Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

— А как обращаешься к нему ты?

— Нейтрально. Иван Иванович. А зачем выспрашиваешь? — дошло, наконец, до Гапона. — Не ликвидировать ли задумал? — вновь задрожал голосом.

— Не бойся! А вдруг ты передумаешь нас сводить или куда исчезнешь…

— Куда я исчезну? — подозрительно уставился на Мартына.

— В Париж укатишь, — ухмыльнулся тот.

И эта улыбка показалась Гапону зловещей.

— Ладно, согласен. Чего побледнел? Жизнью я рискую, а не ты. Если Савинков или Азеф узнают лишь о встрече с Рачковским, то уже за это пустят мне пулю в лоб. Конспиратор ты слабый, можешь и хвоста привести. Давай завтра встретимся за городом. Я недавно дачу в Озерках прикупил. Заодно и обмоем, — дабы приободрить, похлопал Гапона по плечу. — Там окончательно договоримся о деньгах и встрече с Рачковским. Запоминай адрес. Не записывай, — увидел, что тот взял карандаш, — а запоминай. Не с девками на прогулку идём. А лучше я встречу тебя на станции, — передумал он. — Выезжай завтра одиннадцатичасовым поездом, а я поеду сегодня. Ещё с хозяином кое–что следует утрясти. Не забудешь?

— Ну как же… Чего тут забывать? Завтра одиннадцатичасовым на Озерки. Заодно хоть свежим воздухом подышу. Сто лет за городом не был. Всё в Париже да Питере.

«С Рачковским придётся повременить», — распрощавшись с Гапоном, Рутенберг поехал на квартиру к одному из рабочих, сочувствующих эсерам.

К тому же он точно знал, что тот ненавидит попа–расстригу за гибель 9‑го января своего брата. И таких, на примете у Рутенберга, было ещё четверо. Вот их–то, ранним утром 28 марта, он и привёз на дачу, предварительно рассказав о связях бывшего вождя с полицией. Причём не для блага рабочих, а на благо безразмерного своего кармана.

— Теперь он заманивает в сети охранки меня, — провёл работяг в грязную холодную комнату. — Вы всё услышите, товарищи. Я стану беседовать с ним в соседнем помещении. И если посчитаете нужным, совершите над предателем свой суровый приговор. Ждите. Сейчас пойду на станцию и приведу его.

— Пинхус Моисеевич, как благодарен тебе, что вытащил на природу, — вдыхал чистый, наполненный запахом сосны воздух. — И день какой тёплый и прозрачный. А ты никак замёрз? Гляжу, колотит тебя.

— Да пока на станции ждал, озноб прохватил. Ничего, сейчас придём, выпьем по маленькой и согреемся. Вон и дача, — указал рукой на деревянное двухэтажное строение из серых от дождей досок.

Аккуратно закрыв за собой калитку на щеколду, Рутенберг провёл гостя по расчищенной от снега дорожке к двери с облупившейся краской и не спеша начал отпирать тяжёлый чёрный висячий замок.

— Гляжу, поработал вчера, — приплясывал на крыльце Гапон. — И снег очистил. Побегу, в нужник наведаюсь, — заспешил в угол двора к серой скособоченной постройке.

Дождавшись его, Рутенберг провёл гостя в тёмную переднюю, предварительно заложив входную дверь крепким засовом. Приоткрыв на окне внутреннюю ставню для света, по узкой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж.

Увидев на расстеленных газетах водку и закуску, Гапон шустро повесил на металлический крюк в стене шубу, и, потерев руки, уселся за стол.

— Мартын, ну давай же скорее выпьем и закусим. У меня зверский апатит разыгрался от свежего воздуха. Ну что ты там возишься. А после дачу покажешь, — разлил по стаканам водку и тут же выпил, занюхав куском колбасы и прилично откусив от него. — Давай, исповедуйся, раб божий, — косноязычно проговорил с набитым ртом, окинув взглядом закрытую на висячий замок соседнюю дверь. — Чего это у тебя внутренние комнаты на замках? — стал наливать по второй.

— Да это не у меня. У прежнего хозяина заведено было. Там я письмо к Рачковскому в тайном месте спрятал. Где назвал всех работяг, что воду баламутят…

— Правильно. Хватит нам Девятых январей. Ошибиться можно один раз.

— Но ведь их же схватят жандармы, осудит суд, и может, даже, повесят.

— Революция поедает своих детей, — с жадностью откусил от батона колбасы. — Это я в Париже от кого–то из революционеров слышал. Ничего… Им на смену придут другие. А мы получим денежки… Ты адрес Савинкова не забыл в письме указать? — на секунду прекратил жевать Гапон.

— Не забыл, не забыл. И явки других боевиков написал.

