Пьесы - Николай Гуриевич Кулиш

в кармане. И никого не подпускай! Ни за что! «Фабрика Зброжека и Д». Золотыми буквами. Она даст тебе золото и любовь. «Фабрика Зброжека и Д». Ну вот, я ухожу. Пойду добывать фабрику Зброжека и Д. Золотыми буквами.

Анеля хочет его поцеловать.

Ну-ну… (Отвернувшись.) Закрой за мной дверь! А впрочем, подожди. (Посмотрел на часы.) У меня есть еще семнадцать минут. (Вышел.) Семнадцать минут! (Пошел к себе, бормоча.) Семнадцать минут осталось еще пожить маклеру, а там — Зброжек, пан фабрикант. (Понурился.) И вот маклер последний раз допивает вино. (Допил вино.) Гасит свечу. (Погасил.) Какая драматургия!

4

М а к л е н а (в темноте, под дождем). Ты думала, соль мешала, а здесь — вот этот дождь. Долго ли еще будет он? Эта ночь? Я, верно, сбилась с времени и рано вышла. Ни звезд, ни звона… Ну вот опять о дожде, а надо об этом. (Задумалась.) Надо об этом, а я о гусях думаю. Воображаю — если они сейчас действительно пролетели! Темно ведь… (И воображает. Летят гуси. Разбивают темное небо. Просвечивается утренняя заря. У гусей огненноперые крылья. Напевает тихонько.)

«Гуси, гуси, гусенята,

Возьмите, меня на крылята,

Понесите меня туда, туда…»

(Жест на восток.) Нет! Надо не об этом. Об этом надо подумать. Об этом надо подумать. Об этом…

«Понесите меня в тюрьму,

За решетчатое окошко…».

Убить или не надо, товарищ Окрай? — спросила бы. И сказала бы: мне трудно думать. Может, потому, что я еще маленькая… Нет-нет! Я уже не маленькая! За одну эту ночь я выросла так, что у меня все тело болит, сердце, мысли — так росла. И все-таки — делать это или нет? Я знаю, вы сейчас тоже не спите. Смотрите из-за решетки на весь мир. Думаете. Далеко видите. А я, видите, дальше этой стены не вижу. Хотя я тоже думаю, думаю, думаю. Он не даст уже нам жить. Он придет и стукнет в окошко. Он выселит из подвала. Освободит. А если хозяин освобождает из подвала — это значит, что он выселяет на кладбище, говорили вы, когда я подслушивала. Я очень хочу выйти из подвала, вот за эту стену, но в жизнь, а не на кладбище. Так как же вы думаете? А?.. (Из будки послышался кашель. Маклена в будку.) Вы не спите?

5

М у з ы к а н т (из будки). Кто там?

М а к л е н а. Это я.

М у з ы к а н т (высунулся, всмотрелся). Скажите, паненка, вы сейчас снитесь или приснились тогда, вечером еще? (Вышел скорчившись. Он, видимо, замерз.) Я уже, кажется, отрезвел. Вышел из водки, и водка из меня, ко всем чертям. Как когда-то было на карикатуре: французик — из Бордо, Бордо из французика. Так и я. А Кунд ваш — кажется, Кунд?

Маклена кивнула головой.

А вас как?

М а к л е н а. Маклена.

М у з ы к а н т. Имя, кажется, малопольское.

М а к л е н а. Моя мать была литовкой.

М у з ы к а н т. Так Кунд не любит запах водки. Интересно было бы посмотреть на пьяную собаку. Пьяных гусей я видел. Собственно, не я, а моя тетка… Паулина, кажется… Она угостила меня однажды чудесной вишневкой, а вишни выбросила в окно. Смотрит — съели ее гуси эти вишни и пьяны. Кричат «гел-гел», шатаются. Потом попадали. Мертвые. Тетка, поплакав, ощипала с них, как у людей водится, перья и бросила гусей на помойку. Утром слышит — «гел-гел-гел». Идут все к порогу, голодные с похмелья и голые. Ха-ха-ха! Голые! Почему вы не смеетесь? Черт побери! Смех, говорят, греет. Я бы вот хотел сейчас быть гусаком, чтобы мне кто-нибудь выбросил хотя бы одну вишню из водки, черт побери! Я бы убил человека, даже свою тетку, чтобы только получить хоть каплю водки.

М а к л е н а. Скажите, вы правда могли бы убить человека? Правда? Сознательно? (Ищет в темноте его глаза.) Чтобы было нужно и трудно?

М у з ы к а н т. Если бы я мог убить человека, я давно и прежде всего убил бы себя, ma fille!

М а к л е н а (доверчиво). Значит, в легионах на войне вы никого не убили?

М у з ы к а н т (вспыхнув). Прочь, черт побери! Не то я убью тебя! Да! Я убивал в легионах! За гуманизм, за великую Польшу убивал!..

М а к л е н а. Вы сказали так, я и поверила…

М у з ы к а н т. Убивал, черт побери! (Успокоившись.) Впрочем, опять, кажется, вышла риторика. Я убивал других, а себя, как видите, до сих пор еще не убил. Сколько фальшивых, даже подсознательных слов. Я действительно дырявый музыкант. Я, кажется, накричал на вас? Простите. Это я на себя кричал. Ей-богу, на себя!

М а к л е н а. Да я бы тоже себя никогда не убила. И не убью, хоть бы там что! И не нужно, совсем не нужно, чтобы пан музыкант убивал себя. Пусть уж убивают себя другие. Вы, вероятно, не поверите, если я вам скажу про одного такого… Есть такой человек, который предлагает деньги тому, кто его убьет. И вместе с тем хочет убить других. И все ради наживы… А что бы вы сказали про того, кто его убил бы?

М у з ы к а н т. Если бы у меня были деньги, я бы тоже заплатил тому, кто взялся бы меня убить. И это, я думаю, уже не риторика…

М а к л е н а. Вас не за что… (После паузы.) Давайте бросим об этом! Скажите теперь вы о чем-нибудь другом!

М у з ы к а н т. О чем?

М а к л е н а. О чем? Ну хоть бы об аллее, например.

М у з ы к а н т. Мне холодно. Я с похмелья. А аллея — это глупости. Мираж. Это я спьяну фантазии развел. Никогда такой аллеи у меня не было и не будет… Уходите!

М а к л е н а. Я тоже люблю разводить фантазии. Но я всегда думаю, что какая-нибудь из них да исполнится. Даже сегодня думаю… (В воображении — Окрай, тюрьма, гуси, вчерашняя улица. Почему-то стало жаль музыканта. И почему-то захотелось хотя бы поцеловать его на прощанье.) Смотрите же, вон, кажется, немножко стало светлее? Заря как будто? Смотрите, здесь была и аллея. Видите? Здесь в том году росли огромные деревья. Видите, вот клен? Пан Зброжек срубил. А правда, клен и ночью похож на ксендза?

М у з ы к а н т. Ничего не вижу…

М а к л е н а. Так представьте себе, что вот здесь та аллея. Ну а небо и правда уже светлеет. Вас ждет девушка.

М у з ы к а н т. Ну и что?

М а к л е н а. Так представьте, что я хоть немножко та девушка. И вы сможете поцеловать меня. Только, пожалуйста, не в руку, я не люблю, когда целуют в руку. А вот прямо сюда, в щеку. Видите?

М у з ы к а н т. Вижу. (Стоит.)

М а к л е н а. Вы целуете ту девушку. У нее дрожат губы. Вот только не знаю, что она скажет, когда