Ночной сторож - Луиза Эрдрих

его, ибо знала, что он сделает это по-старому. За исключением того, подумал Томас, что он не уверен, действительно ли обычай хоронить мертвецов в таких домах – старый. Бибун рассказывал, что его отец помнил времена, когда мертвеца тщательно заворачивали в бересту, а затем закрепляли высоко на дереве. Такой способ казался ему лучше. Тебя съедали вороны и стервятники, а не черви. Тело как бы летело над землей, вместо того чтобы распадаться в земле среди крошечных существ, живущих в ней. Обычай строить погребальные дома, вероятно, возник после того, как они были вынуждены жить на одном месте, в резервациях. В основном у них были католические захоронения. Он хотел спросить Лесистую Гору, что, по его мнению, было лучше: дерево или грязь. А между тем Лесистая Гора заканчивал заспинную доску для младенца.

– Полагаю, нам не следует говорить Жаанат, что мы делали погребальный дом и заспинную доску одновременно, – сказал он Лесистой Горе.

– Думаете, это может навредить ребенку?

– Я не суеверный человек, – сказал Томас, хотя он, безусловно, был им. Просто у него дело не зашло так далеко, как у Лабатта с его страхом перед совами и готовностью видеть зловещие предзнаменования во всем, что его окружает.

Лесистая Гора сказал, что зажжет пучок шалфея и окурит дымом заспинную доску, чтобы снять с нее порчу.

– Это сработает, – согласился с ним Томас.

Для верхней части колыбели Лесистая Гора использовал лучший шлифовальный инструмент Жаанат – стебель лесного хвоща, расщепленный и приклеенный к обрезку доски. Он прочерчивал на белом кедре узкие линии. У него была банка чая и банка уксуса, в которую он на неделю положил несколько мелких монет. После того как он отшлифовал дерево, сделав его гладким, он покрасил нижнюю часть колыбели чаем, который придал ей мягкий коричневый цвет. Верхнюю часть колыбели, включая защиту головы, он промазал уксусом, окрасившим ее в бледно-голубой цвет. К головному щитку он привязал несколько сухожилий. Иногда, работая в поле, он находил маленькие океанские ракушки. Некоторые были завитыми, другие представляли собой крошечные рифленые гребешки. Он просверлил в них отверстия и подвесил на отрезках сухожилий.

– Барнс говорит, здесь когда-то был океан, – сказал он Томасу.

– В бесконечно далекие времена.

– Вот это да! Ребенок Веры станет играть с этими маленькими штуковинами со дна моря, которое раньше здесь было. Кто бы мог подумать?

– Мы связаны с людьми, давным-давно жившими здесь, во многих отношениях. Может, кто-нибудь из далекого прошлого прикасался к этим раковинам. Может, маленькие существа, жившие в них, разложились и попали в землю. Может, какая-то крошечная их частичка сейчас находится внутри нас. Подобные вещи нам неведомы.

– То, что мы жили здесь так давно и так сильно связаны с нашей землей, вселяет в меня чувство умиротворения, – признался Лесистая Гора.

– То-то и оно, – подытожил Томас. – А теперь мы отправляем в землю еще одного человека. Может быть, он и пьяница, но не всегда же им был.

– Иногда, когда я брожу здесь, – задумчиво произнес Лесистая Гора, – мне кажется, будто они со мной, те люди из далекого прошлого. Я никому не говорю об этом. Но они окружают нас. Я никогда не смогу покинуть это место.

