Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Трупик мальчика очень хорошо сохранился. Когда он был вынут из могилы, вокруг него распространилось благоухание. Над его прахом происходили великие и многие чудеса. Тело маленького покойника было свежо, как у живого. Так же мало пострадала и одежда, только обувь немного испортилась. Поэтому поползли слухи, что это был подставной, специально убитый по приказу Шуйского ребенок.

Уважаемый де Ту! Такие страшные вещи я Вам описываю потому, что нахожусь уже за пределами Русии. Находясь по-прежнему в Москве, я ни за что бы не рискнул писать подобное. За такое письмо меня очень скоро утопили бы в бочке или из милости просто отрубили голову.

Вкратце сообщаю еще то, что мне на сегодня известно. Люди из Путивля срочно послали ко всем князьям и боярам, живущим в Путивльской области, и спешно набрали несколько тысяч войска. Вызвали они также несколько тысяч полевых казаков.

Эти два войска вскоре соединились, и над ними был поставлен воеводою боярский сын, землевладелец Истома Пашков. Они очень быстро дошли до Москвы.

Когда новый царь узнал об этом, он сильно испугался и спешно призвал всю землю к войне. А чтобы все как можно скорее и не мешкая явились в стан, он объявил, будто крымские татары с войском в 50 000 человек вторглись в страну, сильно свирепствуют и взяли в плен много тысяч московитов. (Это он сделал по образцу императора Годунова. Если Вы помните, царь Борис Годунов, чтобы прижать бояр, точно так же объявил о татарах при своем восшествии на трон.)

Сейчас оба войска стоят друг перед другом. Путивляне похватали в плен многих москвичей. Они их высекли до полусмерти, исполосовав кнутами, и отпустили со словами:

„Вы, сукины дети, москвичи, с вашим Шубником (так они называли Шуйского) хотели убить государя, перебить его людей и напиться царской крови. От вас исходит жадность и смута. Наш царь сумеет отомстить вам как следует, когда он прибудет из Полыни со своим вновь набранным войском“.

Как я заметил, вдали от столицы Москву и ее жителей, особенно приказных людей, никто не жалует и не любит и всячески старается оскорбить и унизить.

На этом, уважаемый господин де Ту, я заканчиваю свое долгое послание, которое составляю, находясь в Литве, в городе Вильно.

Хочу Вам сказать только еще одно об императоре Дмитрии: среди пятидесяти тысяч не найдется и одного, способного исполнить то, за что взялся он в возрасте 23–24 лет. Мне жаль его, для Русии он был прекрасный шанс.

Я знаю, что Вы пишете исторический труд о Московии, и надеюсь, что мои записки Вам послужат на пользу. Но боюсь, я больше не смогу оказывать Вам эту услугу. У меня есть серьезное желание держаться от Русии подальше.

P. S. При случае очень прошу Вас напомнить его величеству королю обо мне. Просто назвать мое имя – мушкетер Жак Маржерет, и не более.

По-прежнему преданный Вам мушкетер

Жак Маржерет,

еще недавно капитан роты телохранителей московского императора».

* * *

Царь Василий Иванович Шуйский сидел в Золотой палате на ступеньках трона и слушал, как дьяк Василий Телепнев из Посольского приказа читал царице Марфе ее обращение к русским людям.

Подслеповатый маленький пятидесятилетний Шуйский сидел на ступеньках трона неуверенно, как коронованный нищий на паперти. Он вызывал некоторое презрение к себе у окружающих, но только у тех, кто видел его в первый раз. Те же, кто знал Шуйского хорошо, прекрасно ценили цепкость его мозгов, начитанность, злопамятность и умение быстро принимать самые неожиданные решения. В этом полустарикашке были собраны все достоинства и все пороки князей многовекового рода Рюриковичей.

– «Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил многих людей и меня саму и родственников моих устрашил смертию, – читал дьяк. – Я боярам, дворянам и всем людям объявляла прежде об этом тайно, а теперь всем явно говорю, что он не мой сын – царевич Дмитрий, а вор, богоотступник, еретик».

– Правильно? – спросил Шуйский.

– Ты, князь, дальше читай.

– Я не князь тебе, Марфа Федоровна, я тебе государь! – ответил Шуйский.

– Это ты им государь, – сказала Марфа, показав на решетчатое окно. – А для меня как ты был князь, так князем и остался. Не забывай, что я на этом троне не один год провела.

Царь махнул рукой, и дьяк стал читать дальше:

– «Зная свое воровство, прислал он ко мне своих советников и указчиков и велел им беречь меня крепко-накрепко, чтобы никто ко мне не приходил и со мной не разговаривал».

