Американский Голиаф - Харви Джейкобс

– Они поверили.

– И заметили слишком поздно, что поверили слишком рано. Что в этом плохого? Может, в следующий раз толпа будет осторожнее. Но тут дело не в кнуте. Исполинский аппетит утолить невозможно.

– Иные до сих пор верят.

– Польза от нас не в том, что мы закрываем кому-то глаза, а в том, что заставляем смотреть внимательнее. Нянчиться с окаменевшим надувательством, которое пережило свое время, – это не просто невыгодно, это непатриотична.

– У Голиафа еще все впереди.

– Когда к вам вернется разум, вспомните, что цирк Барнума всегда найдет применение хорошему клоуну. Правда, что вы собрались в Бриджпорт, мерзавец этакий?

– Правда. Билеты продаются неплохо.

– Передайте мои наилучшие Генералу-с-Пальчику, если встретитесь. Этот выпивошка сочиняет там книгу. Доброто пути, Халл. Пусть Господь и каменный человек будут к вам милосердны.

– Милосердие вокруг нас. А вы держите руки подальше от нимфеток.

– Я обдумаю ваш совет, – сказал Барнум.

Бруклин, Нью-Йорк, 28 февраля 1870 года

Барнаби Рак доплыл на пароме до Бруклина и пошел пешком к месту трагедии. В конце прошлой недели там, где росла, чтобы ловить потом кабель Бруклинского моста, башня из гранита и известняка, трое рабочих упали с лесов прямо в цементную яму. Достать тела не представлялось возможным. Решили оставить этих людей здесь, погребенными в бетоне, как мухи в янтаре.

В «Горн» пришло анонимное письмо, в котором погибшие назывались крепкими профсоюзными вожаками и утверждалось, что за несчастным случаем стоит нечто большее. Письмо отложили в сторону, сочтя делом рук злобного психа, однако Джон Зипмайстер все же отправил Рака на похороны.

Когда Барнаби добрался до места, уже вовсю шла торжественная служба. Вашингтон Рёблинг, главный инженер «Нью-Йорк бридж компани», и его жена Эмили стояли рядом с застывшими вдовами и перепуганными детьми зацементированных жертв. Компания проявила к ним сострадание, достойное восхищения. Каждую осиротевшую семью одарили двумястами долларами и годовой платой за жилье.

Мэр Оукли Холл встал с места, намереваясь произнести речь, и тут пошел град, жаля скорбящих, словно рой ледяных насекомых. Мэр прошагал сквозь эту бриллиантовую завесу, поцеловал вдов и поднялся на возвышение.

– На этом самом месте трое честнейших работников отдали свои жизни за наш город. Какая огромная потеря для всех! Но давайте спросим себя, кто из нас может рассчитывать на подобный памятник? Будем ли мы достойны, со всеми нашими заслугами, лежать под этой сверкающей стальной дугой? Под могучими готическими башнями, что соперничают с грандиозным собором? В некотором смысле Бруклинский мост и есть возводимая нами церковь. Каждый рабочий, чьи силы и, да, чья жизнь вложены в эту конструкцию, навечно останется в огромном сердце нашего города… Друзья мои, цена прогресса велика. Всякий триумф цивилизации требует новых жертв. Мы собрались здесь сегодня, чтобы сказать прощай трем героическим мушкетерам, бесстрашным рыцарям труда, которые с полным правом могут заявить крылатому господину: «Я сотворил то чудо, что ты видишь сейчас под собой! В сей могучий взмах вплавлены моя плоть и кровь! Я заслужил место в раю!»

Стоявший рядом с Барнаби рабочий сказал:

– Много еще народу взлетит с этих башен-убийц на собственных крыльях. Кессонщики в подводных ящиках из-за газа вспыхнули желтым, про них кто-то вспомнил? Сколько легких там, внизу, еще взорвется от давления? Если хотите знать, этот лед, который валится сверху, – не что иное, как замороженная моча небесных душ. Так и запишите.

– Зачем соглашаться на такую работу? – спросил Барнаби.

– Работа есть работа. Ответьте мне лучше на один вопрос. Как выходит, что у вас каждый день новостей ровно на газету?

Барнаби смотрел, как вдовы бросают цветы на камень. Вернувшись в «Горн», он переписал репортаж. Первый вариант был отвергнут.

– Я же вам сказал: короче, – объяснил Зипмайстер, – Три абзаца на странице некрологов. «Сколько тел в скольких зданиях? Сколько трупов, замурованных в мостах и туннелях?…» Господи, Рак, зачем швырять в лицо читателю его человеческий страх? Нам есть над чем поразмыслить и без напоминаний о том, что мы живем на кладбище, «…дожидаются вечности в бетонных блоках?» Господи.

– Не столь уж редкая судьба для рабочего жмурика, – сказал Барнаби. – Забальзамироваться в чьем-нибудь фундаменте.

