Даниил Московский - Вадим Каргалов

В ту пору Ногаю едва перевалило через шестнадцатую луну, и он водил всего десяток воинов. За тот бой Берке сделал Ногая сотником.

— Сатар, — спросил Ногай, — если тебе надо расколоть камень, что ты делаешь?

— Я бью его молотом, хан.

— Перед тобой каменный щит, и мы должны раздробить его.

Темник кивнул.

— А ответь, Сатар, как поступишь ты?

— Хан, по левую руку Тохта поставил основные силы. Видишь, как там в кулак крепко сбились тысячи воинов. Хая думает, что мы не осмелимся ударить по этому кулаку и повернем на правое крыло. Может, так и лучше, но я ударю Тохту под левую руку, где нас меньше всего ждут. Когда мы завяжем бой, Тохта постарается повернуть на меня свое чело и нажмет на нас грудью.

— Ты мудро рассудил, Сатар. Когда правое крыло обнажит сабли и насядет на тебя, оно непременно повернется ко мне боком, я пошлю на него темников Сургана и Надира. Тохта не выдержит паники, тут я с тремя тысячами вступлю в сражение. Мы одолеем Тохту и заставим его бежать, как трусливого шакала.

На дальние курганы выскочили первые всадники, крутнули коней и исчезли, а вскоре в степи появились сотни и тысячи воинов. Они выстроились в боевой порядок, подняли бунчуки, застучали в тулумбасы. Раздавались звонкие команды, и в сухую землю ударили тысячи копыт.

Орда пошла на орду.

Сшиблись. Зазвенел металл, лязгала сталь сабель, визжали и хрипели воины. Ржали, грызли человека дикие татарские кони. Степь кричала и стонала, щедро лилась кровь, под конскими копытами трещали кости воинов.

В битве сцепились две конные силы, и никогда прежде не доводилось видеть Любомиру такой жестокой сечи. Накануне боя мурза Чета сказал русским гридням:

— Кто приведет хану на аркане ослушника Ногая, тот, милостью величайшего, будет вознагражден.

— Зрите, Ногай на кургане! — выкрикнул Любомир и первым толкнул коня в сечу. За ним помчались другие гридни. — Заедино держитесь! — подал голос Любомир и занес меч.

Долго рубились русичи, и там, где гуляли их мечи, пролегали улицы. К исходу боя половина русичей пала под татарскими саблями.

Сначала бой склонялся в пользу Ногая. Вот качнулось левое крыло орды Тохты, но вскоре выровнялось. Не повернул хан Тохта и чело. Тогда ударили по нему ногайцы, задев и правое крыло. Будто изогнулось золотоордынское воинство, но спустя время выровнялось.

С тревогой следил за сражением Ногай. Так, как он рассчитывал, бой не получился. И тогда хан сказал:

— Пора!

Приняв из рук нукера шлем, надел и, подняв руку в кожаной рукавице, дал знак тысячникам.

Три тысячи воинов, подчиняясь ханскому приказу, гикая и визжа, помчались в сражение.

Прищурившись, взирал на битву Тохта. Он видел, как упорно наседают на него ногайцы. Но вот хан заметил и другое — в сражение вступил сам Ногай.

— Егудай, кажется, Ногай задыхается, — сказал Тохта.

— Он задохнется, когда я пошлю на него еще два тумена.

— Ты это сделаешь сейчас?

— Я подожду, когда за спиной Ногая окажутся темники, какие отправились в обход.

— Но почему они задерживаются? Не опоздают ли?

— Я ожидаю их, когда солнце перевалит половину своего пути.

— Ха, — выдохнул Тохта, — но это скоро…

Они появились совсем неожиданно для Ногая. Свежие, совсем не измотанные тумены. Их удар был настолько стремительным, что ногайцы перестали сопротивляться. Они попятились, заметались. Ногай вздыбил коня. Кто-то из нукеров ухватил его повод, потащил из боя. На нукеров наскочил Любомир, ударил одного. Краем глаза успел заметить, как в него метнули аркан. Упал на гриву. Петля пронеслась над ним. Мелькнула мысль: миновал плена.

На Любомира наскочили два ногайца, а хан занес саблю. Отбив удар, гридин сшибся с Ногаем. Хан хоть и стар, а рубился ловко. Но на подмогу Любомиру подоспели товарищи. Они срубили ногайцев, прикрывавших хана, а Любомир, извернувшись, достал Ногая…

Рассеяв и уничтожив большую часть Ногайской орды, Тохта потерял интерес к сражению. Он дожидался, когда к нему пригонят, как побитую собаку, того, кто вздумал называться ханом. Тохта станет глумиться над своим недругом и на устрашение всем этим толпившимся за хвостом его коня мурзам и темникам заставит Ногая встать на колени.

— Егудай, почему не ведут Ногая? — спросил у темника.