– А чего же ты не пишешь, кто советники были и указчики? – спросила Марфа. – Ведь прислали ко мне племянника твоего, Мишку Скопина-Шуйского.

– Оттого и не пишу, – отвечал Шуйский и снова махнул рукой дьяку.

– «И как приехала я в Москву, никого ко мне пускать было не велено, грозя мне за разговоры убийством на весь род», – продолжал читать Телепнев.

– Отчего ты мне все это читаешь, Василий Иванович?

– Оттого, что эта грамота за твоей подписью по городам пойдет. Чтобы ты знала, что тобой писано.

– Что не мной писано, я подписывать не буду, – упрямо сказала Марфа.

– Мы и без тебя подпишем, – успокоил ее Шуйский. – Ты только знай, что тобой писано.

Дьяк дочитал грамоту до конца.

– Что дал мне письмо прослушать, спасибо, – сказала Марфа. – Ладно составлено. А теперь и я тебе покажу грамотку. Как ты, князь Василий, к ней отнесешься?

Марфа подала царю засаленную бумажную трубку.

– Что это?

– Да вот гуляет такая бумага по Москве в большом количестве. Мне ее сразу и принесли.

Шуйский схватил грамотку и стал читать. По всему было видно, что грамота ему не нравится.

«Мы, Великий Государь Царь и Великий князь Дмитрий Иванович всея Русии от Нашего Царского Величества в нашу отчину Москву.

Детям Боярским, головам Стрелецким и Казацким, Большим Торговым людям, Стрельцам, Казакам, Пушкарям, Посадским людям, Жильцам.

Ведомо вам, что учинилось так, что изменники наши и холопы наши исконные изогнали Нас от Нашего Царского прародительского престола…»

С каждой прочитанной строкой Шуйский темнел все больше и больше. Середину грамоты он пропустил и быстро прочитал последние строки.

«…И если бы поддельный изменник наш Василий Шуйский покорился нам, Великому Князю Дмитрию Ивановичу, побил бы нам челом и вину свою принес, мы бы вину отдали и его, бездельника, пожаловали по своему царскому обычаю, несмотря на то, что наш благоплодный Царский корень этот злокозненный враг и еретик и холоп умыслил извести. Потому что всякому, даже неправедному, ясно – Бог мститель, а не мы.

Господь Бог нас нарек быть Царями, как апостол Павел пишет во второй главе: „Бога бойтеся, а Царя чтите, потому что он есть слуга Божий…“»

– Тебе это знакомо? – спросил царь дьяка.

– Знакомо, государь.

– Чего же молчал? – сердито спросил Шуйский.

– Мало ли грамот сейчас по Москве разошлось. Все грамотные стали. Вот и пишут.

– Не так уж много грамотных в Москве, – возразил Шуйский. – Вот что, – зло приказал он, – взять почерки всех дьяков изо всех приказов и с этой грамотой сличить. Кого найдете, к Пыхачеву Андрею на пыточный двор.

– Попробуем, – сказал дьяк. – Может, и узнаем, кто эти грамотки пишет.

– Надо узнать, кто эти грамотки диктует, – жестко поправил его царь с напором на слово «диктует».

После долгой проверки установили, что грамоты писаны не на Москве. Явились они с Украины.

* * *

С Украины шли не только грамотки. С тысячей тристами человек явился сильный полководец Иван Болотников. Этот человек ничего не боялся. Молодым он попал в плен к татарам и был продан туркам на галеры. Проведя два года за веслом, потерял всякие романтические интересы в жизни, стал решительным и жестким.

После турецких кнутов и собачьей еды в мисках он рвался к воле, почести и богатствам. Все это же он обещал другим. И к нему под знамена Дмитрия стали стекаться уже не дворяне с боярскими детьми, а разбойники и воры, беглые холопы и нищие крестьяне.

Под Кромами со своими тысячей тристами он разбил пятитысячное войско Трубецкого и, соединившись с войском Пашкова, взял и разграбил Коломну.

Тут же он направил грамоты в Москву с обращением к «господину нашему» с предложением «…побивать своих бояр, жен их и их вотчины на себя брать. Бить всех гостей и людей торговых и их именье брать…».

Когда эти грамоты побывали в Москве и вернулись в стан сторонников Дмитрия в село Троицкое (в семидесяти верстах от Москвы), люди Шаховского – рязанские и тульские дворяне – поняли, что общего дела у них с Болотниковым не получится.

Из двух зол они выбрали меньшее и, снявшись однажды утром из своих палаток, ушли с покаянием в Москву. На какое-то время счастье повернулось к Шуйскому лицом.

Вдобавок двадцатилетний воевода князь Михаил Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов у Калуги разбили наголову войско князя Василия Рубец-Мосальского, шедшего на помощь Болотникову.