– С другой стороны, в бетонном блоке они не превратятся в овсянку. И может, воспримут флюиды тех, кто сношается наверху. Куда ни посмотри, всюду кто-нибудь да сношается.

– Им это будет действовать на нервы.

– Больше, чем тишина? Я скорее предпочел бы стать городским Голиафом, чем обедом для червяков и сорняков. Фоссилизироваться на посту. И пасть окаменелостью, – сказал Зипмайстер.

– Вы уже окаменели. И кстати, об ископаемых. О вашем предложении насчет вашингтонского бюро. Пошлите туда кого-нибудь другого.

– Черт, Рак, что на этот раз?

– Спорт. Отдайте мне спортсменов. Хочу провести время там, где люди лупят друг друга без слез и криков.

– Битву идиотов? Вы шутите.

– Нет, не шучу. Спорт.

Судьбы и свадьбы

Кардифф, Нью-Йорк

Вернувшись на ферму, Чурба Ньюэлл стал ждать первой партии голубей. Не дождавшись, отправил Джиму Фиску множество писем с вопросами о судьбе своих птенцов. Он перестал писать после неожиданной смерти Фиска. Из сиротского приюта Нью-Йорка Чурба получил записку. Они пытались подобрать по описанию мальчика, но в точности такою найти не удалось. Чурбу просили подумать над подходящей заменой. Он им ответил: «Спасибо, не нужно».

Берта Ньюэлл, переделав домашние дела, садилась у окна разговаривать с птицами. Однажды она получила от сына Александра вымоченное в воде письмо. Из-за подтеков там невозможно было ничего прочесть, однако на конверте Берта разобрала очертания не то кальмара, не то русалки.

Она хотела сжечь платье, оставленное ей Анжеликой Халл, но все откладывала. Когда на исходе века Берта умерла, ей наконец довелось его поносить.

Итака, Нью-Йорк

Через пять месяцев после родов Анжелика Халл и Аарон Бапкин поженились в Геттисберге, Пенсильвания, церемонию проводил мировой судья.

Они поселились вместе с Исааком Бапкином на его десяти акрах неподалеку от Итаки, Нью-Йорк. Исаак говорил о внуке только в прошедшем времени, но между тем постепенно стал называть Анжелику дочкой, а своего правнука Хамиша буббеле.[99]

Кроме выращивания люцерны, Аарон вел в корнелльской сельскохозяйственной школе курс под названием «Таинство происхождения и метафизический смысл научных методов лозоискательства».

Форт-Додж, Айова

Семинария имени Герберта Черная Лапа распахнула свои двери в День святого Валентина 1871 года. На впечатляющей инаугурационной церемонии преподобный мистер Генри Турк сообщил изумленным почетным гостям, что предложил студентам сделать для общества валентинки. Учащиеся, однако, со слишком большим пылом отнеслись к обычаю нарезки сердец, так что задание пришлось отменить.

Оратор со стороны гостей капитан Джордж Армстронг Кастер сказал, что тронут до глубины души тем, как Турк обращается с индейцами. Через несколько лет, вспомнив об этом событии, Кастер предложил преподобному пост эмиссара в операции на речке Литтл-Биг-Хорн.[100]

Бриджпорт, Коннектикут

После того как в соответствующих кругах отказались от планов двигать Финеаса Т. Барнума на президентские выборы, друг детей, объединив усилия с Джоном Гринглингом Нортом, создал передвижной цирк, который по праву стал именоваться величайшим шоу в мире.

После смерти своей жены Чарити Барнум женился вторично на двадцатидвухлетней шотландской девушке, готовой охать над каждым пигментным пятнышком на дородном теле супруга. Не переставая путать удачи с провалами, он пережил несколько пожаров, сделался обожаемой национальной иконой и мирно почил в своем бриджпортском доме. Парк, построенный им для зимовки цирка, естественным образом был выбран местом для памятника.

Мальчик-с-Пальчик проживал свою жизнь по соседству. Он оставил публичные выступления и наслаждался неспешным закатом. Генерал был рад тому, что его слава и репутация оказались выше ростом, чем он сам.

Нью-Йорк, Нью-Йорк

В свое последнее десятилетие прежде флегматичный Корнелиус Вандербильт полюбил озорство и даже проказы. Похоже, старческое слабоумие принесло ему больше радости, чем первый юношеский румянец.

Когда коммодор отбыл в мир иной, тысячи паровозов отдали ему дань гудками. Неподъемное состояние отправилось дальше маршем прогресса.

Кристофер Шолс, оставив попытки усовершенствовать литературное пианино, продал все права на пишущую машинку оружейной компании «Ремингтон армс» за 12 000 долларов. Машинка стала едва ли не самым популярным оружием этой фирмы.