю уже не было больно.

Тимка первым выскочил из шалаша. Но поздно. Медведь в тайге - свой. Он не плутал. В два прыжка скрылся в тайге так же незаметно, как и появился.

А разбуженные промысловики развели костер, грели воду, тщетно пытались вернуть в тело Бугая вырванную медведем душу.

Зверь не промахнулся. Он хорошо знал слабые места у всего живого. Его не нужно было учить. Он действо­вал без ошибок.       

—  Оставь кента. Отмучился. Он уже далеко от нас. Дорогой навар дал за промах, - пожалел бригадир фартового.

—   Дай мне карабин! Только на сегодня. Сам в Трудовое слиняй. К мусорам. Пусть заберут кента. А я с фартовыми - в тайгу. Накрою стопорилу. Без того дышать не смогу, - посере­ло лицо бугра,

—  Остынь. Успокойся. В таком виде на медведя не ходят. Тут злом не возьмешь. Зверь - тайге родной, - отговаривал Тимка.

—  Закон - тайга, зуб за зуб! Иль просрал •мозги? За кента! За Бугая порешу падлу! Но сам! Своими граблями, - тряс Фи­лин скрюченными от нервной судороги руками.

—  Доверь! Положись на нас. Кодлой похиляем. Размажем! Иначе как дышать тут? Бугай не простит, коль за него не отпла­тим! - просили законники, обступив бригадира.

Когда рассвет едва проклюнулся над Мертвой головой, Ти­моха уже был далеко от заимки. Он спешил в Трудовое. У ша­лашей остался Баржа, а остальные законники ушли в тайгу по следам медведя.

На плече у бугра - карабин наготове. У Кота - «тулка», Цыбуля с двухстволкой за плечами. У остальных ножи, топор...

Шли молча. Изредка оглядывались по сторонам.

—  Сюда! В распадок смылся, паскуда! Не сорвешься, гад! - дрожал от ярости Филин, сжимая рукоять охотничьего ножа.

Следы зверя кружили вокруг сугробов, кустов, стволов. Зверь явно не торопился, не ждал для себя ничего плохого. Не слы­шал о фартовом «законе - тайга», требующем безоговорочной смерти для убийцы законника.

Он уходил с заимки, на которой прожил долгие и трудные восемь зим. Всякое случалось. Бывало, голодал, попадал в по­жары, проваливался под лед на реке. Но жил.

Здесь он пестовал медвежат. Сколько их теперь по тайге развелось? Все крепкие, сильные. Все в него! Настоящие хозя­ева тайги! Их уж никто не обидит. Нет больше того человека. Не придет он в тайгу никогда. Никого не ранит. Не станет хо­зяйничать, как в своем доме, забывая, что он - из чужой, не таежной стаи.