Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I - Юрий Александрович Лебедев

через два с половиной года, 19 июня 1948. И через несколько месяцев (вероятно, в октябре – ноябре), наконец, были получены богатые полонием облучённые «блочки» висмута (более 100 штук!) и нужно было извлечь из них полоний для изготовления инициатора плутониевой имплозивной бомбы.

Этим занялась З. В. Ершова, «русская мадам Кюри» в специально организованной лаборатории секретного НИИ-9.

07.05. З. В. Ершова[66]

Любопытно отметить, что в секретную «атомную лабораторию» З. В. Ершова попала в 1943 году по вызову Курчатова с должности директора свиносовхоза в Казахстане, где она находилась в эвакуации.[67]

Вот что рассказано о работе З. В. Ершовой на сайте «История Росатома»:

«В 1948 году З. В. Ершова полностью переключается на полониевую тематику и создает новую лабораторию. Стоит проблема создания технологии получения больших количеств полония из облученного в реакторе металлического висмута. Полоний был необходим для нейтронных запалов атомного оружия. Под научным руководством З. В. Ершовой и Д. М. Зива была разработана технология, получившая название «мокрой». В 1948 году в лаборатории З. В. Ершовой создается полупромышленная установка для получения полония и изготовления нейтронных Po-Be источников. В первой отечественной атомной бомбе, испытанной в 1949 году, использовался полоний, полученный на этой установке».[68]

То, что «мокрая технология» была основана на данных Жоржа, теперь не является секретом. Рассказывая о том, как в 1945 году З. В. Ершова получила первые слитки металлического урана, В. Лота пишет:

«В последующие годы З. В. Ершова возглавит лабораторию, в которой на основе сведений, добытых в США «Дельмаром», будут произведены важнейшие компоненты для первой советской атомной бомбы».[69]

И в первом квартале 1949 года именно в её лаборатории все 100 блочков висмута, полученные из Челябинска, были переработаны, и из них в июне 1949 года были изготовлены четыре НЗ («нейтронный запал») для атомной бомбы.[70]

Как видно из сопоставления дат, именно в середине 1948 года у З. В. Ершовой могла возникнуть необходимость консультаций с человеком, который имел личный опыт работы с полонием и знакомым с технологией его получения.

Задача, которую она должна была решить, была настолько важной и срочной, что Зинаида Васильевна могла просить Курчатова пригласить того специалиста, который дал информацию о методе получения полония. А Курчатов, в свою очередь, мог обратиться с такой просьбой к Берии. Ну, а Берия мог попросить об этом ГРУ ☺. Именно эта просьба, как мне кажется, и стала причиной резкой перемены Центра в отношении намерения Жоржа закончить свою командировку…

В пользу такого предположения говорит и тот факт, что З. Е. Ершовой нужно было не просто получить нужное для инициатора количество полония (50 кюри), но сделать это именно «по американской технологии», поскольку первую бомбу было решено делать как можно ближе к американской и по конструкции, и по технологии.

Ещё в 1946–1947 гг. Зинаида Васильевна организовала работу по извлечению полония из находившихся на длительном хранении в государственном фонде 50 ампул с бромидом радия. Но эта работа по химической сути не совпадала с технологией получения полония по американскому «оружейному полонию» и не было твёрдой уверенности, что это не скажется на характеристиках НЗ для атомной бомбы. Ведь в разведданных чётко говорилось – «полоний производится из висмута». И З. Е. Ершовой наверняка был нужен именно «американский консультант», а лучшего кандидата на эту роль, чем Ж. А. Коваль, представить себе трудно.

Раздумья и сомнения

Разумеется, он начал активно завершать свои дела и готовиться к долгожданному возвращению домой. Смущала только именно «неожиданность» приказа.

Жорж не мог знать об истинной причине этого экстренного вызова – необходимости его личного присутствия для консультаций З. В. Ершовой. Ведь он абсолютно ничего не знал о советском атомном проекте и не догадывался о значении для него тех сведений, которые он передал два года назад.

Поэтому, размышляя о причинах вызова в Москву и планируя в связи с этим свои действия, Жорж, конечно же, анализировал риски, связанные со своей личной безопасностью.

Он понимал, что ему нужно быть бдительным по отношению к сталинской действительности. Чего можно было ждать от НКВД, он знал по собственному опыту жизни в СССР в 1932–1940 годах. Но что творило в стране сегодняшнее (1948 год) МГБ СССР, ему, конечно, не сообщали по тем каналам связи, которыми он был связан с новой родиной.

Однако он не был в абсолютном неведении. Нью-Йорк – это крупнейший информационный центр. Не знаю, насколько доступной в Нью-Йорке в это время была газета «Правда», и мог ли нелегал Коваль рисковать, приобретая или читая её в какой-то крупной библиотеке. Да и немного можно было извлечь из «Правды» даже обладая навыком чтения «между строк».

А вот книгу невозвращенца Виктора Кравченко «I Chose Freedom» («Я выбрал свободу»), изданную массовым тиражом в 1946 году в США и ставшую бестселлером,[71] он, я думаю, всё-таки читал. Её можно было «безопасно» приобрести в любом книжном магазине.

Правда, читать её Жорж должен был так же, как мы в брежневские времена читали самиздат – тайно! Ведь опытный к тому времени конспиратор Коваль прекрасно понимал, что ни американцы, ни «наши» не должны были и догадываться, что он читает подобную литературу.

А в ней, среди прочего, прочёл Жорж и рассказ о том, что в начале войны

«в одной Москве в первые шесть месяцев были расстреляны тысячи людей. Одного слова страха сомнения или страха отчаяния было часто достаточно, чтобы предстать перед военным трибуналом. Тысячи шпионов подслушивали и подсматривали в очередях за керосином, на базарах, в магазинах, театрах, вагонах трамваев, железнодорожных станциях за выражениями отчаяния, сомнения или критики. Каждый домовой комитет сообщал о своих жильцах, каждый служащий о своих начальниках. Дошло до того, что люди боялись сказать, что они голодны, чтобы не быть обвиненными в сомнении относительно мудрости Сталина».[72]

Читая такое, Жорж понимал, что «в очередях за керосином» наверняка стояла и его Мила, а в «Колхозе имени XVIII партсъезда» живут, согласно нынешней советской идеологической классификации, «безродные космополиты» – его отец, мать и старший брат. И у него невольно закрадывались опасения по поводу внезапного вызова и возможной его связи с судьбами и жены, и стариков-родителей, и старшего брата.

«Масла в огонь» подливали и впечатления от только что вышедшего на американские экраны фильма «The Iron Curtain»,[73] снятого по мотивам воспоминаний С. Гузенко