Подселенец - Марк Элгарт

Константин только тихо матюгнулся сквозь зубы.

Деда Граевский, конечно, помнил, ведь не далее как вчера встречались. Получилось так: вышел отряд вчера на небольшую лесную полянку. А на полянке не то чтобы стойбище какое-то тунгусское, а целый хутор, если можно так сказать. Домов деревянных, конечно, и в помине нет, но чумы тунгусские, из шкур сшитые, стоят очень давно, сразу видно. Опять-таки какой-то огород присутствует, коптильня, что-то навроде склада. Народу на стойбище немного: три взрослых мужика, жёны их, бабки какие-то и детишки, на чертенят похожие. Эти в чумах поменьше живут. А в центральном главном только один старичок обитает. Хотя какой он "старичок"? Крепенький ещё, бойкий, всего и отличия от остальных мужиков, только что седой. И обряжен, как пугало. Поверх одёжки мешочки какие-то, пёрышки, бусинки, палочки разные торчат.

Дедок-то навстречу отряду первым и выскочил. Затараторил чего-то по-своему, руками замахал. Следом за ним и бабки заголосили. Потом дети подключились, захныкали, сопли распустили. Мужики же сразу в лес ломанулись, видать, какой-то опыт общения с русскими имели, ну да и бог с ними, далеко от семей не убегут.

Детско-бабий вой неуклонно нарастал, так что Колыванов не выдержал и пальнул в воздух для острастки. Все как-то сразу замолчали, погрустнели и разбрелись по своим делам. А дед, вот диво дивное, начал по-русски говорить. Плохо, конечно, с трудом, но получше многих китайцев, на которых Граевский ещё в Питере насмотрелся.

Оказалось, что не всё племя тут обитает, а только старичок с сыновьями и ихними семьями. Ну и с жёнами своими, матерями сыновей. Ему, старичку, жён, конечно, больше положено по статусу, но да ну их — хлопот и без того хватает, да и не молод патриарх уже.

А человек дедушка большой, "Говорящий с духами", шаман то есть. Есаул тут же креститься и плеваться начал, но Граевский его быстренько угомонил: чужие обычаи и верования нужно уважать, если не хочешь стрелу меж лопаток из кустов ненароком получить.

Племя старичка — хотя какое там племя — пятнадцать семей всего осталось, — обитало в дне пути отсюда, но отряд Граевского его уже миновал. Да и нечего там делать, измельчал народ, духов чтить перестал, подношений шаману почти не посылают, совсем страх потеряли. Вот при деде стариковском… Ну да ладно.

Тропка удобная на юг есть, а как же не быть. Вон у тебя, Большой Начальник, в отряде есть паренёк такой шустрый и глазастый, ему и обскажу всё, он найдёт, остальные-то другие — от них кровью и смертью пахнет. Особенно от того молодого и тощего. И от другого, серого. Точнее, не от него самого, а от той штуки длинной, что у него замотанная поперёк седла лежит. А вот живчик этот интересный, был бы наших кровей — в ученики бы взял, а то дети у меня, как один, бесталанные.

Только на тропке попадётся вам место одно — его стороной обойти надо: плохое, очень плохое место. Кладбище старое. Наше кладбище. Туда чужим ход заказан. Духи там очень сильны. Лучше обойти.

А поесть ничего нету, извините. Сами охотой живём да корешки выращиваем. А как вы, русские, в тайгу пришли, зверь пугливый стал, уходить начал. Вот корешков дать могу, как же хорошим людям не помочь? Эти вот — от боли головной, эти — кровь останавливают, если поранишься ненароком, а вот эти, размельчённые, — это особые. Если их в трубку забить, закурить, то будущее тебе откроется. А если и нет, то всё равно не пожалеешь. Нет, это подарок, ничего взамен не нужно, если только патронов пару горстей. И соли, если есть.

Дедок таёжный действительно о чём-то пошептался с Лешим, после чего тот сообщил Граевскому, что дорога тут и вправду есть и он, Лёха, сможет отряд по ней провести. Короче, расстались со старичком если и не друзьями, то и не врагами.

А теперь, оказывается, он красных по их следу ведёт… Всякое, конечно, возможно, скорее всего, заставили, хотя кто знает? Ладно, увидим. Тем более что Граевский для себя уже всё решил.

— Значит, так, отряд, — скомандовал он. — Убегать мы от красножопых не будем. Набегались уже. Нас семеро против двадцати шести, это меньше четырёх на одного получается. Сдюжим. Тем более что всё на нашей стороне.

Палец Граевского ткнул в холм за левым плечом:

— Володя, ты с "Люськой" своей там заляжешь, оттуда ложбинка эта — как на ладони. Без команды огонь не открывать, дождись, пока есаул совой прокричит.

Володя кивнул. Богатым умом он не отличался, но понимал, что сова днём ухать не станет. А если красные что-то необычное в её уханье и заметят, то ненадолго — с пулемётом Владимир давно уже сроднился и ни в нём, ни в себе не сомневался.

— Поликарп, — распорядился командир. — Ты рядом с Володей будешь. Защитишь его, если чего не так или кто особо шустрый попадётся.

Поликарп даже не прореагировал — командир сказал, так тому и быть.

— Сергей, — обратился Константин к Крылову. — Ты на том холме, на выходе. Что от тебя нужно, сам знаешь, не мне тебя учить.

— Есаул с Азатом справа под теми ёлками, я слева, Леший на выходе, чтоб не прорвался никто. И кони с поклажей тоже на тебе, Алексей, понял?

Вопросов не возникло ни у кого.

— Тогда разбежались, — оскалился Граевский, — через час гостей встречать, а у нас ещё не прибрано…

Само собой, над немудрёной шуткой заржал только Колыванов.

* * *

Командир специального отряда Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем красный матрос Василий Глодов злился. Впрочем, это было его нормальным состоянием.

Злился он ещё пацаном, когда батя, зажав Васькину голову меж колен и спустив ему штаны, нещадно охаживал того ремнём, обещая "научить уму-разуму". Злился, когда вышибал из мордатых гимназистов в фуражках медяки, чисто чтоб пожрать. Гимназисты, конечно, тоже отмахивались, вращая над головами толстые ремни с заточенными медными пряжками, но на такие случаи у Васи уже давно был припасён верный кастет, сокрушивший не одну буржуйскую челюсть. То есть если с теорией раньше было и туговато, то практикой классовой борьбы Вася проникся ещё в ранней молодости.

Уже позже он злился на залитой морской водой и почти такой же солёной кровью стальной палубе, едва не оглохнув от взрывов, но тем не менее подавая заряжающему очередной скользкий и тяжелющий снаряд. Злился на офицеров, что-то орущих прямо в ухо, на германцев, садящих из тяжёлых орудий по одинокому линкору, на Господа Бога, создавшего моря и океаны.

Потом начал злиться на буржуев, потому как один умный человек объяснил ему, что это только они во всём виноваты. Другие умные люди объяснили ему, за кем правда. Но Василий злился и на них, потому что именно за этих умных людей он несколько лет подыхал в окопах, ходил в атаки, убивал и старался не быть убитым. Потом его заметили. За ту же врождённую злость.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});