Даниил Московский - Вадим Каргалов

И тотчас затрубили трубы, заиграли рожки, и становище пришло в движение. Тысячные собирали воинов, а темники сколачивали их в десятитысячные тумены.

Раб, много лет преданно служивший Ногаю, помог хану надеть кольчужную рубаху, подарок великого князя Владимирского Андрея Александровича, подал саблю.

Раб верен Ногаю. Лет десяток тому назад хан привез его из страны ясов, и с той поры он неразлучен с ним.

В шатер шагнул темник Сатар, поклонился:

— Хан, тумены готовы в путь.

Тяжелый взгляд Ногая остановился на темнике:

— Мы встретим Тохту у Саркела и не дадим ему перейти Танаис, отрезать наши вежи от Днепра…

Когда Ногай вышел из шатра, вокруг сновали пешие и конные воины, толпились военачальники. С появлением хана все стихло. Ногаю подвели тонконогого высокого коня, помогли сесть в седло, и хан, разобрав поводья, тронулся. Следом застучали по сухой степи многие тысячи копыт. На север, к Саркелу, двинулась конная орда Ногая. Она спешила наперехват орде Тохты.

Под топот копыт Ногаю думалось легко. Он слышал за собой силу и был уверен — его орда осилит орду Тохты. По всему, Тохта плохой воин. Ногай перережет путь его туменам и первым нанесет удар. Как в прежние годы, Ногай поведет в бой своих воинов. Сражение будет жестоким и беспощадным. Когда ногайская орда одолеет орду Тохты, Ногай будет преследовать своего врага до самого Сарая и заставит Тохту признать Ногая ханом…

В голове первого тумена ордынский богатырь везет ханский знак — бунчук, конский хвост на высоком копье. Бунчуки поменьше у каждого тумена, а у тысячных свои значки.

Далеко впереди рыщут ертаулы, а по сторонам сотни прикрытия. На полпути к Саркелу[88] глаза и уши орды — дозоры — выведали: Тохта идет с двадцатью туменами. Пять из них он пустил вдогон улусу.

Ногай возликовал, нет, он даже не предвидел, что темники Тохты допустят такую ошибку.

— Сатар, — подозвал темника Ногай, — тебе известно, что сделал Тохта? Как мы поступим?

Темник нахмурился:

— Если дозоры привезли истину, то кто скажет, зачем Тохта разбросал тумены?

— Разве у Тохты есть ум военачальника? Мы уничтожим его тумены порознь, пока военачальники Тохты не объединились…

Ногаю весело — никогда еще победа не стояла так близко. Глаза хана блуждали по степи. Взгляд зоркий. Вот вспугнутая лиса юркнула в терновник, видно, там у нее нора. Где-то вскрикнули перепела, а любопытный заяц, прежде чем пуститься наутек, сел на задние лапки, осмотрелся.

Под конскими копытами потрескивал высохший бурьян. Заунывно затянул песню кто-то из багатуров, а в чистом небе проплыл орел.

Из-за гряды дальних курганов выскочил всадник. Сатар указал на него. Ногай буркнул:

— Вижу! С чем этот вестоносец?

Всадник сравнялся с Ногаем и, еще не осадив копя, пал ниц:

— Хан, я целую прах у копыт твоего коня!

Ногай стегнул вестоносца плетью:

— Что привез ты, сын ворона?

— Хан, там тумены Тохты изготовились к бою!

Ногай недовольно поморщился:

— К чему орешь?

И, подозвав темника, распорядился:

— Разворачивай тумены лавой, Сатар. При мне останется тумен Еребуя.

Олекса приподнялся в стременах, насторожился. За кустами без умолку трещала сорока. Гридин знал, так неугомонно ведет себя эта птица, если ее что-то беспокоит. Натянул повод, вгляделся. Будто никого.

День клонился к концу, и Олекса решил в первой же деревне остановиться на ночлег. Пригляделся. Птица вроде затихать начала. Тронул коня. Снова о Дарье подумалось. Завтра он увидит ее…

Вдруг с высоты раздался резкий свист, и кто-те крупный и сильный свалился на Олексу. Его окружили, стащили с седла, били под бока, приговаривая:

— Попался, голуба!

— Потроши, робя, суму. Кажись, там небедно!

Один из ватажников склонился над гриднем, закричал:

— Робя, то же Олекса, гусляра Фомы выкормыш.

Теперь и Олекса признал Сорвиголова с товарищами.

Гридня подняли, усадили, прислонив спиной к дереву.

— Эвон, голуба, не признали мы тебя.

Олекса потирал ушибленные бока, сетовал:

— Поколотили вы меня изрядно, как в седле удержусь?

— Воздай хвалу Всевышнему, что кистеня не отведал, — рассмеялись ватажники. — Поведай, откуда путь держишь?

— Из Твери, гонял с грамотой князя Московского к князю Тверскому.

