Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

– И что же, князь Григорий, заставило тебя идти против государя своего? – спрашивал царь.

– Прости вину мою, – говорил Шаховский. – Не против тебя шел, государь, шел за Дмитрия. Я ему клятву давал.

– Так ведь убит твой Дмитрий.

– Не знаю, государь. Не видел я его убитого.

– А я собственными глазами видел. Мне-то ты веришь?

Шаховский набычился:

– Тебе, государь, верю. Только вот и Болотников говорил мне, что виделся с ним в Польше. Я и ему поверил.

– А за что тебя в каменный мешок посадили? – спросил царь.

– За то, что хотел к тебе со своими людьми перейти. Потому что твердо узнал, что тот Дмитрий, который в Стародубе, не настоящий.

– Как же ты это узнал?

– Люди от Заруцкого к нам пробились и сказали, что Заруцкий его не опознал.

– Ладно, иди. Как обещал, жизнь тебе сохраню, – сказал Шуйский. – Но вольную жизнь не обещаю.

Шаховский вышел из шатра.

– Что-то ты добрый, – сказал брат царя, когда они остались вдвоем.

– Не добрый, дальновидный, – ответил Василий Шуйский. – При всех обещал сохранить им жизнь, надо сохранить. Иначе свои же не будут верить. И не забудь еще, – добавил он, – что у нас четверть Москвы таких, как он, Шаховских.

– Расплодились, – зло сказал Дмитрий.

– Приведите Болотникова! – приказал охране Шуйский.

Охрана состояла все из тех же немцев. Она передавалась по наследству от правителя к правителю. Своим русские не доверяли. И работала охрана как машина.

Болотников вошел в шатер, выхватил саблю, положил ее на шею и пал ниц перед царем.

– Говори! – приказал Шуйский.

– Я был верен присяге, которую дал в Литве человеку, называвшему себя Дмитрием, – сказал Болотников. – Дмитрий он или не Дмитрий, я не знаю, потому что никогда его раньше не видел.

Царь и брат его молчали.

Болотников продолжил:

– Я ему служил верою, а он меня покинул. И теперь я здесь в твоей воле и власти. Хочешь меня убить – вот моя сабля. Захочешь помиловать, как обещал и крест целовал, буду, государь, тебе верно служить, как служил до сих пор тому, кто меня покинул.

Шуйский начал с вопроса:

– Ты виделся в Литве с Дмитрием?

– Виделся, государь.

– Каков он?

– В каком смысле, государь?

– Каков? Высок, низок? Широк в плечах? Здоров, болен? Волосом бел или черен? Толст, худ?

– Не толст, не худ, среден, государь. Про волос не знаю, он в шапке был. Роста тоже среднего.

– Здоров, болен?

– Не ведаю. Только говорят про него, что с ним припадки бывают.

В животе у Шуйского захолодело.

– Уведите, – приказал он.

– И что? – спросил царя брат. – Этого тоже простишь? Потому что таких у нас четверть Москвы.

– Таких уже не четверть, а вся половина, – ответил Шуйский. – А то и две трети. Только я ему другого не прощу.

– Чего другого?

– Того, что он сейчас сказал про нового Дмитрия.

– Что он такого сказал? Мало ли у кого бывают припадки.

– Припадки мало у кого бывают, – согласился царь. – Только вот у Ивана Васильича, как ты помнишь, были. И у угличского младенца тоже имелись.

Дмитрий не стал дальше пытать брата, при чем тут припадки самозванца. Если надо, Василий сам объяснит подробности, а не надо – лучше не приставать, только хуже закроется.

Шаховского сослали в Каменную Пустынь на Кубенское озеро. Болотникова отвезли в Каргополь и там быстро утопили. Палачи не могли отказать себе в малом удовольствии: прежде чем утопить, Болотникову выкололи глаза.

Князя Петра без всяких допросов и разговоров торжественно повесили в Москве.

Шуйский был счастлив.

* * *

Марина и Юрий Мнишеки и многие польские рыцари вместе с ними уже больше полугода мыкались в Ярославле.

Недалеко от города в сельце Мостец для них выставили несколько изб и категорически запретили удаляться куда-либо дальше чем на километр.

На высоких плетеных телегах, а потом на тяжелых санях из Ярославля им доставляли провизию (странно, что в достаточном количестве) и даже привозили вино.

Поляки обустроились как могли. Ввели войсковой порядок, постоянно держали вокруг часовых против вороватой «москвы» и даже устроили походную молельню.

Юрий Мнишек безоговорочно считался старшим, несмотря на присутствие двух послов – Николая Олесницкого и Александра Гонсевского. Он сам держался с Мариной как с московской царицей и всем людям велел это делать.