— Рачковский будет чрезвычайно доволен, — с удвоенной энергией заработал челюстями. — И хорошо нам заплатит. Я брошу к чёртовой маме этот промозглый Петербург и куплю домик в Полтаве, — вновь откусил от батона колбасы. — Во дворе вишни цветут… Травка зелёная… Домик собственный… Неси скорее письмо.

— Ты давно мог бы домик в Полтаве купить, — поднялся с холодного стула Рутенберг. — Помню, как чеком на пятьдесят тысяч хвастался.

— Всё до копеечки в Париже растряс. Лариса Петровна помогла и другие бабы.

— Рабочие думали, ты на революцию деньги собираешь, — направился к дощатой щелястой двери хозяин дачи.

— Работяги, как были дураки, так дураками и помрут… Мы ведь не такие? — жуя колбасу, следил, как Рутенберг отчиняет небольшой висячий замок.

— Вдруг это не дураки, а судьи твои? — распахнул дверь, видя, как у гостя в прямом смысле кусок пищи стал камнем в горле.

Гапон попытался вскочить, но не успел.

Выбежавшие рабочие опрокинули его вместе со стулом на пол и стали месить ногами.

— Гадина. Предатель. Мы тебе верили…

Один из рабочих скинул с железного крюка шубу и прикрепил верёвку.

— Ребята, сюды тащите полицейского попа. Пусть с крюка любуется Полтавой с вишнями…

Император 2 апреля, на Пасху, согласно давней традиции, христосовался в Большом Екатерининском дворце с придворной челядью и чиновниками министерства Императорского Двора в количестве 600 человек.

Так написали об этом событии российские газеты.

3 апреля — со свитой и чинами охраны, коим делал подарок, награждая

царским рублём. В этот день набралось 850 человек.

После Пасхальной недели, 9 апреля, государь провёл совещание в Царском Селе по вопросу обсуждения проекта Основных Законов Российской Империи.

— Я уже месяц держу этот проект у себя, — оглядел царедворцев, остановив взгляд на Витте. — И всё ещё не решил, как должна звучать четвёртая статья: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть», — указано в проекте. А прежний текст гласил: «Самодержавная и неограниченная». — Вот главнейший вопрос.

— Ваше величество, — взял слово граф Пален, выручив Витте. — Я не сочувствую Манифесту от 17 октября. Но он есть! Вам, государь, было угодно ограничить свою власть, — уколол императора.

Задумавшись, Николай застучал пальцами по столу, выбивая ритм марша Преображенского полка:

— А ты что скажешь, Николай Николаевич?

— Манифестом 17 октября слово «неограниченная», ваше императорское величество уже вычеркнули…

«Ты и посодействовал этому», — хмуро глянул на родственника государь.

— Ваше величество, — поднялся со своего места князь Оболенский, — следует вычеркнуть «неограниченную власть», оставив «самодержавную».

— Ну что ж, господа. Я с вами согласен. Получается, что абсолютистская монархия Петра Первого меняется на конституционную английскую, — хлопнул ладонью по столу.

— Последующие статьи, ваше величество, — взял, наконец, слово Витте, — подтверждают незыблемость самодержавия, — подсластил пилюлю. — И определяют священность и неприкосновенность царской особы.

— Растолкуйте, Сергей Юльевич понятие курий.

— Всего, ваше величество, создано четыре курии: помещичья, городская, крестьянская и рабочая. Один выборщик приходится на девяносто тысяч рабочих, тридцать тысяч крестьян, четыре тысячи горожан и две тысячи землевладельцев. Хотя и существуют преимущества для состоятельных людей, но очевидно и гарантированное присутствие в Государственной Думе рабочих и крестьян.

— Понятно, понятно, — вновь забарабанил марш государь. — А теперь объясните, что это за партия кадетов?

— Конституционно–демократическая партия, ваше величество. В октябре прошлого года состоялся её учредительный съезд, и в состав Центрального Комитета вошло одиннадцать крупных помещиков и сорок четыре представителя интеллигенции: Милюков, Струве, Маклаков и другие. Политический идеал — конституционное устройство на основе общего избирательного права. Они не монархисты. Называют себя «партией народной свободы».

— Ещё какие партии стремятся попасть в Думу?

— Вскоре после опубликования Манифеста сформировалась партия «Союз 17 октября». Так называемые октябристы: Гучков, Шипов и другие крупные помещики и промышленники. Они поддерживают Манифест и Вас, ваше величество. Кроме них ещё «Союз русского народа». А также финны, литовцы, поляки, армяне…

— Ох, и зря, ваше величество, эту Думу придумали, — вздохнул министр внутренних дел Дурново.

Вечером Николай с интересом просматривал газеты, целая кипа которых лежала на столе в его кабинете.