Шань - Эрик Ластбадер

Тем не менее “черпать необходимые средства” предстояло не совсем так, как надеялся Мао. Сталин согласился предоставить Китаю сумму, эквивалентную тремстам миллионам долларов. Беда, однако, заключалась в том, что деньги, по крайней мере отчасти, давались в виде кредитов, а не прямой ссуды. Это в свою очередь означало, что Китай оказывался довольно тесно привязанным к советской экономике: промышленности, технологии, сырью и специалистам.

Это, как поведал в приватной беседе Чжилиню удрученный Мао, было максимум того, чего он смог добиться.

— Сталин по-прежнему не доверяет нам, — говорил он. — Он столько раз вспоминал имя Тито и его “пародию” — это слово, которое употребил Сталин — на “социалистическое государство”, что я сбился со счета. Он походил на заевшую пластинку. Наша позиция на переговорах была исключительно слабой, — сокрушенно продолжал он. — В конце концов, русские так же, как и американцы, призывали нас в свое время к созданию коалиционного правительства. Вступив в гражданскую войну, мы пошли наперекор всем указаниям Москвы. “Как вы можете ожидать, что я стану верить вам после всего этого?” — сказал мне Сталин тоном обеспокоенного дядюшки.

Чжилиня, в отличие от Мао, итоги переговоров нисколько не удивили, однако он промолчал. Зная его предубежденность в отношении Советов, Мао не стал бы даже слушать его. Чжилинь нисколько не сомневался, что, если бы Мао удалось предоставить самые убедительные доказательства вины Чана в разжигании войны, Сталин все равно предложил бы ему только кредиты, придумав иной предлог.

После продолжительной трапезы в резиденции Мао, за все время которой они не обменялись и парой слов, Мао показал Чжилиню свой сад. День выдался морозным и безветренным. Жемчужная снежная пыль осыпала землю, гася все звуки.

Мао сильнее запахнул пальто.

— Когда я был в Москве, к северу от города прошел невероятный снегопад. Сугробы доходили до пятнадцати футов в высоту. Ты только представь себе, Ши тон ши!

Чжилинь вновь промолчал. Его сердце забилось быстрее от недоброго предчувствия. Мао не стал бы зря тащить его из дома на улицу в такой холод. Значит, он собирался сообщить своему верному советнику нечто такое, что должно было остаться между ними двоими. Но вот что?

— Есть еще одна проблема, — наконец заговорил Мао. Его взгляд был устремлен в глубину темного сада, обнесенного чернеющей в сумерках изгородью, буйно заросшей плющом. Нужды революции отодвинули, по крайней мере временно, на второй план все остальные заботы. — Сталин говорил со мной еще на одну тему. О Корее. — Мао сделал небольшую паузу, словно запнувшись.

— Северокорейские коммунисты при поддержке Москвы собираются напасть на южан.

— Как скоро?

— В июне.

Чжилинь понял все сразу.

— Это означает, что будет война.

Мао молча кивнул. На его лице была написана великая грусть.

— Наш бедный народ. Он только начал отходить от войны, длившейся так долго.

— Значит, Сталин не оставил вам выбора.

Мао повернулся к Чжилиню.

— Никакого, — ответил он и зашагал к дому.

* * *

— Я нашел ее!

Чжилинь оторвался от бумаг, которые сосредоточенно изучал уже на протяжении нескольких часов, и поднял голову. Стремительно ворвавшийся в кабинет Хуайшань Хан стоял перед ним. Новенькая форма плотно облегала его тощую фигуру.

— Мой друг, я нашел ее!

Худое, обычно неподвижное лицо его точно преобразилось и ожило.

Чжилинь перевел взгляд на человека, замешкавшегося в дверях.

Хуайшань Хан нетерпеливо махнул рукой.

— Заходи, Сеньлинь! Хао чжио хуо!Ну же!

Женщина, вошедшая наконец в кабинет, по всей видимости и без того никогда не отличавшаяся полнотой, находилась на грани физического истощения. Ее изможденное лицо носило следы прежней красоты. Судя по землистому оттенку кожи на щеках, ее здоровье находилось в плачевном состоянии. В огромных, широко расставленных светящихся глазах застыло испуганное выражение. Она беспрестанно моргала, очевидно вследствие необычайного беспокойства и робости.

Легонько подталкивая в спину, Хуайшань Хан заставил ступить ее несколько шагов вперед. От внимательного взгляда Чжилиня не ускользнуло, как она вздрогнула, попытавшись скрыть это.

— Знакомься, Ши тон ши, — провозгласил Хуайшань Хан с оттенком какой-то особенной гордости. — Это моя жена, Сунь Сеньлинь.

— Твоя жена? — Чжилинь был настолько потрясен, что, забыв о самообладании, позволил себе открыто выразить изумление в присутствии других.

