Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

Вечером Николай с интересом просматривал газеты, целая кипа которых лежала на столе в его кабинете.

«Так, «Новое время» С. — Петербург, — в глаза бросился заголовок: «ЗА ЦАРЯ! За Свободный народ! За неделимую РОССИЮ!

ИЗБИРАТЕЛИ!

Если вы хотите отнять чужую собственность и не иметь своей, идите к социалистам. Такой именно рай они вам обещают.

Если вы только скрепя сердце миритесь с монархией, а в душе мечтаете о республике, ступайте к конституционалистам–демократам, ходящим теперь под новой маской народной свободы, но свободы не русской.

Если вы хотите превратить царскую власть только в щит для самовластья чиновников, обратитесь к Союзу русских людей и им подобным реакционерам.

Если же вы хотите выполнить волю Царёву, как она оказалась в Манифесте 17 октября; если вы хотите идти в Думу для работы в ней, а не для бойкота, если вы не хотите превратить нашу могучую Русь в кучку автономных и слабых окраин, то вас зовут к себе объединённые — СОЮЗ 17 октября, прогрессивная экономическая партия, партия правового порядка и торгово–промышленный союз». — Папа' осудил бы меня за подобный либерализм, — отложил газету Николай и раскрыл другую. — Зато деду понравилось бы. Вот. «Объявление. Порт–артурский прапорщик:

На днях эвакуирован из Японии. Полный Георгиевский кавалер, ранен. Немного обеспечен. Желаю серьёзно жениться на богатой вдове или подходящей барышне. Лета и красота безразличны; а в остальном споёмся». — Какой меркантильный кавалер. Следует супруге показать, — улыбнулся государь. — Вдруг согласится, — развеселился он, читая следующую заметку: «Третьего дня в цирке г. Лара состоялся бенефис Юлия Сет, знаменитого укротителя львов, выступившего с прекрасно дрессированными африканскими львами. Публика с интересом рассматривала в антракте молодых львов». — Как бы моим девочкам было интересно поглядеть на них… Но традиции… Может, правда послать всё к чёрту — и да здравствует республика… Стану гражданином Романовым, будем всей семьёй ходить в цирк и в иллюзион. И никаких покушений, — мечтательно закатил глаза. — Но положение обязывает, — взял следующую газету: «В Симферополе появились воззвания об избиении евреев. Управляющий губернией издал объявление, в котором заявляет, что подобные попытки будут подавляться военной силой». — Тухлая рыба, сказал бы мой кузен Вилли, — улыбнулся Николай: «В скором времени, как передаёт «Русь», в Петербурге начнёт выходить еженедельный журнал художников и литераторов под названием «Адская Почта», посвящённый, главным образом, социальным вопросам». — Ну, достанется династии и лично мне. Все социальные вопросы заканчиваются критикой царского режима. Так… О выборах: «Сегодня с 9 часов утра во всех избирательных участках Петербурга начался подсчёт голосов. Повсюду приходится констатировать очевидный успех кадетской партии». — Это как раз те, кто скрепя сердце мирится с монархией, — расстроился Николай, читая объявление: «БАРЫШНЯ убедительно просит одолжить 50 руб. (Скоро получу наследство). Офицерская улица, дом17, квартира 48». — Отнести, что ли, ей полтинничек? К тому же наследство скоро получит. Лучше, пусть Витте ей займётся, — встал и потянулся, заложив руки за голову. — Вот интриган. Чтоб поднять себе цену, отставку попросил. На этот раз хитрый лис сам себя перехитрил. Решено! — вновь уселся за стол и макнул перо в чернильницу. — Лицемерно добивается отставки? Он её получит, — саркастически улыбнувшись, подписал прошение, и, подняв лист, с какой–то детской радостью помахал им в воздухе, чтоб быстрее просохли чернила. В глаза бросился текст: «Я чувствую себя от всеобщей травли разбитым и настолько нервным, что не буду в состоянии сохранять то хладнокровие, которое потребно…» — Это уже пусть тебя Матильдочка успокаивает с помощью валерьянки или своих женских чар. Или за полтинник барышня с Офицерской улицы, — захмыкал не император, а полковник Романов, вспомнив что–то своё, весьма приятное, но непристойное. — А на замену полусахалинскому графу, как называют его в обществе, достану из сундука с ношенными шубами старину Горемыкина. Отряхну от нафталина — и в премьеры. Этот за моей спиной козней строить не станет. С ним и обсужу новый состав Совета министров. Дурново только жаль… Но и для его замены имеется кандидатура. Весь прошедший год наблюдал за Саратовским губернатором. Строг. Умён. Революционерам и либералам на уступки не идёт. С бунтовщиками не церемонится. Особенно после того, как в его губернии убили бывшего военного министра Сахарова. Вот Столыпина и назначу на должность министра внутренних дел. Думаю, потянет. А там поглядим…

23 апреля газеты опубликовали статьи об отставке кабинета Витте.

