Мой Сталинград - Михаил Алексеев

Затем произошел разговор по существу.

Обер-лейтенант спросил: «Вы хотите сдать пакет самому командующему 6-й армии или через доверенных офицеров?»

Мы ответили: «Нам приказано вручить пакет лично командующему или его заместителю».

Он: «А если другой человек назовется Паулюсом – вы ведь его лично не знаете?»

Мы: «Среди офицеров такого не бывает».

Он: «Когда вы намереваетесь вернуться обратно?»

Мы: «Сегодня».

Он: «Считаю сегодняшний день до 24.00?»

Мы: «Нет, во избежание недоразумений желательно возвратиться еще при дневном свете».

Он: «Не успеете, так как надо далеко ехать».

Мы: «Далеко не может быть, так как кольцо небольшого диаметра».

Он: «Да, но вам придется много идти пешком, так как дороги простреливаются русской артиллерией».

Мы: «Ничего – пройдем пешком. Указаний о прекращении огня на других участках не дано. Возможен даже такой случай, когда наша авиация будет бомбить саму Мариновку, но это не следует воспринимать как нарушение наших условий».

Все время нашего пребывания в землянке офицеры принимали меры, чтобы быстрее отправить нас в штаб армии. Сперва они обещали через пару минут вести нас, но затем сообщили, что за нами прибудут от начальства. Нам предложили сдать оружие, предупредив, что его будут нести сопровождавшие нас люди. Мы разрядили пистолеты и положили на стол. При этом произошел краткий разговор об оружии. Офицеры вынули свое. У лейтенанта оказался советский пистолет «ТТ» выпуска 1942 года.

После нашего двухчасового пребывания в землянке возвратившийся после очередного разговора по телефону обер-лейтенант объявил нам следующее:

«Мой начальник приказал мне вас дальше не сопровождать, проводить обратно, возвратить оружие и обеспечить безопасность возвращения к своим войскам».

Мы выразили недоумение: «Как это так – и адресат недалеко, а письмо вручить нельзя?» Но по тону объяснений обер-лейтенанта мы поняли, что в немецкой армии приказания отдаются один раз, и он больше не осмелится по нашему вопросу звонить к своему начальнику. Мы попросили дать нам письменный отказ в приеме пакета, но и этого обер-лейтенант сделать не мог.

Нам снова завязали глаза и под руки повели обратно. По дороге обер-лейтенант сказал: «Мы не ожидали этого наступления русских». Я спросил: «Как вы не знали, что русские будут наступать зимой?»

Он: «Мы-то знали об этом из опыта прошлой зимы, но таких масштабов и такого поворота дел не ожидали».

Из дальнейшего разговора я узнал, что обер-лейтенанту 24 года. Я выразил надежду на возможную встречу после войны, когда будет мир, но он грустно ответил: «Вряд ли... Не пройдет и месяца, как меня или вас убьют».

Я спросил его: «Почему вы говорите, что ваши солдаты смеются над словами Бределя?»

Он ответил: «В войне двух мировоззрений трудно убедить словами солдат противника» [36].

Нас вывели на место встречи, развязали глаза, возвратили оружие и попросили не оглядываться назад. Офицеры держали руки под козырек. Мы тоже приложили руку к головному убору и с развернутым белым флагом ушли к своим.

Капитан Дятленко».

Еще 21 января 1943 года, когда бои шли уже в центре города, когда всем немцам и, конечно, прежде всего, самому Паулюсу было ясно, что все подходит или уже подошло к концу, он издает приказ, наверняка удививший всех в его же собственном штабе.

«За последнее время, – говорилось в приказе, – русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями... Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление. Большинство из нас ждет верная смерть: либо от вражеской пули, либо от голода или страданий в позорном сибирском плену. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонить без ответа, а парламентеров прогонять огнем».

А попытки были. И как ни странно, с благословения самого Паулюса. Об этом сообщил советскому командованию захваченный в плен переводчик из его штаба. Вот что он рассказал:

«Начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт вызвал меня и поручил перевести с немецкого на русский язык ответ на ультиматум советского командования от 9 января. Текст гласил:

«Генерал-полковнику Воронову или его заместителю. Командующий германской 6-й армии согласен начать с вами переговоры на основе ваших предложений от 9 января 1943 года. Мы просим приостановить враждебные действия 23 января 1943 года в 00 часов. 23 января в 10 часов мои парламентеры на двух машинах под белым флагом выедут к вам по дороге Гумрак-Конный, Котлубань.

Командующий 6-й армии...»