Стараясь скрыть это, он отвесил легкий поклон. В ответ на этот традиционный знак вежливости на измученном лице молодой женщины появилась бледная тень улыбки.

— Вы себя хорошо чувствуете, Сеньлинь? — спросил Чжилинь.

— Разумеется, она чувствует себя хорошо, — ответил за нее Хуайшань Хан. Он произнес эти слова, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы. — Или уж, во всяком случае, она скоро будет в полном порядке, когда я отвезу ее в больницу. С ней ничего страшного.

Чжилинь предложил женщине свое кресло. Сквозь маску бледности и страданий он сумел разглядеть, что она молода: лет на двадцать моложе Хуайшань Хана. С признательностью взглянув на Чжилиня, она села, и сразу же напряженные черты ее лица смягчились.

Чжилинь налил ей чаю. Она взяла чашку в обе ладони, точно вознамерилась вобрать в себя все тепло крошечного сосуда. Качнув головой, она пробормотала слова благодарности и стала пить с такой жадностью, как будто уже давно не пробовала приличного чая.

Чжилинь вопросительно посмотрел на друга. Хуайшань Хан пожал плечами, промолвив:

— Она была в плену у коммунистов.

— Ты говоришь, в плену?

— Их командир слышал обо мне. Как же, известный националист, а? Вот чем я был для всех, кроме тебя и Мао тон ши, — Хуайшань Хан сопровождал свои слова оживленными жестами. — В конце концов, они видели в ней врага, потому что она — моя жена. Жена Хуайшань Хана, полковника националистической армии. Я думаю, что они пытали ее, хотя она упорно отказывается говорить об этом, По правде сказать, мне приходится клещами вытягивать из нее каждое слово.

— Я и не знал, что ты женат, — заметил Чжилинь, ужаснувшись жестокости людей, бывших его соратниками.

Впрочем, особо удивляться не приходилось. Он достаточно нагляделся на горькие последствия кровавой и беспощадной войны. Тем не менее вид этого несчастного, ни в чем не повинного создания, попавшего в жернова кошмарной мельницы, подействовал на Чжилиня сильнее обычного.

Быть может, виной тому стала вопиющая несправедливость случившегося с Сеньлинь, символизировавшая собой безумие, которое толкало мирных крестьян с оружием в руках подниматься на своих братьев, но Чжилинь внезапно осознал, в какой чудовищной игре он принимал участие по собственной воле.

— Если бы ты сказал мне, — беспомощно промолвил он, — то я бы послал людей, которые бы проследили за тем, чтобы с ней ничего не случилось.

Хуайшань Хан отвернулся.

— В то время я не мог думать о ней, Ши тон ши. Я должен был делать свое дело. Я вел слишком опасную игру. Все мои мысли сосредоточились на том, как бы не оступиться в темном туннеле, по которому я продвигался шаг за шагом, повинуясь воле твоей и Мао тон ши. — Он снова взглянул на Чжилиня. — Принимая во внимание твои личные обстоятельства, я думаю, ты один из немногих, кто в состоянии понять меня.

Хуайшань Хан произнес последнюю фразу в качестве обычного комплимента, доказывавшего глубину и искренность их дружбы, однако его слова поразили Чжилиня в самое сердце. Не столько они сами, сколько горькая правда, заключавшаяся в них. Он отказался от Афины и маленького Джейка так же, как и от своей любовницы Шен Ли и их ребенка, который, повзрослев, принял имя Ничирена. Отказался во имя своего дела, во имя настоящего и будущего Китая. Пожертвовав всем, что он имел, он целиком отдался служению своему народу.

Взглянув на друга, он опять обратил внимание на его непривычный наряд.

— Что это за форма на тебе? Я не узнаю ее.

— Это форма Службы общественной безопасности, — в голосе Хуайшань Хана опять появились нотки гордости. — Ло Чжуй Цинь поставил меня во главе пекинского окружного управления.

— Тайная полиция, — задумчиво пробормотал Чжилинь.

— Благодаря этому, мой друг, я и нашел Сеньлинь. Наша Служба общественной безопасности крепнет и набирает силу с каждым днем. Я послал наших людей на поиски, и они нашли ее. — Он повернулся к жене, и его голос изменился. — Сеньлинь! Нам пора идти.

Чжилинь перевел взгляд на женщину. Та встала, отдала ему пустую чашку и сдержанно поклонилась.

После ухода неожиданных гостей он вернулся за свой письменный стол. Колонки иероглифов, выведенных на бумаге аккуратным, красивым почерком, разбегались у него перед глазами. Он пытался сконцентрироваться на них, но тщетно. Вместо них перед его глазами стояли руки Сеньлинь, держащие белую фарфоровую чашку: длинные, узкие ладони, заканчивающиеся тонкими пальцами, такие нежные, белые, точно посыпанные пудрой. Лишь сломанные и обкусанные до основания ногти несколько смазывали впечатление от их необыкновенной красоты.