В этот переходящий в зиму осенний день он послал к дочери человека спросить, может ли она принять его. Ему было передано величайшее разрешение.

Со всем почтением, в лучшей одежде он пришел в избу царицы, украшенную последними оставшимися у поляков дорогими тканями и красивыми вещами, и начал разговор:

– Дочь моя, скажи мне о своих самых сокровенных планах.

– Отец, ты прекрасно знаешь сам.

– Все же хочешь вернуться на русский престол?

Марина промолчала.

– Ты знаешь, сколько людей сложили голову около этого трона. Не хватает еще и женской головы?

Марина помолчала, подумала, потом вместо ответа протянула отцу записку.

«Дорогая Марина, сердце души моей. Я не чаю с тобой встретиться.

Делай все, что говорят московиты, и будь готова к любым неожиданностям.

Великий государь, царь и великий князь всея Русии, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных государств царь – муж твой Дмитрий Иоаннович».

– Откуда это? – спросил Юрий Мнишек.

– Люди Олесницкого передали.

– И ты этому веришь?

– Верю.

– Но ведь это же явная ловушка. Дмитрий так никогда не писал. Это не его стиль.

– Я все равно верю.

Вдруг за окном началась какая-то суета, скачки, переполох.

– В чем дело? – спросил Мнишек, выходя на крыльцо.

– От царя Шуйского приказ пришел: всем ехать в Москву, – сообщили ему рыцари – телохранители Марины.

– Это зачем?

– Начинаются мирные переговоры с Польшей.

«Ну хоть что-то начинает происходить, – подумал старый воевода. – И дай Бог, чтобы это было к лучшему. Сейчас только бы не наделать ошибок».

Опасную записку он попросил Марину сжечь на его глазах.

Весь польский лагерь радостно зашевелился, задвигался. Куда-то поскакали верховые. Забегала челядь. Проклятое сидение в глуши заканчивалось.

* * *

В грязь, слякоть и дождь, в сильную осеннюю непогоду Шуйский распустил свое войско. Всем воинским людям он разрешил вернуться в поместья, чтобы до открытия санного пути они отдохнули.

По совету Скопина-Шуйского он оставил только отряды на перекрестках дорог, чтобы не давать шайкам соединяться друг с другом.

Он послал своих людей уговаривать сдаться Калугу, чтобы двигающийся с юга Дмитрий, упорно называемый Шуйскими вором, не устроил там базу.

Калужане наотрез отказались:

– Наш государь истинный Дмитрий жив и существует и очень скоро появится снова. Мы ему присягали и от присяги своей не откажемся.

Возглавлял их оборону бывший телохранитель Дмитрия Первого Альберт Скотницкий.

По совету брата Дмитрия Василий Шуйский послал во все тюрьмы, где сидели захваченные им казаки, во все поселки, где их держали под охраной, гонцов с предложением казакам присягнуть ему и идти штурмом на Калугу.

Таких казаков он собрал около четырех тысяч конных, и в ноябре шестьсот восьмого года они, хорошо вооруженные и со множеством бочек пороха, двинулись на Калугу. С ними шло большое количество стрельцов и остатки войска Шуйского, еще не отпущенные домой.

В лагере под Калугой между дворянской частью войска и казаками произошел раздор. Бояре испугались резни и, бросив имущество, побежали к Москве. Казаки же стали проситься в Калугу.

Воевода Скотницкий не принял их:

– У нас нет доверия к людям Шуйского.

Обиженные казаки ушли, сказав Скотницкому:

– Мы сами найдем своего государя.

Весь московский лагерь, весь провиант, все бочки с порохом достались калужанам и торжественно были привезены в город.

* * *

В новый 1608 год выпало огромное количество снега, и военные действия с обеих сторон прекратились. У Шуйского не было войска разбить Дмитрия, у Дмитрия не было войска двигаться на Москву.

Шуйский подтягивал войска из дальних городов, не замешанных еще в смуту и выполнявших указы Москвы.

Дмитрий, в свою очередь, посылал приказы и соблазнительные листы к казакам, татарам и собирал польские отряды.

После окончания рокоша – восстания польских магнатов против Сигизмунда, которое Сигизмунду с трудом удалось подавить, – освободилось большое количество профессиональных вояк. И они потекли под знамена нового претендента на престол.

Причем довольно большая часть поляков шла еще с целью отомстить за гибель рыцарства Москве.

Дмитрий своим станом расположился в богатом купеческом городе Орле. К нему туда и начали стягиваться казаки, польские наемники и добровольцы.