Ярый противник капитуляции, генерал Шмидт не мог по своей воле подготовить такой документ. Совершенно очевидно, что он сделал это по указанию самого Паулюса, но в последнюю минуту того охватил ужас, и он сделал вид, что никому ничего подобного не поручал. По свидетельству немцев, очевидцев всего этого, по лицу Паулюса «прошлись нервные судороги». Он закричал:

«Это государственная измена!.. Без согласия Гитлера никаких разговоров о капитуляции!» И тут же велел донести об этом Гитлеру.

Вот тогда-то и был написан Паулюсом приведенный выше приказ. Видимо, до него были и другие распоряжения, подобные этому, о чем свидетельствует неудавшаяся парламентерская миссия капитана Дятленко.

Вернулся из медсанбата и приступил к исполнению своих обязанностей Александр Крупецков, чему я был чрезвычайно рад. И не только потому, что теперь могу наконец перебраться в батарею Павлова, а паче того еще и потому, что чувствовал: «комсомольского бога» из меня явно не получилось, дело это мне не по душе, а потому и было оно не в радость, а в тягость. Не скрывая облегчения, я торжественно передал Саше его же собственную кожаную полевую сумку, беременную набитыми в нее битком незаполненными комсомольскими билетами. Саша привычным жестом перекинул ее через плечо и сразу же стал прежним Крупецковым, которого хорошо знали и любили в дивизии. Ну а я, попрощавшись с ним и моими друзьями по блиндажу, отправился в штабную артиллерийскую батарею: так она называлась и находилась в непосредственном подчинении командующего всей артиллерии дивизии подполковника Павлова.

А вскоре произошло событие, очень опечалившее генерала Еременко: его Сталинградский фронт был как бы поглощен Донским фронтом, коему Ставка и поручила осуществление грандиозной операции под кодовым названием «Кольцо». Донским фронтом, как известно, командовал Рокоссовский, а Андрей Еременко оказывался вроде бы не у дел у порога величайшей Сталинградской виктории.

10 января 1943 года наши войска по всей окружности котла приступили к штурму немецких позиций. Орудийные громовые раскаты в течение нескольких часов, а в общем-то весь первый день, с короткими перерывами, сотрясали землю и воздух. Сотни штурмовиков волна за волною выплывали отовсюду и летели так низко, что подымали под собою снежные метели, хотя было безветренно. Рев и стон «катюш» и «Грозных Иванов» был столь яростен и уж действительно столь грозен, что, думалось нам, от одного этого немцы должны были бы все бросить, покинуть свои окопы и бежать куда попало. Но не убежали, к удивлению и сожалению нашему. Теперь уже не мы, немецкие солдаты стояли насмерть на своих рубежах. Там, где уже не было снарядов, в ход шли болванки, от встречи с которыми броня советских танков получала глубокие вмятины, а их экипажи на какое-то время глохли, а у иных танкистов, в основном у башенных стрелков, даже лопались барабанные перепонки и из ушей текла кровь. Результаты первого дня нашего наступления были так удручающе малы, что о них не хотелось сообщать в Ставку.

И тут, наверное, не одному мне приходила в голову мысль: как же так, что же заставляет окруженного, обреченного врага держаться, на что же он надеялся, когда назначенные на деблокирование немецкие войска находились от котла за сотни верст и катились неудержимо все дальше? Вот бы пробраться вовнутрь кольца, глянуть, что же там, как там. Когда удавалось нашим бойцам ворваться в первую линию немецких окопов, то видели, что окопы эти почти сплошь завалены трупами наших и немецких солдат вперемешку...

Между тем еще 7 января 1943 года из Политуправления Донского фронта на имя Начальника 7-го отдела Главного Политуправления Красной Армии полковника Бурцева было отправлено донесение следующего содержания:

«3 января 1943 г. в районе города Калач был сбит немецкий самолет „Хейнкель-111“, направлявшийся из района окруженных немецких войск в город Новочеркасск. Самолет приспособлен для перевозки грузов и раненых. Экипаж самолета в составе 3-х человек взят в плен, раненые, находившиеся в самолете, погибли.

В качестве груза самолет вез несколько тысяч писем солдат и офицеров окруженной немецкой группировки. Изучение писем показывает, что они благодаря их свежести (датированы числами с 27 декабря 1942 г. по 2 января 1943 г.) представляют большой интерес и ярко показывают всю картину настроений окруженных немецких частей под Сталинградом. Письма сейчас обрабатываются. Часть выдержек из писем представляются теперь.