Ночная стража

Рядом с домом они оставили дерево с крепкими ветвями. На них можно было подвесить оленя и освежевать его. Или медведя. Чем и занималась Жаанат, когда Патрис вернулась с работы. Конечно, она не поленилась за ним сходить. Медведь был ходячей аптекой. Когда медведя убивали во время зимней спячки, его мясо было мягче и слаще. Патрис пришлось рассказать о нем матери, но она надеялась, что та не убьет его. Теперь Жаанат и Томас тщательно очищали шкуру. Освежеванный медведь казался Патрис слишком похожим на человека, и она поспешила к дому. Войдя внутрь, она услышала, как собравшиеся тихими голосами поют медведю положенную песню. В комнате было тепло и тесно. Люди сидели вокруг печки и за столом. Ребенок был спрятан от посторонних глаз на руках у Джагги, а Роуз жарила баннок[98]. Люди сидели на кровати Поки и на низком матрасе ее матери. Некоторые принесли свои одеяла, перекинутые через плечо, чтобы спать на полу. Патрис знала всех или почти всех. Ее занавеска была отдернута, и единственная женщина, которую она не знала, сидела на кровати Патрис в одиночестве, держа чашку чая. Она была, возможно, на несколько лет старше Патрис, и у нее были прямые темные волосы и «кошачьи» очки[99]. На ней был сбивающий с толку свитер с черно-белыми полосами. Одеяло Патрис тоже было черно-белым. Кем она была?

Кто-то повесил в углу одеяло, отгородив им небольшое пространство. Там Патрис смогла уединиться, чтобы переодеться. Она надела рейтузы, комбинезон и старый свитер из миссии. Потом сняла с полки свои меховые рукавицы. Она также надела вязаную шапку. Когда она вышла из-за одеяла, незнакомая женщина с удивлением посмотрела на нее, пораженная преображением.

– Привет, – поздоровалась женщина. – Я Милли Клауд.

Она не подала руки, а потому Патрис протянула свою. Милли осмотрела руку Патрис, как будто та была необычной, как рука Жаанат, но затем пожала ее почти с отчаянием. Хватка у Милли была крепкой, как у белого человека.

– У вас на руке мозоли, – отметила Милли.

– Мне нравится колоть дрова, – сказала Патрис. – И я как раз собралась на двор, чтобы их нарубить.

– Я никогда не колола дрова, – призналась Милли. – А когда был построен ваш дом?

– Не знаю.

– Я заметила, что для крыши вы использовали толь. Его настилал отец?

– Он-то? Вот это был бы номер, залезь он на крышу. Он ведь был пьяницей, – пояснила Патрис.

– Вы очень откровенны, – отозвалась Милли.

– Вообще-то кровать, на которой вы сидите, моя, – нахмурилась Патрис.

– Я так и подумала. Заметила стопку журналов. Вы не возражаете, если я здесь посижу?

– Что я могу с этим поделать? – пожала плечами Патрис.

Потом ей показалось, что она слишком сурова с гостьей, и, решив сказать что-нибудь приятное, пробормотала, что Милли может почитать ее журналы. С этими словами она ушла. Она бы предпочла похоронить отца в присутствии всего нескольких человек. К чему эта толпа, а тем более кто-то, кого она не знает, но о ком слышала, потому что гостья – настоящая ученая, гордость народа чиппева. Ей следовало быть повежливее. Она вспомнила, что ей нужно узнать, как поступить в колледж. Патрис поговорила еще с несколькими людьми, приняла несколько объятий, съела кусок баннока и миску супа Джагги. Затем она вышла на улицу. Поки все еще рубил дрова.

– Ты можешь на время передохнуть, – предложила Патрис. – Похоже, ты колол дрова весь день.

– Не совсем так. Приходится все время останавливаться и греть руки.

Патрис сбросила рукавицы и взяла топор. Топорище было теплым. Пока она рубила дрова, прошло много времени, прежде чем руки начали замерзать. Поки собирал поленья в охапки и относил в дом. Патрис вошла в ритм, и все остальное стало неважным. Она забыла о странной женщине, сливающейся с рисунком на ее одеяле. Забыла о путанице в своих чувствах или выплеснула их наружу. Казалось, они срывались с топора и улетали в лес. Она забыла о доброте медведя и о том, как она его предала, хотя, возможно, как верила Жаанат,