— То нам ни к чему, — прервал Олексу Сорвиголов, — а коль желание поимеешь, прокоротай с нами ночь, раздели трапезу, а с рассветом и дорога ближе покажется, да и конь передохнет.

Они углубились в лес, и на полянке Олекса увидел крытый еловыми лапами шалаш. Один из ватажников высек искру, раздул огонь под костром, другой снял с дерева оленье мясо, завернутое в мокрую холстину, порубил на куски.

Постепенно затихал лес, сгущались сумерки, жарилось на угольях мясо, и неторопливо вели беседу ватажники. Слушал их Олекса, дивился — от рождения не ведает человек, какие испытания ему посланы Господом, какую чашу испить, каким горем закусывать.

— Мы, — говорил Сорвиголов, — мнишь, удачи ищем, на легкую тропу нас злая судьба загнала. Вон Лука, ты порасспрошай его. Боярин от него женку увез, да еще и глумился: те, сказывает, смерд, женка ни к чему, эвон в избе соседа полно девок.

Сорвиголов перевернул мясо, продолжил:

— Ить и у меня своя судьба. Княжий тиун в полюдье клети мои обчистил, а весна голодна, дитя померло, а следом и хозяйку схоронил. Оттого и в лес подался, на боярах да княжьих угодниках злобу вымещать.

Немало исходил Олекса с дедом-гусляром земель, много бед повидал, но разве когда задумывался, что же гнало людей в лес, сколачиваться в ватаги, промышлять воровством, разбоем? Прежде считал: бегут от ордынцев, от разорителей-баскаков, а теперь вот услышал и иное.

За полночь перевалило, медленная луна временами пряталась в облаках. Разгреб Сорвиголов уголья костра, разостлал на горячей золе армяк, сказал:

— Ложись, Олекса, может, сон увидишь сладкий.

Сердце-вещун, сердце-провидец, таким создал Всевышний человека…

Второй день княгиню Анастасию не покидала тревога. Она была с ней неотступно, болела душа. Предчувствие беды давило тяжелым гнетом. Княгиня не могла ответить, есть ли тому какая причина? Мысль назойливая — не стряслось ли чего с Любомиром?

Анастасия не ела, не отлучалась из горницы, а на другой день, когда солнце поднялось к полудню, она покликала отрока, велела оседлать коня.

Накануне ее смотрел лекарь и великому князю сказал:

— Сие не болезнь, сие предстоящее материнство сказывается. Жди, великий князь, княжича…

Выбравшись за город, княгиня пустила коня в рысь. Сама того не замечая, ехала той дорогой, какую они с Любомиром наездили.

Послушный конь с рыси то на широкий шаг переходил, то вскачь пускался. Отрок едва поспевал за Анастасией. Верно, думал отрок, княгиня в деревню едет, что в той дальней низине.

Княгиня неожиданно перевела коня в намет, помчался за ней и отрок. Вдруг конь под княгиней, учуяв зверя, прянул в сторону, и Анастасия не удержалась в седле, выпала на дорогу.

Когда отрок склонился над ней, она корчилась от боли:

— Там, в деревне, старуха… Скачи…

Великий князь передыхал после сытного обеда. Вздремнет, пробудится, снова вздремнет… Тут отрок в опочивальню ворвался с криком:

— Княже, княгиня убилась!..

Когда князь Андрей Александрович прискакал в деревню, Анастасия лежала на лавке, и слезы скатывались по ее щекам. Она прошептала:

— Не бывать дитю, князь Андрей, не бывать…

Конь вынес Ногая на курган, к увиденное на мгновение озадачило хана. Опытный воин, он сразу понял замысел Тохты. Хан Золотой Орды развернул на Ногая все свои тумены, а какие послал будто вдогон за ногаевскими улусами — не ударят ли они в разгар сражения в спину орде Ногая?

Он насупил брови:

— Сатар, у вестника, что не увидел тумены, выколи глаза и вырви язык.

И снова Ногай быстрым взором окинул войско Тохты от правого крыла до левого. Вон за передним полком толпятся ханские советники, военачальники, нукеры. Ногай глазами отыскал Тохту. Тот, верно, думает, что Ногай струсит и не примет бой? Нет, у Ногая холодная голова и ясный разум, так говорил Берке-хан, когда Ногай первым переправился через Клязьму-реку и вместе со своим десятком врезался в строй русского князя Андрея Ярославича[89].

В ту пору Ногаю едва перевалило через шестнадцатую луну, и он водил всего десяток воинов. За тот бой Берке сделал Ногая сотником.

— Сатар, — спросил Ногай, — если тебе надо расколоть камень, что ты делаешь?

— Я бью его молотом, хан.

— Перед тобой каменный щит, и мы должны раздробить его.

Темник кивнул.

— А ответь, Сатар, как поступишь ты?