— Великий хан, — темник потупил голову, — его зарубил в бою русич. Он привез тебе голову непокорного.

Лицо Тохты искривилось в гримасе, он хлестнул темника плетью.

— Где этот гридин?..

Любомир спешился, поцеловал землю у копыт ханского коня. Тохта дышал тяжело, замерла его свита.

— Ты не исполнил моего повеления, русич!

Любомир поднял голову, смело взглянул хану в глаза:

— Величайший из величайших, Ногай погиб как подобает воину, с саблей в руке.

Тохта поднял плеть, но удара не последовало. Голос хана был хриплым:

— Ты не притащил мне живого Ногая, а совершил над ним суд, какой вправе вершить только я, а потому я казню тебя.

К Любомиру подскочили нукеры.

— Поступите с ним так, как он с Ногаем.

Нукеры кинулись на гридня, но тот оттолкнул их:

— Не троньте, сам пойду!

Княгиня Анастасия лежала на высоких подушках, и мысли ее были далеко, там, где в Дикой степи хан казнил Любомира. О том поведали гридни, поздней осенью воротившиеся из Орды.

Говорят, беда не ходит в одиночку, княгиня в том убедилась. Для кого теперь жить, задавала она не раз себе этот вопрос. Почему не убилась тогда, падая с лошади?

Скрипнула дверь, и в опочивальню вошел князь Андрей. Анастасия насторожилась. Он уселся в ее ногах, долго молчал. Она ни о чем не спрашивала. Пожалуй, Анастасия знала, какой разговор поведет Андрей Александрович. Последнее время он избегал княгини, все дни был пасмурным, готовился к зимнему полюдью.

Князь вздохнул:

— Ты не убереглась, Анастасия, и горько наказала меня.

— Аль я того хотела, княже Андрей Александрович?

— Сколь лет ждал я.

— Видно, гак Богу угодно.

— За чьи грехи? — усмехнулся он.

И в опочивальне снова наступила тишина. Наконец князь промолвил:

— Кому стол наследовать?

Что она могла ответить ему?

— Когда я брал тебя в жены, то мыслил о сыне, но ты долго жила пустым цветом.

— Моя ли в том вина?

— Господь рассудит.

Сказал князь и будто хлыстом ударил княгиню. Она сжалась, попросила:

— Дозволь, великий князь, мне в монастырь удалиться.

— В келье покоя ищешь? Либо есть покой на земле?

— Богу послужить хочу, вины свои отмолить.

При тусклом свете лампады, тлевшей под образами, Анастасия увидела, как зло сверкнули глаза князя.

— Сердцем чуял, не любила ты меня уже с того часа, как взял тя в жены.

Ничего не возразила Анастасия. Встал великий князь, подошел к двери и, за ручку взявшись, бросил резко:

— Поступай, как душа те подсказывает.

Не могло укрыться от великого князя Владимирского, что теряет он ханское благоволение. Почему? И так гадал князь Андрей и этак, ум отказывался понимать. Ужли семя недоверия посеяли брат Даниил и племянник Юрий?

Угроза потерять расположение хана страшила Андрея Александровича больше, нежели желание княгини Анастасии удалиться в монастырь.

Ныне хан Тохта обрел невиданную силу, его власть распространилась от седых гор Урала и Закаспия до горбов Карпатских, и теперь ни один из князей не будет искать защиты у Ногая.

Дабы сохранить великий стол, владимирский князь Андрей Александрович весной отправится на поклон к хану, но прежде сходит на Переяславль, заставит переяславцев покориться воле великого князя.

Нельзя сказать, чтобы он не задумывался над словами Анастасия, что она хочет уйти в монастырь. Он не только не возразил, но даже и одобрил ее желание стать монахиней. Если ей не суждено сделаться матерью, к чему быть женой?

В гридницу тиун заглянул;

— Кажись, к снегу повернуло, ветер с моря задул.

— Все ли готово к полюдью, Елистрат?

— Два десятка саней да полсотни гридней дожидаются санного пути.

— С тобой боярин Ерема поедет. Смердов не жалей, они на слезу давят. Особо проследи, чтоб рухлядь порченую не подсовывали, мех самолично проверяй. Кто из мужиков дань утаивать почнет, того на правеж, дабы другим неповадно было.

Князь Андрей потер крупный нос:

— Вели печи топить, ночью колею.

И снова о полюдье заговорил:

— Поторопись, Елистрат, ино баскаки наедут за ордынским выходом.

— Люд злобится, хан ясак на откуп отдал.

— На то ханская воля, и нам ему не перечить.

— Я ль перечу? Откупщики-нехристи шкуру сдирают, как бы до смуты не довели.

— Баскак — слуга хана, у него охранная грамота. Хан за баскаков с нас спросит, поди, не забыл, как мурзу Чету ублажали за бунт суждальцев? Кабы Тохта о том прознал, помыслить страшно. Все мы под его властью ходим и дышим по ханской милости.