Как государь и предполагал, самый ядовитый «политический некролог» по этому поводу поместил на своих страницах высокохудожественный и гуманный орган творческой интеллигенции «Адская Почта».

Константин Петрович Победоносцев, словно чиновник низшего класса, навешав супруге на уши литературную лапшу — всё же брат писателя, да и сам друг чернильницы, улизнул через дорогу от дома в портерную.

«Не только сельским батюшкам водочкой грешить, — сделал половому заказ и достал из кармана газету, походя, прислушиваясь к разговорам окружающих. — Это ж надо. Даже на ум никто не берёт, что рядом с ними сам бывший обер–прокурор Синода за рюмкой восседает, — выпив, довольно крякнул и закусив балычком, раскрыл газету, услышав за соседним столом:

— Витя опять чемоданы пакует… В Биарриц смыться решил. Или в Женеву. Адмирал Макаров жив! Только сказывать не велел, — вещал лохматый похмельный господин в засыпанном перхотью лоснящемся пиджаке. — Мне по телеграфу передали. Ещё долбанёт по япошкам, — долбанул из стопки и громко жахнул ею по столу. — Свобода! В депутатов мать… Кто б поверил, что Россия как Англия будет. Половой, повтори, — гаркнул он.

— В депутатов мать… Россия как Англия будет! — пропищал замухрястый половой в косоворотке и грязной жилетке, с перекинутым через руку полотенцем.

— Дур–р–рак! Выпить ещё повтори, — сунул ему ёмкость телеграфист.

— Свобода-а! — вибрирующим от сарказма голосом проверещал прыщавый субъект в чиновничьем сюртуке. — Я вот намедни прогрессивную статью в либеральный журнал «Свобода и культура» тиснул… Так мой начальник, узнав об этом, громогласно, при всём присутствии, пообещал в следующий раз башку отмотать и в мусорницу бросить. Свобода и культура, — схватился за неотверченную пока голову и монотонно забубнил:

И предок царственно–чугунныйВсё так же бредит на змее,И голос черни многострунныйЕщё не властен на Неве.

Уже на до'мах веют флаги,Готовы новые птенцы,Но тихи струи невской влаги,И слепы тёмные дворцы.

И если лик свободы явлен,То, прежде явлен лик змеи,И не один сустав не сдавленСверкнувших колец чешуи.

— Нету никакой свободы…

«Это кто ж сочинил?» — задумался Победоносцев.

И словно отвечая на его мысленный вопрос, чиновник закончил свою мысль:

— Молодой поэт Александр Блок утверждает, что коренных изменений в стране не произошло. Как раньше начальство отвинчивало бошки, так и

дальше норовит…

«Слава Богу, что пока так, — подумал Победоносцев. — Хотя и мне начальство тоже башку отмотало… А Блока следует почитать… Но изменения есть. Если раньше в портерной зевали, дремали над рюмочкой, вели разговоры о дождях, засухе и о том, что»цены на хлеб Бог строит», либо о казённом овсе толковали, то теперь у многих в руках газеты и журналы, Блока читают, о свободе рассуждают и Витте костерят…»

— А моя жена полы не моет, — уходя, услышал телеграфиста. — На домового надеется…

«Наконец–то пошло нормальное толковище», — аккуратно прикрыл за собой дверь.

27 апреля, в не по–весеннему тёплый день, императорская чета прибыла на яхте в Петербург.

— Санни, солнышко–то какое, — радовался государь, любуясь женой, наряженной в белый сарафан и кокошник.

В Петропавловской крепости встретились с мама' и долго всей семьёй молились у гробницы Александра Третьего.

Затем на придворных каретах направились в Зимний дворец.

Императрица–мать ехала в отдельной карете.

— Ники, не слишком ли большое значение ты придаёшь открытию этой Думы? — капризно надула губки Александра Фёдоровна.

«После встречи с мама, она всегда делается какой–то нервной», — глянул в окошко Николай, умело скрыв раздражение.

— Что за праздник, если из Москвы доставили высшие государственные регалии: знамя, скипетр, державу и царскую корону.

— Сегодня недолго в ней буду, — повернулся к жене император.

— Ники, прости меня, — виновато улыбнувшись, чмокнула мужа. — Тебе так идёт преображенский мундир. Полковником ты выглядишь представительнее, нежели царём.